ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА

Обходчик Никандров медленно вышел из тамбура и стал надевать лыжи.

Связи не было уже месяц. Каждое утро он с надеждой смотрел на экран, но цветок индикатора всё так же был серым, безжизненным.

Может, спутник сошёл с орбиты и стремительно сгорел в атмосфере — вместе со своим электронным потрохом и всеми надеждами на человеческий голос, и всеми буквами, летящими через околоземное пространство. Или что-то случилось с ближайшей точкой входа.

Нужно ждать, просто ждать — вдруг спутник в последний момент одумается и вернётся на место. Или неисправное звено заместится другим — включится, скажем, резервная солнечная батарея, и всё восстановится. Но цветочек в углу экрана по-прежнему обвисал листиками, оставался серым. Ответа не было.

Вокруг была ледяная пустыня и — мёртвый Кабель, который Обходчик должен был охранять.

Когда-то, до эпидемии, Кабель был важнее всего в этих местах.

Вдоль него каждый день двигался на своей тележке или на лыжах, как сейчас, он — Обходчик. Кабель охраняли крохотные гусеничные роботы (впрочем, забывшие о своих обязанностях сразу после перебоев с электричеством) и минные поля, которые в итоге спасли не Кабель, а Обходчика.

Когда началась эпидемия, произошли первые перебои с электричеством. Обходчик решил было бежать, но уединённая служба спасла его, а толпы беженцев, что шли на Север, миновали эти места.

Несколько банд мародёров подорвались на минном поле. Эти поля шли вокруг Кабеля и были густо засеяны умными минами ещё до появления Обходчика, чтобы предотвратить диверсии. Диверсанты перевелись, но и теперь умные мины спасали Обходчика от прочих незваных гостей.

Но и лихие люди давно пропали. Видимо, эпидемия добралась и до мародёров, и они легли где-то в полях, в неизвестных никому схронах или мумифицировались в пустых деревнях.

Обходчик забыл о них, как забыл и о минном поле. Он не боялся его — умная смерть на расстоянии отличала его биоритмы от биоритмов пришельцев.

А только шагнёт чужой внутрь периметра, и из-под земли вылетит рой крохотных стрел, разрывая броню, обшивку машины или просто человеческое тело.

Мелкого зверя поле смерти пропускало, а крупное зверьё тут давно перевелось.

Давно Обходчик сидел на своей станции, потому что идти ему было некуда.

Не ходит зверь в неизвестность от тёплой норы, не покидает сытную кормушку — и человеку так же незачем соваться в мир, который пожрал сам себя.

Связь с внешним миром была безопасной — этот мир людей выродился в движение электромагнитных волн.

Обходчик, проверив своё хозяйство — теплицы, генераторы и отопительную систему — усаживался за экран. Там, плоские и улыбчивые, жили настоящие люди. К несчастью, у Обходчика в прошлом году сломался микрофон, и он не мог по-настоящему отвечать своим собеседникам.

Обходчик слышал голоса внешнего мира, а сам отвечал этому миру, стуча по древней клавиатуре.

Откликались всего несколько.

От эпидемии спаслись немногие, настолько немногие, что человечество угасало — Старик, Близнецы, Доктор… И Герда.

Старику было чуть за двадцать — он сидел в развалинах метеорологической станции в Китае.

Близнецы — две сестры — жили на бывшей нефтяной платформе в Северном море. Они купили её ещё до эпидемии, и это затворничество сохранило им жизнь.

Доктор выходил на связь из пустыни, полной причудливо разросшихся кактусов. Правильнее было бы сказать «из-под пустыни», потому что он уже много лет жил внутри огромного подземного города. Ему не надо было в страхе преодолевать тайные ходы, заваленные мумифицированной охраной: подземный город стал его рабочим местом и жильём задолго до эпидемии.

Потом появилась Герда.

Герда стучала по клавишам откуда-то из Северной Европы, из маленького скандинавского городка.

Обходчику иногда было мучительно обидно, что у неё была старая машина безо всякой акустики, да и он был лишён микрофона. Но в этом двойном отрицании он находил особый смысл. Он старался представить тембр её голоса, его интонацию — и это было лучше, чем знать наверняка.

