ТЕЛЕГРАММА

Комбинировать наши три главные силы: флот, рабочих и войсковые части так, чтобы непременно были заняты и ценой каких угодно потерь были удержаны: а) телефон, б) телеграф, в) железнодорожные станции, г) мосты в первую голову.

Владимир Ленин, «Советы постороннего»

Одна из самых интересных тем – это разговор о том, как меняется способ общения, и как происходит отвыкание от него.

Вот, кстати, почти совсем пропали телеграммы. Последнюю я получил лет тридцать назад, а ведь всё моё детство прошло в обнимку с ними. Хотя почтальон с книгой для росписи уже не стучался в нашу дверь на пятом этаже, а телеграмму вынимали из почтового ящика, чаще всего поздравительную. Это была открытка-книжечка, обычно из Ленинграда, где внутри были криво наклеены несколько полосок текста с буквами одной вышины. Эти телеграммы приходили, как письма, без явления человека с сумкой на ремне, а просто поселялись в почтовом ящике, как в скворечнике. Затем умерли все отправители поздравительных телеграмм и унесли нашу семейную традицию вместе с собой.

А ведь когда-то телеграмма стала прорывом в человеческом общении. Физический объект, тело письма не перемещалось, передавалась только идея письма – это было удивительным открытием. Сперва возник оптический или семафорный телеграф, внук сигнальных костров, тот, что был так прекрасно описан в известном всем романе «Монте Кристо». При Николае I у нас появился электрический телеграф Шиллинга, в середине позапрошлого века изобрели буквопечатающие машины, а в 1872 году – первый из вариантов знаменитого аппарата Бодо. Русский телеграф тянулся вдоль линий железных дорог, а телеграфист был человеком успешным. Не таким, скажем, как инженер-путеец, но всё же человеком прогресса.

Кажется, телеграммы живы сейчас оттого, что они имеют юридическую силу, ну или ради того, чтобы в скорбные дни человек пробился к поезду или самолёту. В тридцатые годы ХХ века были приняты международные соглашения, сделавшие их документальным средством связи. То есть они остались доказательством – в том числе и в суде. Кстати, работает где-то и телекс – система абонентского телеграфа, а Интернет сопрягают с телеграфной сетью особыми телеграфными модемами. Впрочем, в области документирования телеграммой есть одна, всем известная история:

«Берримор сказал, что телеграмма была получена.

– Мальчик передал её вам в собственные руки? – опросил сэр Генри.

Бэрримор удивленно посмотрел на него и минуту подумал.

– Нет, – сказал он. – Я тогда был на чердаке, и телеграмму принесла мне жена.

– А ответ вы написали сами?

– Нет, я сказал жене, как ответить, она спустилась вниз и написала.

Вечером Бэрримор снова вернулся к этой теме по своему собственному почину.

– Сэр Генри, я не совсем понял, почему вы расспрашивали меня о той телеграмме, – сказал он. – Неужели я в чем-нибудь провинился и потерял ваше доверие?»1.

Позднее телеграмма стала знаком беды. Стук в дверь оправдывали её именем и чекисты, и налётчики. «Внизу по винтовой лестнице поднимались шаги, поскрипывая осторожно. Несколько человек остановились за дверью. Было слышно их дыхание. Гарин громко спросил по-французски:

– Кто там?

– Телеграмма, – ответил грубый голос, – отворите!..

Зоя молча схватила Гарина за плечи, затрясла головой. Он увлек её в угол комнаты, силой посадил на ковер. Сейчас же вернулся к аппарату, крикнул:

– Подсуньте телеграмму под дверь.

– Когда говорят – отворите, нужно отворять, – зарычал тот же голос»2.

Телеграмма была нарушительницей собраний и прерывательницей блаженств, как говорили в «Тысячи и одной ночи» про смерть.

При этом она была удивительной точкой пересечения интимного и публичного. Человек, на глазах у телеграфиста и очереди таких же, как он, отправителей, совал в окошко листок со своими тайнами. Этот листок читали чужие глаза, а потом читали и те, кто потом наклеивал жёлтые полоски с полученными словами на бланк.

Телеграмму могли не принять: однажды, четверть века назад я решил пошутить над московскими друзьями и отправить им из захолустного камчатского посёлка телеграмму: «Грузите апельсины бочками тчк Дима. Ваня. Алёша». Соглашусь, шутка не так хороша, но девушку на почте напугала удивительным образом. Она сказала, что такие телеграммы из пограничной зоны отправлять запрещено. И правда, тогда на Камчатку было не так просто попасть, и режим там долго оставался особым. С телеграммами было непросто и в средней полосе Советской России: «На главном почтамте в одно из окошек приёма заграничных телеграмм просунулась жирная красноватая рука и повисла с дрожащим телеграфным бланком. Телеграфист несколько секунд глядел на эту руку и наконец понял: “Ага, пятого пальца нет – мизинца”, и стал читать бланк. “Варшава, Маршалковская, Семенову. Поручение выполнено наполовину, инженер отбыл, документы получить не удалось, жду распоряжений. Стась”.

Телеграфист подчеркнул красным – Варшава. Поднялся и, заслонив собой окошечко, стал глядеть через решетку на подателя телеграммы. Это был массивный, средних лет человек, с нездоровой, желтовато-серой кожей надутого лица, с висячими, прикрывающими рот жёлтыми усами. Глаза спрятаны под щёлками опухших век. На бритой голове коричневый бархатный картуз.

– В чем дело? – спросил он грубо. – Принимайте телеграмму.

– Телеграмма шифрованная, – сказал телеграфист.

