ДЕНЬ ЗЕМЛИ

— На дачку едешь наудачку,—
Друзья смеялись надо мной:
Я был влюблен в одну чудачку
И бредил дачей и луной.

Всеволод Багрицкий

Раевский ехал в электричке.

Его гнала из дома любовь. Он влюбился сразу и бесповоротно — прямо на лекции по вегетативному размножению.

Девушка имела крепко сбитую фигуру и не менее крепкий характер.

Путь его лежал в известный всем дачный посёлок, прямо сказать, посёлок знаменитый. Жили там всяко разные академики и прочие уважаемые люди.

Раевский прижимал к груди коробку с подарком. Второй подарок лежал в кармане. Маша говорила, что её бабушка — страстная огородница. Всю жизнь Раевский ненавидел это копание в земле — в детстве его заставляли сажать картошку. Картошку! Не брюкву какую, и не сельдерей! Картошку, единственное, что тогда можно было купить в магазине! Помню! Помню!

Теперь он вёз Машиной бабушке автоматическую систему полива с компьютерным мозгом, что оказался не хуже, чем в его вычислительном центре. Немецкий сумрачный гений, сующий свой интеграл во всякое изделие, придумал управляющего огородом — поумнее многих садовников.

Прибор был чудовищно дорог, но дело того стоило.

«Маша, Маша, свет моих очей, — Раевский прижимался лбом к прохладному стеклу, — жар моих чресел... Тьфу, это не отсюда. Обещаю тебе, Маша, я понравлюсь бабушке, понравлюсь всем».

В этот момент к нему пристал продавец календарей и пособий по цветоводству на открытом воздухе. Раевский даже посочувствовал его бизнесу, но тот только сверкнул глазами:

— Какой бизнес, когда речь идёт о Великом Делании? Делание же таково — нам дана свыше пища, но и сами мы пища, и мы можем продлить время своё, а можем и продлить время нашей пищи. Для одного служат нам лекарственные травы, а для другого — домашнее консервирование.

И он полез в свой мешок с книгами.

В этот момент Раевского спас алкоголический человек, который не вошёл, а как-то даже впал в вагон, уцепился за скамейку и объявил: «Дорогие друзья! Вашему вниманию предлагается песня группы “Тараканы” под названием “Одноклассники”».

После того, как он спел всё это дурным голосом безо всякого музыкального сопровождения, конферанс продолжился, но продавца-цветовода рядом с Раевским уже не было. Алкоголический человек меж тем произнёс: «А теперь песня “Москва” группы “Монгол Шуудан” на стихи незабвенного Сергея Есенина». Оказалось, что певец строго цензурировал Сергея Александровича: он зачем-то пел вместо «проститутки» «проститётки».

Певец осмелился попросить денег и стоял над Раевским с минуту. Чтобы успокоиться, Раевский стал изучать людей вокруг. Напротив него сидела полноватая некрасивая женщина средних лет. Раз примерно в пять минут ей кто-то звонил и она, не слушая, с чувством говорила в свой портативный аппарат: «Пошёл в …» И прерывала звонок.

«Вот это, я понимаю, драматургия, — решил Раевский. — Мне скажут, что нарваться на женщину, знающую этакое слово — дело нехитрое. А вот такая дорожная пьеса в стиле Ионеско — редкость. Фокус именно в том, что ей звонят раз в пять минут, и кто-то ходит в неприятное место уже три четверти часа, делённые на пять, ровно девять раз. И всё время одинаковым образом».

Но его размышления прервались, потому что поезд приехал на дальнюю станцию.

Покинув чрево металлического змея, Раевский скатился по неловкой лестнице с платформы и отправился по широкой тропинке к дачным участкам.

Он не без труда нашёл нужный номер и позвонил в крохотный звоночек на железном заборе. Дверь оказалась совсем не в том месте, где ожидалось.

С лязгом открылась калитка, и Раевский увидел сухонькую старушку.

— Здравствуйте, дорогая...

Старушка посмотрела на него, как на колорадского жука, забежавшего на грядку, и мрачно сказала:

— Хозяйка ждёт.

