НЕПРАЗДНИЧНОЕ

Старик был стар — или умён,
Он поговорки всех времён
Вплетал умело в дым махорки.
Или, наоборот, ему
Всё время чудились в дыму
Пословицы и поговорки...

Давид Самойлов. «Ночлег»

(моральный авторитет)

В темы, которые эмоционально возбуждают общество, хорошо заявляться, сильно опоздав. На громкое светское событие нужно прийти в тот момент, когда светает, официанты подметают битое стекло, а забытый пьяный под столом думает, что он спит дома.

Ввязаться в общественное обсуждение, когда все разгорячены и отстаивают свой внутренний мир — себе дороже.

Так вот, накануне 9 мая у нас все обсуждают то, что называют невнятным термином «победобесие». Я не очень люблю это слово, потому что нечёткие, интуитивно определяемые термины отвратительны. И, главное, тема объединяющих идей безбрежна, и не хочется к ней прикасаться, когда, наконец, наваливается летнее тепло и яблони обсыпаны белыми цветами. Возмущённые крики утихли, связки приходят в норму, лица из багрового давно вернулись в человеческий цвет — и до новых праздников далеко.

Поэтому нужно сказать несколько слов в спокойной обстановке на интересную мне тему об авторитете ветерана. В яростной ругани юбилейных дней человека, побывавшего на войне, часто представляют таким нравственным ориентиром. Он отстоял наш мир, он отвоевал нашу свободу, прислушаемся к нему, ведь всё это — ради него.

Это часть праздничного мифа для всех. Одни справедливо говорят: старики одобряют и этих карапузов в форме, и орден Отечественной войны на вафлях, и георгиевскую ленточку на ошейнике у таксы, и рёв гигантских машин с их дизельным выхлопом, и свист самолётов в небе, и разгон облаков — весь этот праздник. Ведь в жизни их было мало праздника, а сейчас они успели.

Другие люди не менее честно доносят мысль своих знакомых ветеранов, что те были настолько ушиблены войной, что для них парадное воспоминание о ней — отвратительно, что военная форма на невоеннообязанных певцах и певицах — оскорбительна, что ордена и ленты для них святое, и единственно, о чём они мечтают, так о прибавке к пенсии.

Но у каждого был ветеран, свидетельствовавший в ту или иную пользу.

Мне иногда казалось, что некоторым ветеранам было не до яростной ругани внуков, и сначала они свидетельствовали одно, потом другое, и, наконец, им позволяли просто посмотреть в окно и покурить.

Итак, у каждого были свои ветераны. А теперь вот нет, не у каждого. Их стало исчезающее мало, а слово их ценится на вес золота. Кажется, скажи ветеран: «Отставить! Прекратить!», и народ разойдётся с площадей. Но это не так, я ведь из того поколения, к которому в школьные классы приводили ещё бодрых людей, что, звенели медалями и были достаточно кровожадны по отношению к бывшим и будущим врагам, в общем, всё это такое: «Ма-а-алчать! У меня ваш маршал под Кёнигсбергом сортиры чистил, пока я тараном эсминец брал... за чекушку! Восемь машин положил, а на мне — ни царапины».

Мне и тогда-то, сидя под портретом Брежнева, такой этот гость не казался моральным авторитетом, а ныне и подавно. И возникает вопрос — кто имеет моральное право на моральный приговор? Просто участник войны? Орденоносец? Писарь в штабе? Герой-разведчик? Миномётчик, что провёл четыре года на переднем крае и чудом выжил? Связистка, крутившая роман с генералом? Честный особист или нечестный особист? Партизан, не служивший в армии ни дня? Вороватый тыловик? Подорвавший себе здоровье работник тыла?

И начинается битва формальных признаков с нашими представлениями — даже в случае тотальной цифровизации её не выиграть никому.

На войне были люди разные — хорошие и дурные, смелые и трусы, умные и не очень. А с возрастом эти свойства и вовсе перемешались.

