ДЕНЬ ВОЕННОГО СВЯЗИСТА

Когда на дачах пьют вечерний чай,
Туман вздувает паруса комарьи,
И ночь, гитарой брякнув невзначай,
Молочной мглой стоит в иван-да-марье,
Тогда ночной фиалкой пахнет всё:
Лета и лица. Мысли. Каждый случай,
Который в прошлом может быть спасён
И в будущем из рук судьбы получен.

Борис Пастернак

Жаркое время лета я проводил на даче.

Я жил там, будто внутри чеховской пьесы. Зной останавливал движение ветра, и жар солнца, а не движение воздуха, перебирал сухие цветы в кувшине на веранде. На ней должен был бы появиться Гаев, приехавший из города с коробкой анчоусов и ветеринар Астров, возвращающийся с визитов по новорусским дачам в окрестности. Но они существовали только в моём воображении. Один я курил на веранде толстую сигару, которую выиграл в пти жё.

Летний зной на даче, арбуз, канотье — всё это вернулось в мир будто предвестником больших катаклизмов. Эти жаркие дни должны были предварять войны и революции, и скоро другие люди застучат сапогами по доскам террасы. Но, поскольку поделать с этим ничего нельзя, можно расслабиться, смотреть, как сквозняк уносит дым, и сидеть в прохладе.

Но тут раздался звонок, который выдернул меня из безмятежного мира. Такой звонок, по которому нужно одеться, обуться и спешить на первую же электричку в город.

Это был Александр Васильевич. Он трубил общий сбор, но не медным звуком походного горна, а тихим голосом повелителя нашей небольшой компании.

Тем же вечером Александр Васильевич привёл нас на бульвар, где мы расселись на длинной скамейке. Кругом стоял неумолчный грохот строительной техники.

Место для встречи он придумал удивительно неприятное. Москва была накрыта ночью, как кастрюля крышкой. Вокруг — жара и духота, а по обе стороны бульвара, в свете фонарей, копошились строительные рабочие.

— Время сейчас непростое, тревожное. — Александр Васильевич начал как всегда с установочной мантры.

— В городе что-то затевается, а мы не можем понять, что. Вот ты понимаешь, что может произойти?

И он ткнул пальцем в меня.

Я ровно ничего не понимал и ощущал только тревогу, исходящую от моих товарищей.

Но у нас всегда тревожно — как навалится август, так тревожно, все ждут, что отменят деньги, начнутся кровопролития или утонет что-нибудь. В детстве, в силу семейных обстоятельств я провёл позднюю осень, два самых скучных месяца в моей жизни, в украинской деревне. В шесть лет мало что запоминаешь, кроме запахов и цвета. В эту деревню, такую же маленькую, как и я тогда, приехал специально обученный человек, чтобы резать свиней. Их забивали перед зимой — нагулявших жир за лето. Для этого приглашали специального человека, потому что кровавая работа деревенским старухам была не под силу. Специальный человек приехал вечером откуда-то из-за леса со своими инструментами. Он расположился на ночлег, чтобы отдохнуть перед рабочим днём.

В этот момент его почуяли все свиньи деревни, и начали визжать. Они визжали полночи, не видя свою смерть, но зная, что она где-то рядом. От неё не скрыться, у неё нет лица, пока она ещё спит на широкой лавке, но чемоданчик с её страшными орудиями уже стоит в сенях под вешалкой.

Сейчас товарищи мои — нет, не визжали, но были до крайности встревожены.

Моё дело — сторона, а они давно занимались своими странными и тайными делами, дёргали за нити внутри огромного города, и эти нити отзывались звоном и грохотом, будто сигнальные верёвки в старой повести о тимуровцах.

Александр Васильевич только трогал невидимую нить, а где-нибудь во Внуково начиналось движение, срывались с места люди, и начиналась тайная работа. Или товарищ мой Петя уезжал куда-то в Люблино, на поля фильтрации, а всё что он делал там, трясло гигантскую паутину связей, и Александр Васильевич был в курсе всего, что происходило в посёлке канализационных рабочих, да и во всех посёлках, на всех улицах. Они занимались равновесием, понимай как хочешь это слово.