Волхвы странно распорядились своими дарами — дав одному возможность только слышать, а другому не дав возможности говорить.

Остальные могли болтать под равнодушным взглядом видеокамеры и умещать свои голоса в россыпи цифровых пакетов — Обходчик и Герда были единственными, у кого не было камеры. У Обходчика вовсе не было фотографии — он нашёл своё лицо на старом сайте своей школы, и теперь лопоухий мальчик с короткой стрижкой молча смотрел на Старика, Близнецов и Доктора, которые шевелили губами в неслышной речи. Внизу экрана ползли слова перевода, не совпадая с движением губ.

Фотография Герды была поновее. Девушка была снята на каком-то пляже, с поднятыми руками, присев в брызгах накатывающейся волны. Снимали против солнца, оттого черты лица были нечётки.

Это очень нравилось Обходчику: можно было додумывать, как она улыбается, и как она хмурится.

Имена странно сократились — в какой-то момент он понял, что на земле остался только Обходчик, а Никандрова забыли все. Его прежняя жизнь, его имя и фамилия не пролезли в сеть, остались где-то далеко, как внутри сна, когда человек уже проснулся.

Одна Герда была Гердой.

Они были на связи часами — и в этом бесконечном «Декамероне» истории бежали одна за другой. Когда заканчивал рассказ один, другой перехватывал его эстафету — через год они даже стали одновременно спать — не обращая внимания на часовые пояса.

Но Обходчик и Герда, инвалиды сетевого разговора, вдруг научились входить в закрытый, невидимый остальным режим — Герда нашла прореху в программе диалога и намёками дала понять Обходчику, как можно уединиться.

И вот однажды Герда написала ему паническое письмо.

— Ты знаешь, по-моему, мы говорим с ботами.

— Почему с ботами?

— Ну, с ботами, роботами, прилипалами — неважно. Я тестировала тексты старых разговоров — и это сразу стало понятно. Мы говорим иначе, совсем иначе, чем они.

— А как же?

— Не в том дело, что мы говорим в разном стиле, а в том, как мы меняемся. Я сохраняю все наши разговоры, и, знаешь, что? Ты заметил, что мы говорим всё больше? Для нас ведь нет никого за пределами экранов, но мы с тобой говорим по-разному — а они повторяются. Но это ещё не всё — все они говорят всё естественнее.

— То есть как? Чем естественнее?

— Они раньше писали без ошибок, а теперь стали ошибаться — немного, совсем чуть-чуть. Почти как люди. То есть они накапливают память о наших с тобой случайных ошибках и описках. Будто раньше у них был только идеальный словарь, а теперь мы что-то дополнительно записали в него. Только они воруют наши ошибки, потому что своих выдумать не могут.

— И что? Это мистификация?

— Не обязательно мистификация — это просто бот, программа, отвечающая на вопросы. И она обучается — берёт и у тебя, и у меня какие-то обороты речи.

— Да кому это нужно?

— Да никому. Просто в сети были несколько ботов, и вот, оставшись без хозяев, они реагируют на нас. Они питаются тобой и мной, как электричеством.

Обходчик тогда долго не мог примириться с этой новостью. Стояла жара, с холмов к станции ветер приносил запах сухого ковыля, знойного высыхания трав. Но Обходчик не чувствовал запахов, не страдал от жары — его бил озноб.

Человечество ссохлось, как старое яблоко, сжалось до двух людей, что стучали по клавишам, не зная, как звучит голос друг друга.

Он не подал виду, что знает тайну.

Всё так же выходил на связь с Доктором и Близнецами, нервничал, когда Старик опаздывал или спал.

Но теперь слова собеседников казались иными — безжизненными, как тот Кабель, который он должен был охранять.

Иногда ему приходила на ум ещё более страшная мысль — а вдруг и Герда не существует. Вдруг он ведёт диалоги с тремя программами, а, отвернувшись, за кулисами, корчит им рожи с четвёртой — просто более хитрой и умной программой.

Он гнал от себя эту параноидальную мысль, но она время от времени возвращалась. Раньше сетевое общение было особым дополнением к реальной жизни. Никандров помнил, как тогда Сеть заполонили странные дневники и форумы с фотографиями — и все гадали, соответствует ли изображение действительности.

