СЛОВО ОБ АЛЕКСАНДРЕ ЖАРОВЕ

(взвейтесь-развейтесь)

Александр Алексеевич Жаров (1904 – 1984)

И голубые комсомолочки,
Визжа, купаются в Крыму.
Они ныряют над могилами,
С одной — стихи, с другой — жених.
… И Леонид под Фермопилами,
Конечно, умер и за них.

Георгий Иванов

Случайный
сон —
причина пожаров, —
на сон
не читайте
Надсо̀на и Жарова!

Владимир Маяковский. Клоп

Когда в мае начал падать снег, многие люди стали вывешивать в своих блогах фрагмент фильма «Двенадцать стульев», где унылый Воробьянинов пытается совратить чужую жену. Она комсомолка, живёт в аскетичных условиях, а он распускает хвост, вспомнив былое. Деньги концессии жгут ему карман, а он читает стихи.

В фильме неумная комсомолка (она не комсомолка, но так удобнее приводить за узду ассоциацию со знаменитым стихотворением Иванова, где Леонид под Фермопилами за них и погиб) спрашивает потом: «Это стихи Маяковского?» и Киса соглашается.

Меж тем, это стихи поэта Константина Фофанова 1885 года.

В романе комсомолка говорит иначе. Когда Воробьянинов пытается выманить её из супружеского гнёздышка:

«Нет, давайте встретимся на воздухе. Теперь такие погоды замечательные. Знаете стихи: “Это май-баловник, эти май-чародей веет свежим своим опахалом”.

Она спрашивает: «Это Жарова стихи?», а Киса торопит: «М-м... Кажется. Так сегодня? Где же?»

Видимо, в 1971 году про Маяковского было смешно, а вот про Жарова, который был ещё жив (через три года он ещё получит орден Октябрьской революции, очень красивый, с изображением красного знамени и корабликом, что лучом прожектора рассекает тьму – то есть крейсером «Аврора» в центре) – не очень.

Этого поэта ругали много.

Для начала его ругал Максим Горький в знаменитой статье «О пользе грамотности»: «Я вынужден напомнить об этом по следующей причине: молодой русский литератор, путешествуя “галопом по Европам” и посетив окрестности Неаполя, рассказывает в одной из московских газет: “Рядом — залив Адриатического моря, с другой стороны его отлично виден Везувий”. Издревле ведомо, что Неаполь расположен на берегу залива Тирренского моря и залив этот называется Неаполитанским; что же касается моря Адриатического, то оно находится в другом месте, так что молодой писатель, путешествуя “галопом”, врёт в карьер. А редактор газеты печатает враньё, не замечая его»1. Дело в том, что несколько пролетарских писателей отправились в турне по Европе. Тогда, конечно, без разрешения по чудим странам не ездил. Это Наркомат просвещения отправил трех «комсомольских поэтов» — Александра Жарова, Александра Безыменского и Иосифа Уткина в поездку, в конце которой они заехали в Италию к Горькому. А Жаров потом напечатал путевые заметки в «Комсомольской правде» 14 и 16 февраля и 1 марта 1928 года.

Само выражение «Галопом по Европам» вошло в русский язык, за что Жарову, конечно, отдельная благодарность.

Маяковский Жарова не любил. Называл его в паре с Уткиным «Бобчинским и Добчинским»2. «Стихи этих — это стихи наскоро выполняющих плохо понятый социальный заказ, в котором целевая установка совершенно не связана с приёмом и берётся совершенно не действующий в этом трагическом случае фельетонный стилёк»3. «Вначале на выставке меня спрашивали — почему я так часто ругаю Жарова? Я приведу одну строчку из его стихотворения: “от горящей домны революции отошёл великий кочегар”, а на самом деле какие кочегары при домнах бывают? Не бывает их. И если отошел кочегар от домны, то нечего ему там вообще было делать. То, что поэт хотел сделать настоящим революционным образом, по существу стало ничего не значащей, пустой фразой. Значит, товарищи, с одной стороны, зачастую писатели пишут так, что или непонятно массе, или, если и понятно, то получается глупость»4.

Надо, правда, оговориться, что Маяковский много кого ругал. Скажем, в 1929 году он говорил так: «Ж[аров] наиболее печальное явление в современной поэзии. Он даже хуже, чем О. Мандельштам»5.