Александр Васильевич говорил, что связь — самое главное в любом деле. Приехал куда — обеспечь связь. Самое страшное — потеря управления, и настоящий командир должен всегда знать, кто из подчинённых где находится, а потом уж всё остальное. В этот момент сам он был похож на седого командира всё из той же советской книги о тимуровцах. Учёт и контроль, ну и связь, конечно.

Я был сбоку припёку, человек случайный. Меня ценили за то, что я с ними прятал свою болтливость в карман — ты занимаешься историей архитектуры, вот там и болтай, пиши про свои памятники, дома и мосты, парки и скверы. А вот как начинаются наши дела, стой с краю, если что — поможешь, подашь ключи (эта метафора мне всегда нравилась), но руками ничего не трогай.

Но сейчас эти могущественные друзья были явно в недоумении.

— А вы спрашивали у лесничих? — Александр Васильевич уже задавал этот вопрос, но сейчас он спрашивал всех, как капитан сборной команды по отгадыванию телевизионных загадок.

У лесничих спрашивали, спрашивали у метеорологов, отрядили человека к птицелову, что жил у себя на даче и круглый день болтал с птицами. И все спрошенные говорили, что всё по-прежнему, но явно что-то произойдёт. Так набухает гроза, когда в небе ещё нет ни одного облачка, но небо давит и давит сильнее.

— Кто предупреждён, тот вооружён, — говорил Александр Васильевич. — Не нужно предотвращать перемены, нам нужно быть к ним готовым — вот и всё.

Разговор гулял по кругу, и я понял, зачем меня пригласили: мои друзья надеялись, что я скажу какую-то глупость, и она, прыгая по склону, как лёгкий камушек, вызовет лавину смыслов. Тогда они догадаются, что делать.

Но мне ничего на ум не шло и я просто, чтобы сказать что-то, возмутился:

— Ну зачем мы тут сидим? Грохот, жара, пахнет пилёным гранитом… Может в офис вернёмся?

Петя посмотрел на меня с жалостью:

— Так и хорошо, что грохот, что народу много. Когда мы в офисе засядем, со стороны будет хорошо видно, как мы напряжённо думаем. А тут эмоций столько!

Я посмотрел в сторону. На дальней от нас лавочке обнималась немолодая пара, не обращая внимания на работающую технику.

Петя перехватил мой взгляд и ухмыльнулся.

— Видел бы ты, как от них фонит!

Но это мог видеть Петя, а я видел только любовников в возрасте, скрывающихся, видимо от своих семей. Те, кому есть куда пойти, не сидят на бульваре.

— Никто ничего не увидит. А в офисе кондиционер, даже слишком сильный кондиционер — там холодно как на кладбище.

— Всё регулируется. Ишь, как на кладбище. — Петя отвернулся.

— На кладбище, — вдруг прошелестел Александр Васильевич. — У кладбищенских спрашивали?

Оказалось, что спрашивали, но какая-то мысль зацепилась за Александра Васильевича и он аккуратно искал её, как любовник осматривающий свой пиджак прежде, чем вернуться домой — нет ли на нём чужого волоса, и если есть, где он.

— Точно. — Голос отца-командира прояснился. — Нужно сходить к Ивану Терентьевичу.

— К Ивану Терентьевичу! — Петя хлопнул себя по лбу. — Как это я раньше не догадался! Правда, звонки сейчас подорожали.

Александр Васильевич посмотрел на него так, что Петя засуетился — подорожали так подорожали, житейское дело. Экономить не будем.

Я ничего не понимал, но сидел, наливаясь гордостью.

— А говорить кто будет? — не унимался Петя. — Мне нельзя, я в этом году уже звонил.

— Вот он и будет, — сказал Александр Васильевич, и все посмотрели на меня. — Езжайте прямо сейчас, только квитанцию оплатите.

Петя довольно долго выбирался на своей чёрной страшной машине из чёрного-пречёрного двора. Выезд был закрыт шлагбаумом, и Петя производил над полосатой палкой, украшенной фонариками, магические пассы, ожидая, что она покорится. Шлагбаум не покорялся, и Александр Васильевич покинул нас, торопясь по своим срочным тайным делам.

Наконец бело-красный стержень метнулся вверх, и Петя медленно вывел машину на сузившийся бульвар.

— Ты, главное, не пугайся, — сразу сказал он. — Мы сейчас поедем на кладбище.

