ЗАПРЕЩЁНКА

Когда мы читаем, нам не дано воспринять всё, что написано. Наша мысль ревнива по отношению к чужой мысли, она постоянно затуманивает её, и внутри нас нет места для двух запахов сразу.

Милорад Павич. «Хазарский словарь».

Однажды поутру я получил чудесное письмо из администрации одной из социальных сетей. Даже теперь, во время нашествия фальшивых телефонных полицейских, я его перечитываю с тревогой. Суть там была в том, что я вошёл, согласно решению Октябрьского районного суда в городе Барнаул в реестр запрещённых ресурсов1.

Я пришёл в некоторое недоумение, не помешавшее, впрочем, мне позавтракать. После этого я стал размышлять, что же я такое натворил. Действительно, страшно сказать — в 2004 году, я открыл городу и миру кусочек своего текста про известного писателя Эренбурга. Вернее, это часть большого текста про поэта Константина Симонова, биографию которого писал. Выходит это у меня чрезвычайно медленно (мне стыдно в этом признаться), я всё время отвлекаюсь на другие книги, которых в ненапечатанном виде у меня скопилось пять или шесть, но это к делу относится только косвенно.

Итак, тогда я писал о лете 1942 года, времени отчаяния и ужаса, когда мир стоял на краю, немцы вышли к Волге и фотографировались с калмыцкими верблюдами, и вообще было непонятно, чем всё кончится. 18 июля 1942 года Константин Симонов напечатал в газете «Красная Звезда» своё стихотворение «Убей его!», а неделей позже, 24 июля, там же появился очень короткий прозаический текст «Убей» Ильи Эренбурга. Надо сказать, что стихи Симонова вышли довольно страшные, я бы даже сказал, завораживающе страшные, и он сам после войны убрал название (Они стали именоваться по первой строчке «Если дорог тебе твой дом…»), заменил «немцев» на «фашистов» и выкинул одну строфу. Эренбург, фронтовые статьи которого перепечатали только в недавние времена, ничего не менял за ненадобностью. Его дёрнули за поводок ещё в сорок пятом, когда Александров напечатал известную статью «Товарищ Эренбург упрощает», а в последующие годы его военная публицистика не пользовалась ажиотажным спросом. Однако и сейчас эти статьи сильно действуют на психику, работают не рациональным, а каким-то химическим способом. Именно текст Эренбурга начинается со слов «Мы знаем всё. Мы помним всё». Дальше я, как всякий человек, имеющий достаточно времени, начал думать, чем досадил Илья Григорьевич барнаульскому суду. Сказать по правде, это знаменитое стихотворение в прозе я сам бы не давал бы читать действительно неподготовленным школьникам, как не дают в руки ребёнку колбу с серной кислотой.

Но довольно быстро я понял, что барнаульский суд вынес решение, имея в виду другой текст. Оказалось, что магнетическая сила текста Эренбурга такова, что его начали использовать совсем иные люди. Нацисты (они всегда отрастают, даже если их добивать в логове), меняли там «немца» на «еврея», а то, что рассматривал суд на Алтае, вовсе было про «убей русского», и, судя по адресам в описи экстремистских материалов, (любой желающий может её поглядеть), пришло с каких-то украинских сайтов.

Итак, суд, будучи в своём праве, что-то запрещает, и дальше этим делом (как я понимаю) занимается Роскомнадзор. Сам ли он отряжает ботов на поиски запрещёнки или просит какую-нибудь поисковую систему, я не знаю. Тут, правда, ещё загадка, почему они так долго искали черновик моей книги — всё-таки прошло пять лет со дня решения суда. Но если меня спросят, есть ли у меня претензии к ботам, то отвечу честно: к роботам у меня претензии нет. Им велели искать текст «Мы знаем всеё. Мы помним всеё», они его и нашли. У меня.