В довоенной «Литературной энциклопедии», которая тогда, в 1930 году, не отличалась академизмом, а была скорее таким публицистическим изданием, писали: «Последние стихи Ж., рядом с современной пролетарской прозой широкого эпического размаха повторяющие прежние публицистические мотивы в недвижных формах ранней его поэтики, — риторичны и художественно неубедительны. Новые же мотивы, правда, свидетельствуют о некотором сдвиге поэта, но идут они в сторону от прямых путей пролетарской поэзии и несут на себе следы влияния мелкобуржуазной стихии, которая делает поэта проводником отдельных своих настроений.

Особенно сказывается этот поворот в лирике, посвященной женщине. Лирическую героиню первых стихов Ж. — комсомолку, товарища и политического борца — оттесняет женщина-самка. “Разоблачение” лирической героини, начатое в известном стихотворении “Сними, мой друг, скорее сапоги... чтоб не испортить линии ноги” — Ж. довел до конца, предложив в качестве заведующей женотделом... евангельскую блудницу Магдалину!

Ж. “оправдывал” такие настроения как неизбежные “издержки производства” при стройке нового быта, как своеобразную дань с трудом изживаемому прошлому. Так ли это — покажет будущее»6.

Это всё-таки удивительная фигура.

Она удивляет ещё тем, что прошла, как между струй, мимо всех опасностей той эпохи.

Многие поэты и писатели, что были в барабаны и дудели в трубы, пошли в распыл, превратились в лагерную пыль.

А Жаров уцелел.

Можно подумать, что у него был оберег в виде его самого знаменитого текста.

Нет, тут какое-то особое умение, не надо думать, что «Взвейтесь кострами» была индульгенцией для поэта. Человек, написавший знаменитую мелодию к ней Сергей Фёдорович Кайдан-Дёшкин, ни от чего не уберёгся. Про него в разных биографических справках трогательно пишут: «Работал заведующим музыкальной частью и композитором Игарского театра (1941—1943), преподавателем музыки Педагогического училища народов Севера, заведующим музыкальной частью Норильского драматического театра (1943—1944), заведующим музыкальной частью и композитором Красноярского драматического театра, преподавателем Красноярского музыкального училища (1944—1949). В 1949 году, прибыв в город Кызыл Тувинской АССР, Сергей Федорович погрузился в изучение тувинского фольклора». Всё дело в том, что Кайдан-Дёшкин в 1930 году был арестован, получил десять лет и никто его в европейскую Россию не пускал. Это потом, после реабилитации, он переселился в Великих Луках, где и умер в 1972 году.

Кстати, есть известная история про сочинение пионерской песни, рассказанная самим Жаровым:

«Специальным решением Бюро ЦК РКСМ “предлагалось написать пионерскую песню – марш”. «За советом пришлось пойти к старшему товарищу – Д. А. Фурманову. “Положение безвыходное!” – сказал я ему чуть ли не со слезами на глазах. “У большевиков безвыходного положения не бывает!” – ответил Фурманов. Совет был такой: оттолкнуться от чего-нибудь уже известного. Целой компанией отправились в Большой театр на Фауста, и там кто-то обратил внимание на марш солдат: “Башни, зубцами / Нам покоритесь! / Гордые девы, / Нам улыбнитесь”. Несколько дней ходил я, скандируя это четверостишие. Повторял его до тех пор, пока не написал другого – в том же размере: “Взвейтесь кострами…” и т.д. Я позаимствовал, следовательно, в “Фаусте” только ритмический ход для своего текста. А комсомолец Сергей Дёшкин, ученик музыкального техникума <…> конечно, позаимствовал там же музыкальный ход для мелодии, написанной им на мои слова. Так рождалась первая песня юных пионеров нашей страны»7.

Эта тема с Фаустом странно, двойной верёвкой, сводит Жарова с одним из персонажей знаменитого булгаковского романа:

«Типичный кулачок по своей психологии, – заговорил Иван Николаевич, которому, очевидно, приспичило обличать Рюхина, – и притом кулачок, тщательно маскирующийся под пролетария. Посмотрите на его постную физиономию и сличите с теми звучными стихами, которые он сочинил к первому числу! Хе-хе-хе… “Взвейтесь!” да “развейтесь!”… а вы загляните к нему внутрь – что он там думает… вы ахнете! – И Иван Николаевич зловеще рассмеялся»8.