То есть собеседники представлялись именем и картинкой — среди которых были Сократы и Платоны, певицы и актрисы. Нет, были и такие, что ограничивались котятами, собаками, рыбками или просто абстрактной живописью.

Никандрова занимало то, как человек, которого воспринимали более красивым, чем он есть на самом деле, переживает разочарование личной встречи. Казалось, что эта мода должна пройти с появлением дешёвых каналов стереовидения, но нет — актёры и актрисы никуда не делись. Страсть, как говорил дед Никандрова, к «лакировке действительности», никуда не делась.

Когда он поделился своим давним недоумением со Стариком, тот ответил, что на его памяти очень много мужчин использовало женские лица и фигуры. Они делали это по разным соображениям — из осознанного и неосознанного маркетинга, и оттого, что так лучше расположить собеседника к себе.

— Есть ещё масса деталей, — сказал тогда Старик, — что не делают этот случай простым. Ведь тогда стало ясно, что личное знакомство является венцом сетевых отношений — так думали много лет, а оказалось, что людям вовсе не нужна реальность и чужое дыхание, чужой запах, тепло и вид. Это тогда казалось, что есть такая проблема самоидентификации в Сети — с множеством стратегий. Это и была большая проблема — большая, как слон. И вот когда мы ощупывали хвост этого слона, главное было не распространять выводы дальше того, что мы держим в руках.

Например, были разные традиции и группы — иногда доминировал один мотив, а иногда — другой.

Теперь слон исчез — и мы всё равно не можем прикоснуться друг к другу, — закончил Старик. — И вряд ли мы теперь узнаем, что на самом деле. Хороший процессор так синтезирует изображение на экране, шевелит губами в такт и моргает глазами, что мы все решим, что ты — Никандров, обходчик Никандров.

А на самом деле ты — женщина, что спасается от скуки в заброшенной библиотеке…

Буквы всё так же летели через спутник, складываясь в слова и предложения.

Обходчик хотел выучить ещё какой-нибудь язык — например, язык Герды. Это было не очень сложно — много учебников всё ещё лежали в сети.

Впрочем, сайтов в сети становилось всё меньше, но некоторые сервера имели независимые источники энергии, и пока от человечества оставалась его история. Эксабайты информации, энциклопедии, дневники и жизнь миллиардов людей — он читал рецепты, по которым никогда бы не сумел ничего приготовить, рассказы о путешествиях, которые никогда не смог бы совершить, видел фотографии давно мёртвых красавиц и их застывшую любовь, купался в этой истории, и знал, что никогда не сможет проверить, реальны ли его собеседники.

Роман с Гердой развивался — он прошёл свою стремительную фазу, когда они сутками сидели, стуча по клавишам. Теперь они стали спокойнее, к тому же тайна приучила их к осторожности.

Они не боялись потерять собеседников: вдруг боты, когда их раскроют, исчезнут — тут было другое: они просто до конца не были уверены в догадке.

Цепь домыслов, вереница предположений — всё что угодно, но не точный ответ.

Собеседники продолжали рассказывать друг другу истории. Иногда они снова принимались играть в «веришь-не-веришь».

Нужно было стремительно проверить истинность истории, вытащить из бесконечной сети опровержение — или поверить чужой рассказке.

Однажды речь зашла об одиночестве. Доктор подчинил себе военно-картографический спутник и принялся искать следы других людей. Он выкладывал сотни снимков — и ни на одном не было жизни.

Вырастал куст, падала стена заброшенного дома, но человека не было нигде.

Тогда они раз и навсегда договорились о своей смерти — и о том, что если кто-то исчезнет, то остальные не будут гадать и строить предположений.

Обходчик просто согласился с этим, ведь речь о смерти вели Старик и Доктор. Доктор где-то нашёл никому не известную цитату. Там, в давно забытой книге, умирающий говорил: «Это не страшно», приподнимался на локте, и его костистое стариковское тело ясно обрисовалось под одеялом. «Вы знаете, не страшно, — говорил этот старик. — Большую и лучшую часть жизни я занимался изучением горных пород. Смерть — лишь переход из мира биологического в мир минералов. Таково преимущество нашей профессии, смерть не отъединяет, а объединяет нас с ней».