Нельзя сказать, что я уж так дорожил своим запрещённым постом. Совершенно не дорожил, правду говоря. Вот если б я был какой-нибудь немолодой военрук, который долго, мучаясь, с посторонней помощью, делал сайт школьного музея, а его прикрыл Роскомнадзор за шесть слов Эренбурга — здесь, понятно, драма.

Но тут начинается то, ради чего, собственно и была сейчас рассказана эта история.

Узнав о печальной судьбе этих шести слов, все знакомые и незнакомые, послав на три буквы VPN запреты, сразу полезли читать недописанную рукопись.

Мои друзья из консервативного лагеря стали звонить мне, говоря, что этого нельзя спускать, и именно так умаляется подвиг нашего народа в Отечественной войне. Друзья же из лагеря либерального тоже проявляли сочувствие и говорили, что невозможно смолчать, увидев этакое проявление тирании, и, возможно, злую волю самого Государя. Я тщетно объяснял этим расположенным ко мне людям то, как я вижу механизм мироздания. Причём памятливые специалисты рассказывали, что суды ровно аналогичным образом умудрялись запрещать файлы под названием «1.jpg», но тут уж я свидетелем не был и верю на слово.

Но я помню, как районный суд в Воронежской области как-то запретил PornHub, а уж это было сущее бесстрашие. Про судьбу Telegram я и вовсе не говорю.

Идея отстаивать свои полторы страницы текста с чужими цитатами меня пугала, потому что этот путь хорошо описан писателями Ильфом и Петровым: «И до самой своей смерти квартирант будет сыпать юридическими словечками, которых понаберётся в разных присутственных местах, будет говорить не “наказывается”, а “наказуется”, не “поступок”, а “деяние”. Себя будет называть не “товарищ Жуков”, как положено ему со дня рождения, а “потерпевшая сторона”. Но чаще всего и с особенным наслаждением он будет произносить выражение “вчинить иск”. И жизнь его, которая и прежде не текла молоком и мёдом, станет совсем уж дрянной»2.

А потом доступ к посту восстановился — как бы сам собой.

Но какой урок из этого должен вынести маленький человек вроде меня? Во-первых, понимание работы запретительных систем и того, как рационально вести себя, попав между шестерёнок? И отчего нельзя запрещаемые тексты конкретизировать? У меня пока нет ответа на этот вопросы.

Во-вторых, люди, что об этом ни говори, читают плохо. Они реагируют на слова-триггеры, а не на смысл высказывания. Мы далеки от идеала, который раньше описывался в документах начальной школы как «умение читать и понимать смысл прочитанного». Чтение — это только часть инструментального набора, с помощью которого мы хотим понять мир. Часто мы хотим оправдать наши неудачи происками врагов (такое тоже случается, но чаще в неудачах виноваты мы сами). И тот здравый смысл, о котором я говорю, помогает нам в этом. Здравый смысл говорит нам в иных случаях, что люди говорят не то, что думают, а часто и мир вовсе не такой, каким нам кажется. И с помощью здравого смысла мы можем избежать неправильных или опасных выводов.

Люди, даже если это хорошие люди, чаще всего, найдя слово-триггер, с помощью него тут же дополняют собственную картину мира. Эта картина подпирается выхваченным из текста словом, обрастает фантазией, укрепляется в чужой голове, как вирус. Меж тем, это очень важная задача — спасение здравого смысла. Можно сказать, гражданский долг каждого из нас. Без здравого смысла не бывает ни свободы слова, не любви к Родине, ни содержания домашних животных — вообще ничего. Как это сделать, как распорядиться общественным желанием жить в рациональном мире? У меня нет ответа на этот вопросы.

И, наконец, в-третьих: эта история, мелкая деталь жизни — часть большого процесса прихода машинной бюрократии берёт верх над человеческой. Новая цивилизация идёт к нам медленными шагами, сейчас люди ещё могут одёргивать машины. Но вот скоро ли наступит предсказанный SkyNet? И на этот вопрос…

Ну вы понимаете.