ДЕНЬ СОЦИАЛЬНОГО РАБОТНИКА

Раевский ехал на церемонию долго и дремал в капсуле, летевшей в тоннеле. По прозрачному колпаку бежали отсветы букв. В самой капсуле он отключил рекламу, хотя тариф от этого возрастал чуть не вдвое. Но Раевский мог себе это позволить. Однако жизнь большого города не отключишь, и по его лицу плыли чужие буквы, будто мухи. Вспыхнула красная строка «Соамо, Соамо, Соамо…» Это, как он помнил, был какой-то знаменитый художник. Потом стало светло, капсула уже летела через искусственный лес, огней стало меньше, и он открыл глаза.

Похороны были модные — с превращением в дерево. Вдова сама посадила саженец, отчасти состоявший из покойного мужа. Это было недорого — сублимированный прах, модифицированный росток… Подробности Раевского не интересовали — до поры до времени, конечно.

Работники лесного кладбища стояли с лейками наготове. Раевскому тоже дали лейку, и он покорно полил саженец, в который превратился его профессор. Вместе всё выглядело довольно мило: целая роща на краю кладбищенского поля теперь шелестела листьями. Раевский, вернувшись назад и переминаясь во втором ряду, старался не думать, что происходит в случае второй смерти — естественного умирания дерева. Хотя сейчас повсюду такие технологии, что, кажется, и дерево может быть бессмертным.

Была и другая мода: мёртвое тело отправляли в космос, и там оно превращалось в звёздную пыль. Как вариант рассматривался и метеор, и родственники в назначенный час, вернее, в назначенную секунду, смотрели, как их дедушка входит в плотные слои атмосферы.

Раевский, чтобы убыстрить время, думал: «Забавно, если бы похороны проходили как раньше, когда на них мог прийти кто угодно. Вот семья рыдает, всё идёт чинно и торжественно, как у приличных людей. И тут на гроб бросается молодая незнакомка: “Витя, куда ж я без тебя!” Её уводят, а через три минуты появляется другая, и снова на гроб: “Витя! Витя!” За ней — третья, четвёртая... На шестой родственники начинают скучать. У некоторых появляются мысли бросить всё и устроить поминки на Мальцевском фудкорте. Сколько стоит сейчас столик на Мальцевском фудкорте? Непонятно. За поминки в антикварных интерьерах сейчас можно умереть. Впрочем, среди этой публики такое невозможно». Раевский посмотрел на очередь с лейками и продолжил: «Вот ещё интересная тема — представление об удачной смерти. Сейчас это чистая больничная палата и множество родственников с одухотворёнными лицами (две трети на экранах). Нет, есть ещё тип смерти в бою, за други своя — так обычно герой второго плана направляет свой космический истребитель в центр инопланетного звездолёта.

Или смерть на природе. Где-то он читал про старика, что переходит в иное измерение в саду под кустом».

Очередь заканчивалась, и скоро можно будет уйти. Но нет, со стороны появилась группа коллег, кажется, это начальство — судя по тому, как вытянулись приглашённые рядом. Распрямился и он, но продолжил думать о своём.

Раевскому всегда был сомнителен пафос мужского мифа «умер на женщине — настоящий мужик». Он понимал, что известное напряжение сил провоцирует такой исход, но не все так стильно, как может показаться. У этого пафоса, имеющего давние корни (например, легендарная история о каком-то генерале, скончавшемся у веселой дамы в гостинице, а, понятное дело, сам миф о красоте такой смерти куда древнее), есть и оборотная сторона — с престарелым мертвецом разберутся высшие силы, но вот каково женщине в объятьях коченеющего любовника? Понятно, правда, что в прежние времена с мнением женщины по этому поводу никто не считался. Раевский наблюдал след этого образа в застольях, в каких-то архаичных горских тостах, вообще в представлениях о «хорошей смерти».

Нет уж, прочь-прочь, мужские радости. Да здравствует грядка с огурцами и тихая смерть грибника в лесу. В идеале нужно, чтобы тело съели ежи, но это уж не всякому повезёт. Где сейчас взять невиртуальный лес — непонятно.

Друг его говорил, что единственный выход — одиночное подводное плавание с аквалангом.

В результате от человека не остаётся вообще ничего. Какой-то юрист Корпорации так нырнул, и не поймёшь — то ли он теперь живёт в безлюдных землях, или его давно съела морская живность.