— А что мне пугаться? На кладбище? Милое дело! Всегда хожу на кладбище по ночам. Там мёртвые с косами стоят. Там…

— Ты, пожалуйста, не остри. Тут дело печальное, тебе ведь самому звонить придётся. Ты морально подготовься, потому что тебе с кем-то из своих придётся говорить.

Я, не понимая, глядел на него.

— Вот подумай, с кем бы тебе из своих мёртвых хорошо бы поговорить. Заодно и спросишь, что у нас тут намечается. Мёртвые всегда всё знают, там у них так заведено.

Я вспомнил своего деда, отчего-то я вспомнил именно его — деда я любил, человек он был святой, но ни в какой разговор с ним я не верил. Да и похоронен он был далеко — теперь то кладбище было за границей.

— Да, совсем забыл: там, разумеется, по предоплате. Тебе нужно квитанцию оформить, — спохватился Петя. — Я не могу за тебя заплатить, но, честное слово, мы потом с тобой рассчитаемся. Такие правила — на чужие звонить нельзя.

Он притормозил у банка, мы открыли дверь в автоматическое отделение и подошли к банкомату. Я всунул карточку и набрал пинкод.

— Нажми пожалуйста сюда, где «услуги связи», — диктовал мне Петя. — А теперь набери «Пересыпкин», там сразу в окошке выскочит…

В окошечке действительно выскочила фамилия, которую я не успел даже набрать до конца.

— Богатый человек, — сказал я завистливо.

— Ты что? — возмутился Петя. — Он не по этому делу, он связь обеспечивает, а не деньги заколачивает. Он себе ничего не берёт, да и, уверяю тебя, они ему не нужны. Кстати, раньше можно было оплатить только через сберкассу, а они ночью не работали. Сейчас-то — лафа.

С карточки списалась астрономическая сумма, я даже не сумел прийти в ужас, такая большая она была.

Автомат выплюнул чек, который аккуратно подобрал Петя.

— Ну, теперь всё, поехали.

И мы двинулись через ночь, сперва по бульвару, а потом свернули на Остоженку. Машина перемахнула Садовое кольцо по эстакаде. Внизу всё так же суетились строительные рабочие, казалось, перебежавшие с бульвара вслед за нами, и стоял такой же ровный грохот.

Петя вёл машину достаточно быстро, и я вдруг обнаружил себя у стены Новодевичьего кладбища. Мы вышли и очутились у ворот.

Когда я общался с этой компанией, меня не оставляла уверенность, что в какой-то момент меня с ними не пустят. Это было похоже на страх очкарика, которого не пустят на дискотеку — все его друзья-красавцы пройдут фейс-контроль, а его, недомерка, брезгливо взяв за рукав, выведут из очереди.

Но до сих пор, когда я был со своими друзьями, стражи удивительной свирепости допускали меня в удивительные по своей странности места. Так и здесь, — я во всём полагался на Петю. Он позвонил в неприметный звонок, и из маленькой железной дверцы в стене рядом с воротами вышел угрюмый человек. Он был под стать дверце — весь в чёрном и с повадками Железного Дровосека.

— У нас оплачен разговор, — небрежно произнёс Петя и сунул охраннику под нос чек. Тот посветил фонариком, всмотрелся в клочок бумаги много дольше, чем нужно, пересчитал цифры, и наконец впустил нас.

Мы шли по чёрному кладбищу, и я в этот момент понял, чем оно отличается от всего прочего городского пространства: здесь отсутствовали фонари.

Впрочем, темно не было. Могилы и ограды освещались самим городом — светом, идущем со стены, прожекторами, направленными на монастырскую колокольню и просто отражённым от облаков светом.

Петя при этом бормотал:

— Здесь-то ничего, здесь публика приличная. А вот на Ваганьково срамота была, там бандитов хоронили массово. Что ни неделя, то двух-трёх — передел собственности и всё такое. Я там по делам много времени ночами провёл…

Я легко заставил себя не спрашивать, что у него там за дела оказались, а Петя продолжал:

— Там ночью ходить было стрёмно — телефоны в гробы клали. Это сейчас нищие с телефонами щеголяют, а тогда это было дело жутко дорогое, в гробы клали самое ценное, как убитым скифам — коня и оружие. Иду я по аллейке, а из-под земли звонят они, телефоны ихние. Тогда умели телефоны такие делать, что у них батарейка по несколько дней не садилась — простые такие. И вот неинформированные люди звонили, а я слышал эти звонки из-под земли — тихие такие… Настойчивые…

Наконец, Петя остановился.

