ЖЕРТВА ЛЮБВИ

Вы любите розы?
А я на них срал!
Стране нужны паровозы
И драгоценный металл.

Неизвестный автор. Пародия на Маяковского

Советский человек восьмидесятых годов прошлого века слышал этот шлягер если не миллионы, то многие тысячи раз. То есть кто не помнит песни Аллы Пугачёвой (музыка Раймонда Паулса, стихи Андрея Вознесенского) «Миллион алых роз», тот, почитай, тогда и не жил. За год эта песня разошлась в шести миллионах записей на грампластинках, а потом стала популярна и в других странах.

Сюжет её хорошо известен: жил-был художник один, домик имел и холсты. Он полюбил актрису и, чтобы добиться благосклонности, продал и холсты, и домик и на все деньги купил множество цветов. Однако актрису увозит поезд, и слушателю остаётся утешаться максимой — «Кто влюблён и всерьёз — свою жизнь для тебя превратит в цветы». Оставив в стороне непростой смысл этой фразы, надо сказать, что популярная песня врезалась в умы и с 1983 года стала символом «красивой любви».

Куда менее известен другой, прозаический текст Вознесенского «Апельсины, апельсины...», который был частью не то повести, не то мини-романа с концептуальным названием «О». Там в нью-йоркском отеле «Челси» обитатели помнят историю поэта, что «приехал из медвежьей снежной страны, разоренной войной и строительством социализма». Поэт (в некоторых вариантах он называется «песнопевцем», а аванс за книгу замещался авансом за пластинку, что намекало на Высоцкого) популярен, он кочует с торжественного приёма на званый ужин, а также на завтраки, обеды и, разумеется, полдники. Ещё больше его пьянит любовь к женщине-фоторепортёру «круга Кастро и Кортасара». Влюблённый называет её «Апельсин», и вот однажды, когда она прилетает к нему, он на весь аванс покупает четыре тысячи апельсинов и устилает ими, вперемешку с горящими свечками, войлочный пол номера. Это делается для того, чтобы женщина сказала: «Клинический тип! Обожаю тебя!»

«Через пару дней, — заключает Вознесенский, — невозмутимые рабочие перестилали войлок пола, похожий на абстрактный шедевр Поллока и Кандинского, беспечные обитатели „Челси“ уплетали оставшиеся апельсины, а Ширли Кларк крутила камеру и сообщала с уважением к обычаям других народов: „Русский дизайн“»1.

Итак, тема красивого поступка, иррациональной жертвы не оставляет Вознесенского, и потом он напишет о своей пьесе «Юнона и Авось»: «Когда выходили на поклоны после премьеры в театре Пьера Кардена, вся сцена была усыпана ковром из цветов. Это были орхидеи. Актёры шли по тысячам орхидей.

Это, конечно, не миллион роз. Но всё-таки»2.

Но история о бедном художнике рассказывалась давно, хотя многие узнали о нём только из разговоров, порождённых песней Пугачёвой. Этот сюжет, хоть и недостоверный, упоминался разными писателями. В частности, в автобиографической (но во многом фантастической) книге Константина Паустовского «Повесть о жизни» есть часть «Бросок на юг», которая писалась в 1959-1960 годах, и где содержится специальная глава, которая называется «Простая клеёнка».

В ней рассказывается о художнике Пиросмани, которого Паустовский иногда называет Пиросманом (его все называют по-разному). Это мир, в котором сады, кафешантаны, «прохлада, легкий чад баранины, пение, танцы, азартная игра в лото и красивые огрубевшие женщины».

Особенно привлекала прохлада под сенью чинар и шелковиц. Трудно было понять, как она удержалась, когда весь Тифлис лежал рядом в жаркой котловине, в кольце нагретых гор, и даже страшно было смотреть на него с окрестных высот. Казалось, что Тифлис дымится от накала и вот-вот вспыхнет исполинским костром. В этом мире есть «одна женщина, ленивая, тонкая в талии и широкая в плечах, с бронзового цвета волосами, нежной и сильной шеей и розовым телом. Звали её Маргаритой». Она француженка из Эльзаса и равнодушно принимает от посетителей подарки. При этом говорит она мало, а поёт странным двойным голосом. Такой голос называют «вокальным обманом», и говорят, что один голос золотой, а другой — серебряный.

Вот в эту женщину влюбляется художник Нико Пиросманишвили. Дальше Паустовский придумывает чувства художника со всеми сентиментальными подробностями, которые он умел придумывать, как настоящий сентиментальный писатель. Важно, что любовь художника не покоряет актрису, «шуршащую шёлком и дышащую восточными духами».

Потом Паустовский отвлекается от истории любви и (кажется, пользуясь заметками Зданевича, честно признаваясь, что не видел самого Пиросмани никогда) пересказывает биографию Пиросмани. Вертятся в этом вихре вывески духанов, работа за еду, портреты и пейзажи, нарисованные на клеёнках, дворники и крестьяне, жирафы и ишаки.