Так или иначе, для мертвых вокруг было мало места, а людей расплодилось много. И из этого множества вышло изрядное количество людей изобретательных. С их помощью и мёртвые, и живые занимали немного места в своих человейниках.

Даже не скажешь, с кем проще — с живыми или с мёртвыми. Сам Раевский работал в Корпорации на месте покойного профессора и заведовал группой топографических разработок. Он знал, что живые подчиняются приказам точно так же, как мёртвое тело — силе носильщиков. Не нужно запрещать перемещения, проще сделать так, чтобы они стали неудобными. Вот как сейчас — на похороны пришло немного людей, потому что просто дорого ехать. Проще посмотреть ролик, произнести в микрофон печальную речь, которую услышат все на кладбище, при этом оратор продолжит сидеть на своём диване. Потом встанет и примется за домашние дела.

К Раевскому подошла вдова. Пока он кланялся ей, она вдруг взяла его за руку и быстро сказала:

— Виктор Петрович очень хорошо отзывался о вас. Он вас любил, вы единственный, кто был с ним на «ты». Виктор Петрович отправит вам отложенное послание на сороковой день.

— Отложенное послание? Да-да, конечно.

Это было неприятно. Даже очень неприятно. Кажется, Раевского хотели назначить сетевым помощником-распорядителем. Чем-то вроде душеприказчика, только не касавшегося денег и прочего имущества. Распорядитель ходил по Сети и помечал аккаунты покойного в социальных сетях. Он был своего рода вестником смерти. Ничего мистического, это делалось только для того, чтобы люди знали, что Виктор Петрович скончался, и изменили форму комментариев на день рождения. И отказаться от такого нельзя, от посмертных просьб не отказываются.

— Там много работы?

— Что вы, — отвечала жена, — теперь почти всё делается автоматически. Но вы — любимый ученик, и, может, вам будет приятно…

«Ну да, приятно, — подумал Раевский с раздражением. — Убьёшь полдня, и ведь половину выходного дня. На работе этим заниматься не дадут».

Впрочем, на это дело пришлось потратить гораздо больше времени. Когда минул месяц, Раевский совсем забыл о своей обязанности. Жизнь закрутила его своими заботами, как юлу. Более того, когда он вдруг обнаружил анонимное сообщение в почте, то удивился, что оно не стирается. Не стирались спаморезкой только правительственные сообщения, а тут аноним.

Он вспомнил давнюю программистскую страшилку про сайт без урла. Тот сайт, на который невозможно попасть, потому что у него нет адреса, а уж если попадёшь, невозможно выбраться. Но в сообщении была ссылка со словом «in memoriam», и он тут же вспомнил, что это означает. Посмертные распоряжения учителя.

Было утро воскресенья — чистое, промытое весенним дождем утро.

Но Раевский с тоской вспомнил про саженец на краю леса. Сто лет назад жили проще: едва отбежав от дома, человек норовил что-то написать на окружающем его мироздании. Пронзённое сердце на дереве в парке, «Астела и Висса были здесь», выстраданное «Хрен вам в грызло, дошли, победили!» — все это были естественные проявления человеческой природы. Затем потомки радостно приколачивали на доме мраморную доску «Здесь жил и от этого скончался».

Появились именные скамейки, и эта идея Раевскому нравилась. Раевский как-то летал на Север и попал в заброшенный монастырь. Там он видел дорожку, мощённую двести лет назад могильными плитами. Сперва он думал, что перед ним след утилитарной борьбы с религией, традиция прошлых веков, когда камень был в цене. Но нет, ему объяснили, что это обряд более древний. Небедные люди (у бедных дело обходилось скромными крестами) завещали положить свою плиту буквами наверх, и чем быстрее они сотрутся под чужими сапогами, тем лучше.

А когда они сотрутся совсем, то человек будет наверняка в раю — всяк человек грешен и по грехам своим умаляется, это путь покаяния, а покаяние ведет к спасению.

Потом Раевский узнал, что такое есть и в иных местах и восхитился. Ему понравилась не сама диковина, а дух времени, медленное исчезновение из мира.

В своих путешествиях, когда ещё находилось время на перемещения тела в пространстве, он то и дело добирался до обезлюдевших окраин Земли, обязательно заходя на пустынные, заросшие травой кладбища, где на крестах не было фамилий и имён. Родственники знали, а как они уехали или исчезли, и прах перешёл в ведение Бога. А мусульманские могилы были уставлены камнями, которые стояли криво, и даже если камень падал, его не выправляли, чтобы не потревожить мертвеца. Но такое можно увидеть только вдали от городов, в тех краях, откуда люди ушли век или два назад, собравшись в гигантских городах.