Кстати, гимн скаутов образца 1915 года «Всегда готов!» написал Николай Адуев (1985 — 1950), который при рискованном послужном списке («Синяя блуза», конструктивисты) умудрился быть заместителем главного редактора в Журнале «Крокодил» и возглавлять секцию сатиры в Союзе писателей.

На этом как-то забывается, что в 1922 году он написал новое либретто для постановки оперетты-буфф «Жирофле-Жирофля» Лекока в Московском камерном театре.

После этого кто-то (подскажите мне, кто) написал эпиграмму уже на нашего главного героя:

В общем, голова кругом идёт от того, как все эти люди связаны и как цепляются друг за друга их судьбы.

Но Жаров удивителен ещё и своей работоспособностью. Мало того, что он писал много, он ещё довольно лихо пристраивал свои тексты.

Но вдруг в газете «Правда», самой главной газете страны, в 1953 году появляется заметка без подписи в рубрике «Из последней почты», которая называется «Вдохновение под копирку» (это, кстати, не такой редкий заголовок в советской печати, я встречал его над какой-то статьёй о свердловском рок-клубе)*.

Заметка эта небольшая. И имеет смысл привести её целиком.

«Проблема получения с одного участка земли пяти урожаев в год проблема трудная. Это в земледелии. Что же касается литературы, то здесь с помощью поэта А. Жарова достигнуты поразительные результаты. А. Жаров снимает не пять, а десять урожаев с одного стихотворения. И всё это только с помощью пишущей машинки и копировальной бумаги. Делает это поэт довольно нехитрым способом. Скажем, написал А. Жаров посредственный стишок. Стишок размножается, скажем, в ста копиях и рассылается во все концы страны в редакции местных газет. Расчёт здесь простой. Предположим, из ста газет стишок примут только в тридцати. Значит, обычный гонорар будет перекрыт в тридцатикратном размере.

A. Жаров является в этом отношении многоопытным практиком. Он уже давно снимает обильные урожаи со своих посредственных стихов. Последний сбор он произвёл совсем недавно. Еще в начале декабря поэт написал два новогодних стихотворения и разослал по многим адресам. И под каждым стихотворным тостом стояло скромное уведомление: “Гонорар следует переводить А. Жарову по адресу: Москва, Лаврушинский пер., 17, кв. 100”.

Можно предположить, что, получив стихи от известного московского поэта, редактор, например, кишиневской газеты даже помянул этого поэта добрым словом:

— Вот молодец, не забыл, специально для нашей газеты написал новогодний тост.

И невдомёк кишиневскому редактору, что точно такие же стихи были получены и редактором “Советской Литвы” в городе Вильнюсе, и редактором “Днепровской правды”, и редактором “Иссык-Кульской правды” в городе Пржевальске, и ещё некоторыми другими редакторами. И из всех этих городов в адрес предприимчивого поэта потекли, побежали гонорарные ручейки.

Впрочем, иногда бывает и по-другому. Вместо гонорара А. Жаров получает из местных редакций укоризненные письма: нехорошо, мол, столичному литератору рассылать по областным газетам слабые стихи. И вот вместо того, чтобы поблагодарить редакцию за критический разбор, А. Жаров разгневался и отправил в “Тюменскую правду” стихотворный ответ. Ода сменилась здесь эпиграммой, поэтический елей — развязным зубоскальством:

Не знаем, насколько успешно претворяет в жизнь поэт свое обещание заново учиться писать стихи, но вот то, что поэт А. Жаров не научился соблюдать правила коммунистической морали, это бесспорно.

Хочется задать вопрос: известно ли руководителям Союза писателей о предпринимательской деятельности поэта Жарова?»9.

А на дворе ещё январь 1953 года, у Сталина ещё не поселились в груди Чейн и Стокс, времена суровые. Как разрулил эту ситуацию Жаров – непонятно.

Поэта Журавлёва за напечатанное под его именем стихотворение Ахматовой начали есть заживо, он так и ходил потом объеденный, как зомби. И это было в вегетарианские времена.

А вот Жаров – нет, не поперхнулся, и даже получил через год орден Трудового Красного знамени.

Великий человек.