Дальше следует история о том, что в день рождения Пиросманишвили в узком переулке появляются повозки с цветочным грузом. Цветы сваливают на мостовую, и одну арбу сменяет другая.

Паустовский писатель с хорошим словарным запасом и не ограничивается розами: «Каких цветов тут только не было! Бессмысленно их перечислять! Поздняя иранская сирень. Там в каждой чашечке скрывалась маленькая, как песчинка, капля холодной влаги, пряной на вкус. Густая акация с отливающими серебром лепестками. Дикий боярышник — его запах был тем крепче, чем каменистее была почва, на которой он рос. Нежная синяя вероника, бегония и множество разноцветных анемон. Изящная красавица жимолость в розовом дыму, красные воронки ипомеи, лилии, мак, всегда вырастающий на скалах именно там, где упала хотя бы самая маленькая капля птичьей крови, настурция, пионы и розы, розы, розы всех размеров, всех запахов, всех цветов — от чёрной до белой и от золотой до бледно-розовой, как ранняя заря. И тысячи других цветов»3.

Певица вспоминает, что сегодня день рождения художника, спускается вниз и целует его — в первый и последний раз, потому что не любит его и скоро сбежит из Тифлиса с богатым возлюбленным.

Понятно, что сюжет этот известен, но нам-то важно, кто и как об этом рассказывает. Нам интересны детали, потому что понятно, кто в них прячется.

После смерти Маяковского многие его друзья быстро написали воспоминания той или иной степени достоверности. Рассказ Виктора Шкловского «О солнце, цветах и любви» и вовсе имел подзаголовок «Это вымысел, а не воспоминание». Рассказ был опубликован в 1931 году под названием «Нико Пиросманишвили», а потом, поменяв название, печатался в разных сборниках.

Шкловский тоже описывает мелкие детали старого Тифлиса, фуникулёр, что медленно ползёт вверх, как дворник с вязанкой дров по лестнице, фаэтоны, духаны, девушек и попугаев.

Затем на сцене появляется человек в высоком чёрном цилиндре, чёрном же пальто и жёлтой кофте. В руках у него трость.

Это особый, дореволюционный Маяковский, и по некоторым приметам, описывается тринадцатый или четырнадцатый год ХХ века. Незнакомые тифлисцы зовут его за стол, и никто не удивляется цвету кофты.

Встаёт человек, сидевший во главе стола, и говорит:

— Я — Нико Пиросманишвили, я художник, расписывал эти стены.

Выясняется, что люди за столом знали деда и отца Маяковского, который, представляясь, называет себя художником. Один из сидящих рассказывает историю продажи и покупки: «Он заставил комнату певицы, коридор, кухню, балконы, усыпал розами лестницу и заставил переулок»4..

Но вот тут Шкловский добавляет интересную деталь. Рассказчик продолжает: «Это было три дня тому назад. Тогда собрались мы, друзья Нико, музыканты, повара, и начали чествовать его, и вчерашней ночью Нико получил записку от женщины: „Приходи ко мне“. Записка была написана не по-русски и не по-грузински. Но у нас есть люди, которые бывали во всех странах мира. Они прочли и выпили вино по поводу этого события. Мы пили, пели и забыли отпустить Нико, а он не мог разорвать круг дружбы. Она уехала, а мы вот пьем, но память об этом дне не пройдет в Тифлисе»5.

Маяковский читает стихотворение «Юбилейное», которое он напишет через десять лет, и Пиросмани говорит, что эти стихи объясняют смысл его жизни (Маяковскому тут лет двадцать, а Пиросмани — за пятьдесят). Но наступает рассвет, и история катится прочь по небосклону, как солнечный диск.

Тут, как мы видим, Маргариту де Севр постигает судьба неизвестной княжны. Она готова отдаться, но становится жертвой дружбы, которая выше любви. С той, разумеется, разницей, что не была брошена в великую русскую реку, а, согласно легенде, доживает век во Франции.

С этих пор легенда окрепла и размножилась. Беда её в том, что история удивления замещает разговор о самом Пиросмани и его картинах. Думать о дворниках и жирафах, и том, чем важен стиль художника, трудно, а вот история про миллион алых роз — понятна.

Она вщёлкнулась в мозаику стиля «романтик» и стала символом настоящей любви. Для тех, кто влюблён и влюблён всерьёз, так сказать. Нет того возвышенного сайта в стиле повышенной духовности, который не перепечатал её, сопроводив фотографией роз, сердец и сдвоенных колец.

Но проблема не в этом. Она в том, что обыватель начинает торговлю с судьбой, он думает, что жертва обязательно окупается, и путает необходимое с достаточным.

Он обижается, если жертва не принята. Обыватель дарит женщине гранатовый браслет из самоварного золота и думает, что это искупает его назойливость.

Ему ведь объяснили, что для любви достаточно удивить.

Это, и правда, иногда срабатывает.