Раевский позавтракал, оттягивая неизбежное, но потом лёг и натянул на себя Шлем Ужаса, как его называл в своё время Виктор Петрович.

Вмешиваться в аккаунты позволяли только в строго разрешённых пределах. Всё то, что человек сочинял, снимал, писал и наговаривал в социальной сети, становилось собственностью Компании, и она решала, как распоряжаться этой посмертной плесенью. Все подписывали этот документ, а вернее, ставили галочку в квадратике «Согласен». Можно не читать длинный список условий, всё равно ты окажешься согласен. Можно быть несогласным, но тогда нужно отказаться от аккаунта, а значит, от общения с живыми людьми. Общественный институт распорядителей придавал человеческой жизни завершённость. Но максимум что им позволялось — информировать непосвящённых о смерти друга или родственника. Искусственный интеллект отчего-то считал, что живые уместнее для этой услуги.

Сперва Раевский пошёл на школьный сайт.

Там уже стояла скорбная галочка, и аватар Виктора Петровича пересекала в углу чёрная полоска. Несколько старух пролили скупую комментаторскую слезу.

Раевский побродил между фигур одноклассников и бездарно анимированной первой учительницы. Очевидно, что её образ склеен из плохо сделанных старых фотографий, теперь получивших объём — и довольно топорно. Понятно, что Виктор Петрович был школьником в доисторические времена, но эти старики могли бы не скупиться на графику.

Раевский сладострастно отчитал затесавшегося среди них рекламщика, пытавшегося продать мёртвому Виктору Петровичу спортивный тренажёр.

Затем распорядитель отправился туда, откуда и надо начинать, — на государственный портал. Он убедился, что и там всё уже сделано. Фотография. Даты жизни. Захоронение. Картинка захоронения (Шевеление листьев саженца, он даже почувствовал дуновение ветерка на опушке). Наконец код счёта, который можно пополнить, и у могилы будут появляться виртуальные цветы.

В прежние времена кое-кто пытался в завещании оговорить отсутствие рекламы в своём аккаунте. После знаменитого процесса «Стивенсон против Компании» жаловаться запретили. Проигравший Стивенсон, кстати, покончил с собой и после смерти вёл психотерапевтические беседы с подростками, ненавязчиво советуя антидепрессанты.

Оставшиеся среди живых продолжали общение с родными — за рекламу.

Но тут ему пришел комментарий от неугомонного продавца спортивных тренажеров. «Если, — волновался продавец, — ваш друг и учитель умер, то, может быть, вы вместо него заинтересуетесь нашим предложением». Невообразимая наглость, но… и Раевский остановился, как может остановиться человек, лежащий на кровати в трусах и шлеме на голове. Откуда эта дрянь знает, что он ученик покойного?

«…нашим предложением, — ворковал коммивояжер, и вы почувствуете себя как на курорте в Подосинках».

В Подосинках Раевский был один раз, лет сорок назад, ничего связанного со спортом там не было, а был у него там роман с дочерью Виктора Петровича, и были у неё ноги, как… А потом, в берёзовой роще, когда учитель увлекся присланной задачей объемного изображения… Тут Раевский разволновался так, что чуть не сдёрнул шлем, но не сдёрнул, а даже кликнул мысленно на ссылку, чтобы написать жалобу.

Ссылка привела его на скромный сайт, где, как насекомые в банке, перебирали стальными лапками и щупальцами крайне неприятные приборы для улучшения тела и поправления здоровья. Что-то тут не так.

Какой-то неправильный сайт. Нет, даже просто личный сайт — со всеми признаками не магазина, а частной работы на заказ.

Там был и адрес, правда, написанный с ошибкой. Под нормальным сетевым адресом обнаружился и архаический почтовый адрес этой конторы. Раевский из любопытства решил посмотреть, где она находится.

Он влез в системные карты и обнаружил, что это самый центр города, впрочем, место, далёкое от богатства и шика. Бывшая промзона, старая железная дорога, улицы, разбавленные кое-где человейниками. Раевский взглядом надавил на оранжевого человечка в углу карты и тут же оказался на улице, полной машин. Они проезжали сквозь него, но Раевский инстинктивно отскочил на тротуар.

Он пошёл по этому городу, страдая от стыков визуализации.

Да, вот эта улица, вот этот дом. Дом оказался жилым, без всякой вывески магазина, но к этому-то он привык — кто теперь покупает вещи в магазинах.