– То есть как – шифрованная? Что вы мне ерунду порете! Это коммерческая телеграмма, вы обязаны принять. Я покажу удостоверение, я состою при польском консульстве, вы ответите за малейшую задержку.

Четырёхпалый гражданин рассердился и тряс щеками, не говорил, а лаял, – но рука его на прилавке окошечка продолжала тревожно дрожать.

– Видите ли, гражданин, – говорил ему телеграфист, – хотя вы уверяете, будто ваша телеграмма коммерческая, а я уверяю, что – политическая, шифрованная.

Телеграфист усмехался. Жёлтый господин, сердясь, повышал голос, а между тем телеграмму его незаметно взяла барышня и отнесла к столу, где Василий Витальевич Шельга просматривал всю подачу телеграмм этого дня.

Взглянув на бланк: “Варшава, Маршалковская”, он вышел за перегородку в зал, остановился позади сердитого отправителя и сделал знак телеграфисту.

Тот, покрутив носом, прошелся насчет панской политики и сел писать квитанцию. Поляк тяжело сопел от злости, переминаясь, скрипел лакированными башмаками. Шельга внимательно глядел на его большие ноги. Отошел к выходным дверям, кивнул дежурному агенту на поляка:

– Проследить»3.

Интересно, кстати, было бы посмотреть на служебную инструкцию касательно того, что можно принимать к отправке, а что – нет. Это наверняка был документ огромной человеческой силы.

Попытка такого вмешательства оператора в общение последний раз возникала во время бума пейджеров. Тогда операторы, уже не связанные строгими советскими традициями то пропускали любое непотребство, то, наоборот, придирались к непонятным словам в меру собственного небогатого образования.

Вокруг телеграммы за полтора века возник целый пласт фольклора. Этот способ общения сформировал язык и манеры поведения. Главной особенностью телеграмм было то, что платили за слово (при Николае I — по копейке), и оттого возник «телеграфный стиль», несправедливо связанный с Хемингуэем. Ходил анекдот про загулявшего отпускника, который пишет на почтовом бланке «тридцатипятирублируйте». В знаменитой пьесе «Покровские ворота» влюблённый артист экономит на предлоге, и его пассия получает «схожу ума велюров».

Телеграмм было множество – обычных, «молний», поздравительных и правительственных. Были те, которые доставляли в любое время суток и практически в любое место. Люди, работавшие фондах Литературного музея, рассказывали о телеграмме со следующим адресом: «Ночная. Москва, Советская площадь, ресторан Арагви, кабинет 7. Михаилу Светлову. Сердечно поздравляю сегодняшним днем желаю хороших стихов талантливому поэту. Анна Ахматова».

Известна запись в дневнике Елены Сергеевны Булгаковой от 15 августа 1939 года: «Вчера на вокзале <…> Через два часа — в Серпухове, когда мы завтракали вчетвером в нашем купе (мы, Виленкин и Лесли), вошла в купе почтальонша и спросила “Где здесь бухгалтер?” и протянула телеграмму-молнию. Миша прочитал (читал долго) и сказал — дальше ехать не надо. Это была телеграмма от Калишьяна — “Надобность поездки отпала возвращайтесь Москву”.

Через пять минут Виленкин и Лесли стояли, нагружённые вещами, на платформе. Поезд пошёл. Сначала мы думали ехать, несмотря на известие, в Тифлис и Батум. Но потом поняли, что никакого смысла нет, всё равно это не будет отдыхом, и решили вернуться. Сложились и в Туле сошли. Причём тут же опять получили молнию — точно такого же содержания»4. В то время Булгаков пишет пьесу «Батум», но там, наверху, она вдруг стала не нужна, и Булгаков слоняется по квартире, невесело остря, что тут пахнет покойником, оттого, что в доме лежит мёртвая пьеса.

Полученная телеграмма круто меняет жизнь. Неполученная или утерянная – тем более, о чём написано в рассказе Гайдара «Чук и Гек» (Кстати, в первой публикации в «Красной Нови» (1939) он назывался «Телеграмма»). В не очень хорошем (он манипулятивен гораздо больше, чем стоило бы хорошему сентиментальному рассказу) тексте Паустовского «Телеграмма» всё построено на двух сообщениях – посланной соседом короткой телеграмме, адресованной дочери умирающей старухи, и выдуманным соседом утешительного ответа «Дожидайтесь, выехала. Остаюсь всегда любящая дочь ваша Настя». Там интересно другое – сосед идёт на почту и, выпросив там бланк, пишет на нём всё это корявыми буквами. Уловка не понадобилась, старуха ничего не видит, и текст ей просто читают перед смертью. Но дело в том, что сам бланк телеграммы с гербом имел магнетическую силу даже без реквизитов и текста.

Легендарны ошибки телеграфистов. Профессор Лейбов говорил, что в детстве всегда думал о филологической несправедливости, в рамках которой в чукотском языке слово равно предложению. Лишь потом он понял, что ошибки телеграфистов в чукотском правописании компенсируют эту экономию.

Про перевранные телеграммы тоже существовало множество историй, вроде той, когда студенты, задержавшиеся в походе, отправляли родным просьбу: «задержаны буранами сообщите в деканат» и те с недоумением читали на казённых полосках: «задержаны баранами сообщите, где канат».

Теперь, когда забыт не только пейджер, а SMS унаследовали это общение, будто городской родственник вступил во владение старой дачей, многое позабыто. Многие страны вовсе отказались от этой традиции, но телеграммы, говорят, и сейчас отправляют. Она осталась как правительственное SMS, обращённое к гражданину лично. Но так-то сами граждане забыли все эти необязательные «ЗПТ» и «ТЧК».

Только выражение «телеграфный стиль», зацепилось на краю языка.

Странно не это, а то, что я всё помню.