Старик, услышав это, негодовал:

— А вы туда же, как смерть с косой?

— Ну почему сразу — как смерть?! Как Духовное Возрождение.

— Ну да. Возрождение. Сначала мёртвой водой, а потом живой. Только про живую воду оптимизма все отчего-то забывают.

— Да, знаете, окропишь мёртвой водой-то, оно лежит такое миленькое, тихонькое... Правильное.

— Знаю-знаю. Оттого и говорю с вами опасливо. Хоть я и старенький, пожил, слава Богу, но хочется, чтобы уж не так скоро мне глаза мёртвой водой сбрызнули. Вы говорите, как смертельный Оле Лукойе.

— Старенький в двадцать лет? Быстро у вас течёт время в Поднебесной. Не желаете, значит, духовно возрождаться? Ладно, вычеркиваем из списка.

— Да уж. Я как-нибудь отдельно. Мы с вами лучше о погоде.

— Вы прямо как та женщина на кладбище, что мертвецов боялась. Чего нас бояться?

— А может... Э... Напиться и уснуть, уснуть и видеть сны?..

— Подождите, я подготовлюсь и отвечу. Коротенько, буквально листах на пяти с цитатами и ссылками. Сейчас, только воду вскипячу.

Никандров в этот момент вспомнил, как говорил о смерти его отец.

А говорил он так:

— В детстве меня окружал мир, в котором всё было кодифицировано — например, кто и как может умереть. При каких обстоятельствах и от чего.

Был общий стиль во всём, даже в смерти. Незнание этого стиля делало человека убогим, эта ущербность была сразу видна — вроде неумения настоящим гражданином различать звёзды на погонах. Ты вот знаешь, что такое «различать звёзды на погонах»? Сейчас и погон-то нет.

Ну а то, сынок, что правители страны не умирали, делает бессмертие если не доступным, то доказанным.

Смерть удивляла.

После эпидемии, подумал Никандров, смерть перестала удивлять кого угодно.

— Как раз одиночество смерти мне отнюдь не неприятно, — сказал Старик. — Смерть отвратительна в людской суете, в вымученных массовых ритуалах и придуманной скорби чужих людей. Но теперь нам легко избежать массовых ритуалов.

— Это вы говорите про посмертие, — возражал Доктор. — А я — про процесс умирания. Тут есть тонкая филологическая грань объяснений — не говоря уж о таинстве клинической смерти. А то, что человек испытывает этот опыт один, — великое благо.

— Всё может быть, — соглашался Старик. Мне это кажется неприятным, вам — радостным. Люди — разные. Это, кстати, тоже одна из вещей, которую многие не хотят понимать.

— Нет, я про то и про другое, — настаивал Доктор. — Отвратительно медленное умирание среди людей.

— И снова не про то. Всё равно в какой-то момент, в сам момент перехода, человек остается абсолютно один, потому что это переживание он не может ни с кем разделить. Он получает опыт, которого нет ни у кого из окружающих. И он совершенно одинок в этом опыте.

Обходчик решил не вмешиваться — вмешаться в таком разговоре значило бы раскрыться.

Именно тогда все молчаливо согласились, что исчезать они будут порознь.

Месяц шёл за месяцем — зарядили дожди. Они с Гердой то и дело придумывали каверзные вопросы своим собеседникам и обсуждали, уединившись в правой половине экрана, результат. Убежище любовников нового времени было не в потайных комнатах, не в тёмном коридоре или среди леса: Обходчик и Герда прятались на пространстве, не больше двух ладоней.

Они то и дело спотыкались о фантастическую мысль. Да, единственным способом по-настоящему доказать друг другу свою реальность можно было только встречей.

Реальность остальных их уже не интересовала, но даже между Гердой и Обходчиком лежала зима и тысячи километров неизвестности.

Когда месяц разлуки подходил к концу, сработал сигнал тревоги.

Экраны мигнули, запищал динамик. Обходчик рванулся к замигавшим мониторам (упал и покатился, не разбившись, стакан; керамическая тарелка упала, и, наоборот, разбилась) — тонкий, тревожный звук пел в консервной банке динамика.