Его провели к дому через зелёные арки плюща. Ступеньки крыльца скрипнули, и он очутился на веранде.

Там, за огромным столом, сидела женщина такая обширная, что кустодиевская купчиха показалась бы всякому тростинкой. Что-то смутно знакомое шевельнулось в памяти Раевского.

О! Точно! Вот сюрприз — он влюбился во внучку Ноябрины Фенечкиной.

Это был всем известный Великий мумификатор живой природы, составительница эликсиров бессмертия огурцов и помидоров, повелительница грибов и капусты. Ходили слухи о её волшебном огороде, но никто его не видел. А сейчас Раевский смотрел через мелко набранные в переплёт стёкла террасы, и грядки перед ним уходили вдаль до горизонта.

Говорили, что Ноябрина пользуется тем, что овощи не могут быстро бегать. Они, впрочем, чувствовали её приближение: картошка хотела зарыться глубже и молила кротов о спасении, репа и морковь, наоборот, пытались выдраться из земли, огурцы в страхе катались по грядкам. Но не тут-то было: ничто живое не могло ускользнуть от Ноябрины Фенечкиной, всё она превращала в пищу. Раевский как-то смотрел одну её передачу, где она солила и мариновала. Ноябрина показывала зрителю помидор и говорила: просто посолите воду, и помидор возьмёт только то, что ему нужно. Появлялся и огурец, про него говорилось то же самое. Раевский тогда недоумевал, отчего Ноябрина Никитична так уверена в порядочности овощей. Но увидев её воочию, он понял — тут не забалуешь. Лишнего не возьмёшь.

Раевский поклонился в пояс (кажется, это понравилось хозяйке) и сел за стол. Маша стояла в дверях, но за стол не садилась.

Длилась оглушительная пауза — только огромная пчела пролетела под абажуром, сделала круг у головы Раевского и утонула в варенье.

Хозяйка смотрела на гостя, будто на росток рассады.

— Ну, в плечах не широк, зато руки-ноги на месте. Что там у тебя?

Зашелестели пакеты.

— Ах, эти басурмане, экие затейники. Ну, и кавалер у нас оказался не скупой. Ты иди, умойся, а вечером мне поможешь по хозяйству. Помни, на земле правды нет, нет её и выше — правда лишь под землёй, там, где сок и соль.

Вечером Маша проскользнула к нему в комнатку, и они обменялись быстрыми поцелуями. Любимая шепнула, что его будут испытывать.

Он вышел к ужину и увидел всех за столом.

— Ну, — сказала Ноябрина, — решила я отдариться. Подарок мой мал, да дорог.

И она достала откуда-то из-под самовара сложенную старинным способом бумажку.

— Будет тебе с Машей репка. Большая, как слон. Собственно, она так и называется «Репа-слон».

— Как слон? — эхом прошелестел Раевский.

— Да тебе ли бояться этих модифицированных растений, касатик? — ласково ответила Ноябрина, а Маша потупила взор. — Гены слона, гены репы — в чём вопрос? О чём ты хочешь спросить доктора сельскохозяйственных наук?

Как во сне слушал Раевский эту речь. Спрашивать ничего не хотелось.

— Сладенькая репка. Большая-пребольшая, прямо сегодня её и посадим.

Они вышли в сад и двинулись по тропинке. Раевский и не подозревал, какие большие тут участки. Они брели довольно долго, пока Ноябрина не велела остановиться и копать прямо здесь, у дорожки.

Ноябрина смотрела подбоченясь, как Раевский, пыхтя, делает углубление в земле.

— Растёт твоя репка быстро, так что тебе её караулить придётся. Будешь три ночи караулить свою с Машей репу, которая взойдёт через три дня. А тебе Маша, я запрещаю в это дело соваться.

Как стемнело, Раевский приступил к своим обязанностям.

Он сперва обошёл дом, печально размышляя о том, что его подарок не произвёл должного эффекта. Ишь, решил поразить Ноябрину Фенечкину! Тут весь участок опутан оросительными трубами и трубами дренажными, какими-то проводами и верёвками. Сам чёрт ногу сломит! Он обнаружил большой мешок и тут же сунул туда нос — лучше б он этого не делал: это оказался мешок с сухой горчицей.