От неожиданности я споткнулся и не сразу поднял глаза. Передо мной оказался памятник военнослужащему человеку, тело которого наполовину торчало из серого гранитного бруска. На граните значилась плохо видная в темноте надпись: «Иван Терентьевич Пересыпкин». Одет Иван Терентьевич был в маршальский мундир, а в руках держал гранитную телефонную трубку. Провод уходил куда-то в землю.

Я посмотрел на Петю, но тот уже отошёл на несколько шагов.

Тогда я откашлялся и произнёс сиплым голосом:

— Здравствуйте, Иван Терентьевич. Мне нужно позвонить дедушке.

Помедлил немного и добавил:

— Я оплатил.

Ивану Терентьевичу, кажется, не очень понравилось про деньги, но я вдруг ощутил телефонную трубку в своей руке.

Наверное, надо было что-то набрать, подумал я. Но нет, Иван Терентьевич сделал всё за меня, хотя у них, наверное, в армии принято говорить: «Восьмой, дайте пятнадцатого». Хотя это было в фильмах о войне, а тут я услышал гудки, идущие прямо из гранита.

Наконец, они прервались, и я услышал голос деда.

— Дедушка! — завопил я, кажется, на всё кладбище. — Я тебя очень люблю и всё время о тебе думаю! Дедушка! Как ты там?

Дед помолчал и просто сказал:

— Я ни в чём не нуждаюсь. Передай привет маме. У меня всё хорошо, не нуждаюсь ни в чём. Не тревожьтесь.

— Я тебе хотел рассказать…

— Не надо. Мы всё тут знаем. Проводку на даче только переделай. Ты ведь по делу звонишь? Тебя попросили?

Я сбился и сказал, что — да, попросили, и друзья мои не могут понять, что должно произойти.

Дед пожевал губами (я помнил это движение, я прямо увидел его, хотя вокруг была тьма) и сказал:

— Да, действительно. К вам придёт ветер. Мне ещё не всё понятно, а то я бы тебе рассказал подробнее. К вам приходит ветер с запада, и от ветра может нарушиться равновесие. Я за обедом слушал радио, и там говорили, что равновесие может нарушиться…

Господь! Какое радио, что у них там за радио?!

— И что? Что?

— Езжайте в Хотьково.

— А я тебя потом увижу, ну — когда… Когда сам…

— Ты вообще не представляешь, что и как здесь, не представляешь, и не думай поэтому ни о чём.

Я открыл рот, чтобы сказать что-то ещё, но в трубке щёлкнуло, равнодушный женский голос сказал «Ваше время истекло», и раздались короткие гудки, которые били в ухо молотком.

Моё время истекло.

Я покрутил головой. Трубка снова была в руке маршала войск связи Ивана Терентьевича Пересыпкина, а из темноты ко мне шёл Петя.

— Я очень орал, да? — спросил я его.

— Да ты говорил еле слышно. И вообще я еле считал ваш разговор, такой ты был заторможенный. Жалко он не сказал, что именно в Хотьково. Но ты не представляешь, как это много — ветер, да ещё направление ветра… Забудь, всё хорошо. Ты не представляешь, как ты помог.

Мы вышли за ворота. Машина по-прежнему мигала аварийкой, и к нам приближался, притормаживая, полицейский автомобиль. Петя сделал какой-то жест рукой, и полицейские, вновь набрав скорость, скрылись.

— Нет, ты даже не догадываешься, как ты удачно поговорил. В тебе какой-то талант, нам Александр Васильевич всё время это говорит, а я ещё как-то над тобой издевался…

Я не слушал и смотрел в окно.

Жизнь обрела смысл. Оттуда всё видно, и значит, я потом увижу, что будет после. Ничто не исчезает, мир прекрасен, и боль расставания не вечна.

Петя остановился на светофоре.

— Хотьково! Хотьково, твою мать, кто бы мог подумать! — произнёс он с восторгом.