Поэтому ситуация с моральным авторитетом сейчас точно такая, как в хорошем фильме режиссёра Марлена Хуциева «Застава Ильича», который не понравился крупному политическому деятелю Никите Хрущёву. Он ругался и кричал: «Я уже говорил вчера, что серьезные, принципиальные возражения вызывает эпизод встречи героя фильма с тенью своего отца, погибшего на войне. На вопрос сына о том, как жить, отец, в свою очередь, спрашивает сына — а сколько тебе лет? И когда сын отвечает, что ему двадцать два года, отец сообщает — а мне двадцать... и исчезает. И вы хотите, чтобы мы поверили в правдивость такого эпизода? Никто не поверит! Все знают, что даже животные не бросают своих детенышей. Если щенка возьмут от собаки и бросят в воду, она сейчас же кинется его спасать, рискуя жизнью.

Можно ли представить, чтобы отец не ответил на вопрос сына и не помог ему советом, как найти правильный путь в жизни?

А сделано так неспроста. Тут заложен определенный смысл. Детям хотят внушить, что их отцы не могут быть учителями в их жизни и за советами к ним обращаться незачем. Молодежь сама без советов и помощи старших должна, по мнению постановщиков, решать, как ей жить»1.

Сцена в фильме «Застава Ильича» была следующая: к сыну в шестидесятые годы являлся среди бессонной ночи убитый на фронте отец, и диалог у них шёл такой.

«Мне надо, чтобы ты мне многое объяснил. Я никому так не верю, как тебе. Мне сейчас очень хреново!

— Тише, — говорит ему отец, — ребят разбудишь. Сергей оборачивается и видит, что он уже не в своей московской квартире, а в землянке, кругом спят солдаты, и он спрашивает:

— Они живы?

— Не знаю, — говорит отец, — Я могу показать только тех, кого убили раньше меня. Вот его, и этого, и этого. Их всех убили утром, очень рано, часов в пять. В атаке. (А, между тем, Сергей видит спящих Славку с Колькой).

— А ты? — спрашивает он.

— Меня убили через день. Тоже утром. Тоже в атаке. Дождь был. Осень.

Он говорит об этом спокойно, просто был дождь и осень.

— Я тоже хотел бы бежать рядом.

— Не надо.

— А что надо?

— Жить.

— Да. А как?

— Сколько тебе лет? — спрашивает отец.

— Двадцать три.

— А мне двадцать один. Как я могу советовать?»2.

История показала, что этот элемент споров никуда не делся, и все время возникают новые хрущёвы и хуциевы. Но прав был, кажется, автор сценария Геннадий Шпаликов. Это очень неприятно, но нужно думать самому, и отвечать на этические и эстетические вопросы — тоже.

Пора. Больше никто не придёт.

(закон и благодать)*

Был такой старый советский фильм 1938 года «Выборгская сторона», третья часть знаменитой трилогии о революционере Максиме. Там зрителю рассказывалась примечательная история: после погрома винных складов новая власть судила пойманных на этом деле людей — явных негодяев и затесавшуюся в их компанию солдатку. Новый суд спрашивали: «Как судить будете — по закону или по совести? Но старый закон вы отменили, а нового не придумали пока. А по совести все пьют и грабят буржуев, да и сами вы такие». Логическое противоречие разрешал партиец Максим, говоря, что судить будут одновременно по революционной совести и по высшему закону Октябрьской революции. Ясное дело, негодяев расстреляли, а солдатке выразили порицание, но (под общие крики «ура!») переселили её с детьми из подвала в буржуйскую квартиру.

Меж тем, с этим морально-юридическим конфликтом мы сталкиваемся постоянно. Вот только что в Подмосковье обнаружили не вполне обычного ветерана войны.

Но всё по порядку: есть такое звание, вернее, категория населения — «ветеран». Это не только «участник войны» или там «инвалид войны», а ещё и «ветеран всяческих конфликтов» ну и тому подобное.