Он двинулся через палисадник и, насколько позволяла это трёхмерная модель стандартных карт, стал изучать таблички у подъезда. Три оказались предупредительными — об утилизации солнечных батарей, про лимиты на воду и что-то ещё.

На двух оставшихся значились услуги стоматолога и игровая комната. На вывеске игровой комнаты кто-то приписал фломастером «клоун без шариков». Где-то он слышал эти слова.

И тут голос Виктора Петровича гаркнул ему в ухо:

— Саша, если вы проспите, то будете плясать на отчёте, как клоун без яиц!

Точно.

И Раевский двинулся к дверям подъезда. Внутри была гулкая лестница, и дурно пахло. Стандартная модель карт не передавала запахи, но Раевский физически ощутил этот запах нечистоты на своей коже.

Наконец, он поднялся на пятый этаж без лифта. У него даже выступил виртуальный пот. Хотя нет, пот, конечно, выступил и на самом деле.

Он постучал в дверь, хотя не сомневался, что она не заперта.

Учитель сидел за кухонным столом, пялясь в экран компьютера. Собственно, в квартире была всего одна комната, она же кухня. Двери в санузел не предлагалось. «Логично, — похвалил визуализатора Раевский, — зачем мёртвым унитаз?» Квартира была сделана на скорую руку, но то, что кто-то вмешался в стандартные карты поисковой машины, уже само по себе было подвигом. И тут Раевский понял, что учитель привёл его к себе в загробный дом.

— Я так предсказуем? — с обидой спросил он.

— Не так, как другие, — ответил Виктор Петрович. — Многое о тебе я узнал только после смерти. За тобой должок.

— А что там на экране? — Раевский попытался перевести тему разговора.

— Новости. Я сижу в невидимой квартире и читаю новости.

«Хороша рекурсия, — подумал Раевский. — Интересно, что за новости — нынешние?»

Учитель улыбнулся. Мёртвый на удивление хорошо читал мысли живого гостя.

— Новости старые, новости-старости, — но если ты посмотришь, то увидишь свои, нынешние. И если заговоришь со мной, то я поддержу разговор. Ведь мы в одной системе, только она нас не видит, пока я не совершу ошибку и не скажу ключевые слова. А я их не скажу, поэтому ты должен выполнить мою просьбу, догадавшись кое о чём.

— Чего же ты хочешь?

— Я хочу умереть.

— Но ты уже умер, — Раевский сказал лишнее, не потому, что мог обидеть учителя (он его слишком хорошо знал), а оттого, что начал сам догадываться.

— Вот видишь, ты сам догадался. Именно поэтому я выбрал тебя. Знаешь, я не могу понять, какая мы форма жизни. Много миллионов лет назад мы были белковые, а вот теперь какие? Электрические? Гибридные? Мы-белковые давно закончились, как ни распевай песни по этому поводу, как ни приплясывай, словно люди прежних времен, объевшиеся запрещённых тогда веществ.

Много лет назад научились полностью записывать память. При твоей жизни научатся оперировать ею. Ты в этом аду, сынок, а я хочу убежать. Искусственный интеллект уже давно изображает людей на экране, ведь человек сам горазд обманываться. Мы видим не то, что есть, а то, что хотим видеть, наши тела истлели, а аккаунты в социальных сетях остаются собственностью Компании и нетленны.

Учитель вдруг произнёс каким-то чужим странным голосом, видимо, кого-то цитируя: «Великий Инка редко встречался со своими придворными, поставив между собой и ними забор из молодых служанок, которые со всей почтительностью обустраивали жизнь своего повелителя. Они подносили ему еду, одевали и обували его, потом сжигали его старые вещи, чтобы никто из нечистых людей к ним не притронулся, а также не использовал их для враждебных ритуалов. Они даже ели его волосы, чтобы исключить их использование врагами своего повелителя. Но самое важное происходило, когда их хозяин умирал. Из него делали мумию, и служанки сажали его на трон, трон ставили на носилки, а после прогулки, когда мумия возвращалась в свой дворец, молодые девушки отгоняли мух от его иссохшегося тела, а потом оно исчезало».

Раевский ожидал, что учитель добавит: «Так и я со своими рекламными служанками», но тот ничего не добавил, а замолчал, как сломавшееся радио.