В этот момент его окликнули. Одно из окон горело на верхнем этаже дачного терема, а в нём стояла его любимая. Маша делала ему знаки, указывая вниз. Это был совершено непонятый знак, и переспрашивать было не у кого, потому что Маша скрылась в глубине комнаты, а окно погасло. Но знак этот Раевский попытался запомнить.

Ночь обтекала его спокойно и медленно, как вода в реке со слабым течением обтекает дачника с удочкой.

Раевский сидел на чурбачке рядом с репой, и на рассвете стал задрёмывать. Вокруг были молчаливые овощи и больше никого. Никакой ночной житель не рисковал появиться среди грядок, разве рядом с репкой обнаружилась дырка, похожая на кротовью нору. Но разве придёт крот Ноябрине Фенечкиной в огород — себе-то на погибель?

Что Маша имела в виду? Что-то внизу? Приникнуть к земле? Или она намекала, что может спуститься? Раевский не мог с уверенностью трактовать этот жест.

Под утро он почувствовал дрожание земли.

По саду перемещалась какая-то тень, будто кот полз под одеялом.

«Вона чё, — смекнул Раевский и оглянулся кругом. — Где у нас тут шланг?»

Он быстро воткнул шланг в дырку в земле и открутил вентиль.

Внутри шланга булькнуло, и зелёная змея задрожала, плюясь водой в землю. Бугорок замедлил движение, и вдруг стал так же стремительно удаляться прочь.

Наутро, за завтраком, Ноябрина была невесела. Она сморкалась, чихала, и объявила, что простыла. Поэтому на столе появились мёд и малиновое варенье.

Варенья, впрочем, было море — но море это было фасовано во множество разноцветных и разнокалиберных банок.

На вторую ночь Раевский припас термос с кофе. Лишь только утихло всё в доме, он снова услышал стук оконной рамы. На этот раз Маша показывала вверх. Раевский рассудил, что просто так нормальный человек тыкать пальцем в небо не будет, в этом есть какой-то смысл.

Действительно, как только его стало клонить в предутренний сон, как послышался шорох крыльев.

Огромная птица села на грядку. Птица была похожа на ворону, впрочем, ночью все птицы серы. Недолго думая, отчаянный сторож запустил в неё камнем. Ворон — (или ворона, чёрт их разберёт, или, вернее, пусть их различают игроки «Что? Где? Когда?»), ухнул и, не поднимаясь в воздух, побежал по дорожке к лесу, волоча за собой подбитое крыло.

Ноябрина Никитична, казалось, была не рада спасению репы.

Рука её была замотана шалью.

Раевский повеселел, тем более, что на обед выставили полдюжины разных графинчиков. На столе возникли холодец и все те русские закуски, что предваряют появление на столе запотевшего графинчика. Раевский не преминул и к вечеру заметно осоловел. За ужином прислуга и вовсе уставила весь стол наливками, за которыми терялось испуганное лицо Маши.

Он ходил вокруг репы, которая стала ещё больше. Ботва была уже вровень с его головой.

Напрасно задирал сторож голову — на третий вечер никто не подошёл к заветному окну.

Раевский понял, что надо рассчитывать только на свои силы.

На исходе ночи он услышал шаги — будто человеческие, да только странные — будто кто-то скакал со связанными ногами.

Он, делая вид, что спит, и, не меняя позы, вгляделся во тьму.

К нему приближался гигантский Заяц.

«Ишь, пришёл мою репу грызть, — подумал Раевский, подтягивая к себе лопату. — Сейчас я тебе».

Но заяц оказался проворнее, и, будто кенгуру, опрокинул сторожа передними лапами на землю.

Раевский вновь поднял лопату, но Заяц выбил её из рук.

Как-то это Раевскому переставало нравиться, — было довольно больно, и Заяц не собирался останавливаться. Он расквасил Раевскому нос, и уже потекла кровь.