Это регулируется у нас федеральным законом «О ветеранах» от 12.01.1995 N 5-ФЗ в редакции 2008 года. Там расписаны разные категории ветеранов и под первым пунктом значится: «Ветеранами Великой Отечественной войны являются лица, принимавшие участие в боевых действиях по защите Отечества или обеспечении воинских частей действующей армии в районах боевых действий».

И тут выяснилась неприятная вещь — этот подмосковный житель, бывший лейтенант, действительно принимал, проходил и всё такое — пока летом 1942 года не сдался в плен. Тут я намеренно исключаю все рассуждения о точности и справедливости обвинений — это такой гражданин без фамилии, который нам нужен для того, чтобы разобраться с ситуацией. Что с ним сделают, вопрос второй.

Этот лейтенант он стал служить у немцев, да не просто так, а в карательном батальоне, возвращаться в СССР не хотел, но был выдан нашими союзниками, получил свои десять лет, отсидел их, а в 1980 году получил удостоверение ветерана. По нашему закону он именно «ветеран» — до угрюмого лета 1942 года, когда весь мир балансировал на краю, он воевал в рядах Красной Армии. Однако просто так согласиться с этим обществу нельзя, это всё равно что советскому завучу осознанно приглашать в школу дедушку-пулемётчика, что видел гибель Чапая. Это смешно в анекдотах, а вот как будет с этим разбираться Московский областной суд — непонятно. По совести-то старик — предатель, а по закону — ветеран.

Можно, конечно, прогнуть закон под свои эмоции и сказать: «Удостоверение на стол! И разговаривать с тобой нечего», но тут, всё-таки, некоторый подвох. В законе никаких правил лишения нет — это вроде как отобрать у медведя удостоверение, что он медведь.

Если бы этот предатель (А чего уж там говорить, предатель и есть, пособник врага) застрелил жену с любовником, получил десять лет после войны, такого резонанса бы в обществе не было. А тут как бы враг, но враг осуждённый и отбывший. В общем, казус.

Правда, была такая Директива Минобороны РФ от 14.04.1995 № д-9 о выдаче удостоверений участника Великой Отечественной войны военнослужащим, необоснованно репрессированным в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период», где министр требует от военных комиссариатов, чтобы те организовали выдачу удостоверений всем, «... кроме бывших советских военнопленных, которые служили в строевых и специальных формированиях немецко-фашистских войск, полиции, и лиц, не подлежащих реабилитации согласно ст. 4 Закона Российской Федерации от 18 октября 1991 г». Но это директива министерства, а тут — Федеральный закон. И удостоверение, и вовсе полученное давно, встаёт против «категории».

Не говоря уж о том, что система наказаний построена на том, что отбывши его, гражданин становится через какое-то время полноценным гражданином.

На свободу — с чистой совестью.

Права гражданина возвращаются — ну, лишили человека званий и наград, не реабилитировали, но лишить его факта службы в Рабоче-Крестьянской Красной Армии, то есть «категории» участника не получается. При этом категория «ветерана» довольно хлебная, подразумевает квартиры, машины и денежные выплаты. Такой вот казус, и как он разрешится, совершенно непонятно. Мне-то лично хочется, чтобы она разрешилась по закону — найдёт какой-нибудь прокурорский человек зацепку, какое-то постановление, да и дело с концом.

И, чтобы два раза не вставать, примерно тысячу лет назад киевский митрополит Илларион написал «Слово о Законе и Благодати», а там, будто споря с кинематографическим революционером, говорил: «Прежде <дан был> закон, затем же — благодать, прежде — тень, затем же — истина».

Без Закона не будет и Благодати.

Надо как-то по закону показать то, что предатель не равен не-предателю. А то ведь кончится тем, что какие-нибудь новые тимуровцы будут рисовать этому свастику на воротах, а то и вовсе побьют.

Ничего хорошего в том не будет.