Это значило, что чужой пересёк периметр.

Чужой мог быть сумасшедшим роботом охраны — иногда они сбивались с дороги, реагировали на движущуюся цель, но быстро превращались в груду металла, напоровшись на мину.

Роботов придумали давным-давно, они ползали вокруг Кабеля, чтобы отгонять врага, — сначала диверсантов с юга, потом — террористов, а потом, потеряв цель существования — нападали на зверьё.

Через камеры дальнего наблюдения Обходчик как-то видел, как робот, тщательно избегая минных полей, загнал кабана к обрыву. А загнав, остановился и деловито порезал кабана боевым лазером на аккуратные тонкие ломти, как колбасу. Потом аккуратно разложил куски в ряд — и уехал.

Последний раз Обходчик видел такого робота года два назад. Тогда Обходчик устроил охоту за этим роботом, гонялся за ним полдня, но так и не сумел взять его целым.

Робот предпочёл взрыв аккумуляторных батарей плену.

Это было разумно — ведь его делали так, чтобы он никогда не приехал на своих резиновых, мягких и ласковых к дёрну, экологических гусеницах, чтобы убивать своих и резать лазером обшивку Кабеля.

Тогда Обходчик сильно расстроился и рассказывал своим Собеседникам о роботе-самоубийце с печалью.

Но роботы перевелись — так что, скорее всего, это была стая волков, двигающаяся с хорошей скоростью. Роботы чуяли мины и никогда не подходили к станции — а красный кружок на экране пересёк периметр и медленно двигался к запретной зоне.

Прихватив ружьё (память о временах эпидемии, когда палили в воздух по любой птице, подлетающей к жилью), Обходчик вышел в снежную белизну.

Мороз отпустил, и он не стал даже застёгивать куртку.

Редкие снежинки, казалось, висели в воздухе — он поймал одну, пересчитал лучи, исчезающие на ладони.

Нарушение периметра было совсем близко. Скоро Обходчик увидел приближающуюся точку, она была на гребне холма, и только начала спускаться в долину.

Нет, это был не робот — слишком быстро, странный цвет.

Снег ещё не повалил по-настоящему, и Обходчик успел увидеть, как по склону к нему катится древний снегоход розового цвета.

И в этот момент он пересёк границу минных полей.

Резко хлопнуло, затем хлопнуло ещё раз — и перед Обходчиком, как на экране, встал столб огня — небольшой, но удивительно прямой в безветрии.

Пламя почернело, свернулось в клубок и сменилось чёрным масляным дымом.

Обходчик повернулся и на негнущихся ногах пошёл обратно.

Связь заработала через два дня. Вторым письмом было сообщение от неё.

Герда решилась приехать. В каком-то уцелевшем гараже она нашла исправный снегоход — «ты представляешь, вместо розового «Кадиллака» у меня будет розовый снегоход!» — запас батарей в этом транспорте кончался, и нужно было торопиться в путь.

Принцесса ехала к своему рыцарю — история, перед тем, как закончиться, кусала себя за хвост.

Обходчик прошёлся по дому и снова сел к экрану.

Собеседники снова расположились в привычном порядке — Старик, Близнецы, Доктор и — Герда. Она по-прежнему стояла посреди прибоя, только теперь молчала.

Все остальные заговорили наперебой.

— Однако, здравствуйте, — напечатал Обходчик привычно им в ответ.

— Доброго времени суток, — первым отозвался Доктор. — Как прожил этот месяц?

— Читал страшные сказки… Северных народов, — выстучал Обходчик и подумал про себя, что когда с ним что-нибудь случится, мир будет по-настоящему совершенным. Мир будет законченным, как история, в которую уже нечего добавлять. Рано или поздно он, Обходчик, споткнётся на склоне, заболеет или просто иссохнет на своей кровати. Тогда эти четверо, состоящие из чужих фраз, будут так же обсуждать что-то, перетряхивать электронные библиотеки, меряться ссылками. И медленный стук Обходчика по стёртым западающим клавишам, по крайней мере, не будет тормозить этот совершенный мир.