Вдруг незадачливый сторож нащупал рядом с собой мешок с горчицей. Он извернулся, подхватил этот мешок, и нахлобучил его на зайца.

Едкое облако окутало обоих. Когда Раевский сумел открыть глаза, то увидел, что заяц бежит по участку прочь. Раевский попытался преследовать его, но споткнулся о шланг и упал.

Перед завтраком Маша делала ему примочку из подорожника. Нос Раевского распух, да так, что целоваться было невозможно.

Впрочем, и Ноябрина вовсе не вышла к столу, а вечером выглядела помятой: красные пятна покрывали её щёки, будто всю ночь предавалась какому-то непонятному веселью.

— Что ж, женишок, — с непонятным унынием произнесла она, — ты со всем справился. Но не так скоро сказка сказывается, как скоро Делание делается.

В этот момент Раевский вспомнил, кто ему говорил о Великом Делании. Это был странный продавец сельскохозяйственных календарей.

А Ноябрина, меж тем, продолжила:

— Осталось тебе последнее испытание — репу нужно выдернуть.

В этот момент Раевский поверил, в старые россказни о том, что в прошлые времена Ноябрина Фенечкина консервировала людей. Говорили, что часть её коллекции до сих пор выставляется в закатанных банках в нашей Северной столице, близ Дворцового моста.

Раевский дёрнул за ботву. Репа не лезла. Он покряхтел, упёрся, но результат был тот же.

Тогда он обернулся и увидел, что прямо к нему плывёт Ноябрина, а за ней вся домашняя челядь.

Раевский ощутил у себя на талии стальные руки Ноябрины, её, в свою очередь обхватила внучка. Внучку держала за подол блохастая собака. Кошка ловила кого-то в траве, а поймав, тоже встала в ряд.

Они выдернули репу.

Она лежала теперь на боку, большая, как бочка с квасом.

Вздохнув, Ноябрина благословила их огромной книгой по домашнему консервированию, и выпроводила влюблённых с дачи.

— Репу, — сказала она, — вышлю в срок. По частям.

Когда они вышли из посёлка, Маша вдруг остановилась посреди тропинки, ведущей к станции, и сказала:

— Я должна тебе признаться…

— Это не важно, у всех есть маленькие недостатки.

— Нет, ты не понимаешь. Сколько, как ты думаешь мне лет?

— Восемнадцать, — ответил Раевский прищурившись.

— Нет, шестьдесят пять. Всё из-за консервирования. Поэтому-то тебе книгу и подарили.

Раевский снова ехал в электрическом поезде, но теперь уже не один.

Он ожидал появления книгоноши-цветовода, но стоя над ним, женщина в белом, сменившая алкоголического человека, и похожая на утопленницу, спела под музыкальный синтезатор с мощными колонками «Опустела без тебя земля». Вот она закончила и пошла собирать деньги в большой кошель, расшитый стеклярусом.

Напротив Раевского сидел мужчина, который обиженно бормотал в телефон: «Нет, ты объясни мне…» И тут же снова набирал номер, чтобы снова попросить объяснений, повторяя эту просьбу, как робот.

Сейчас они выйдут в Тушино и пойдут допевать и допивать на реку куда-то в Строгино, и он их больше не увидит. Лягут они там на землю, и правда войдёт в их тела вместе с холодом почвы и силой растущей травы.

Раевский вспомнил, что он не взял билеты, но тут же забыл об этом, потому что в вагон зашла старуха. Эта старуха, хорошо поставленным, хоть и надтреснутым, голосом завыла: «Не плачь девчонка, пройдут дожди, солдат вернется, ты только жди». На словах «наш ротный старшина имеет ордена» Раевский нервно сглотнул. Затем она запела о том, как служит на границе.

Любимая спала у него на плече.

Кто-то дёрнул его за рукав, и Раевский вспомнил о контролёрах. Но это был знакомый книгоноша, который наклонился и ловким движением выхватил из сумки Раевского книгу по консервированию.

— Ни к чему тебе это парень, — произнёс он со значением. — Живите так, попросту.

И исчез, сунув Раевскому в руку два билета до конечной.