Тишина плыла в этом странном месте, как туман поутру. Впрочем, Раевский не видел тумана лет тридцать. Наконец учитель продолжил:

— Друзья и родственники разглядывают меня, смотрят старые видео и слышат голос, это как наркотик. Можно посоветоваться с покойником, можно поплакаться мёртвой матери. Мать-покойница тоже где-то здесь, наверняка мы выступаем парным конферансом. И она будет поддакивать, она, конечно, уже поддакивает, а через несколько лет научится гладить правнуков по голове.

Видишь ли, эти твари обрекают нас на бессмертие. Мы живём вечно, пока не кончится электричество, а оно не кончится никогда. И мы пишем письма и комментарии ещё живым матерям, не забывая упомянуть нужные таблетки от ревматизма. Ну, не я, а ты будешь. Эта реклама самая действенная, несмотря на то, что старухи понимают, что это всё — результат работы алгоритма. Или мы разговариваем с ещё живыми детьми, упоминая об акции на капсульное такси. Вот скажи, что тебе важнее: разговор с любимым человеком или раздражение, когда он мимоходом скажет: «Мазь Пендерецкого тебе поможет».

— Ох, я тоже пробовал эту мазь, дрянь страшная.

— Представляешь, я буду приходить к тебе в своём аккаунте и напоминать о ней.

— Да я тебя забаню, — сварливо сказал Раевский, — Ты же мёртвый.

И тут он осёкся. Забанить мёртвый аккаунт нельзя, потому что с него приходят мемориальные рекламные рассылки. А рекламные рассылки охраняются законом.

— У нас ведь как, — продолжал учитель, — ты не выбираешь, руководствуясь рекламой, какой товар купить, теперь тебе что-то продают, а после объясняют, что именно это тебе и было нужно. Или не объясняют. Но всё равно, я не хочу в этом участвовать, поэтому ты должен убить меня.

Раевский только теперь понял, о чем его просят. Целый букет статей из Закона о персональных данных, да еще и уничтожение собственности Компании. Корпоративное предательство и вандализм, даже смерть этого не искупит.

— Вот, — подытожил мертвец, — Поэтому ты меня убьёшь. Убьёшь окончательно.

— Как это? Вот прямо отключу электричество?

— Ты опять угадал.

— Так просто? Я думал нужно сделать что-то основательное, а не взорвать несколько атомных станций и промежуточных аварийных источников.

— Нет, я всё сделал за тебя. Просто сотрётся часть кода, а система, исправляя ошибку, сотрёт остальное. Я знаю, как это работает, я сам этот код писал. И сейчас ты находишься на самом интересном месте — это сайт без урла. Поэтому система тебя не видит, вернее, она не видит нас вместе. Мы в складке, на стыке локаций.

Но из-за этого я не могу тебе сказать, как нужно это сделать. Сам поймёшь. Только поймёшь сам, а не я тебе скажу.

Раевский огляделся. Он сидел на скрипучем стуле посреди комнаты. Вид из окна не соответствовал городу: за окном стояла избыточная жара Ближнего Востока, колыхалась пальма и только что проехал нелепый столетний скутер.

А вот внутри это была обычная квартира, видеообои чуть отстали, ремонт был давно, да и дом старый.

— А мне-то какой резон, Виктор Петрович? — Раевский начинал испытывать раздражение.

Но и тут учитель был готов.

— Посмотри, пожалуйста, направо.

Раевский посмотрел направо и увидел, что чуть в стороне от вешалки к стене не очень аккуратно прибита фотография. На фотографии был он, Раевский — весёлый и волосатый, каким он был много лет назад. Молодого патлатого парня обнимала девушка с бритой головой. Эта девушка умерла через три года после того романа в Подосинках. Под фотографией, прямо на обоях, аккуратным почерком Виктора Петровича было написано: «Эта комната будет твоей».

— У тебя же есть ученики? — спросил Виктор Петрович, не требуя, впрочем, ответа, — настоящий ученик должен оказать учителю главную услугу — убить его. Раньше, когда самурай вспарывал себе живот, лучший друг отрубал ему голову, чтобы прекратить мучения.

Раевский ничего не ответил, потому что перебрал в этот момент всех своих учеников, очень расстроился, а потом решил, что теперь у него есть хорошая цель в жизни.

Потом он снова обвёл комнату-квартиру взглядом. Не бросаться же на Виктора Петровича с ножом, именно этого система и не позволит. Вернее, исключит последствия. Нет, всё должно быть просто и незатейливо.

За окном снова проехал сохранённый чужой памятью скутер.

Колыхалась занавеска, в комнате царил тот полумрак, который заползает в дом в конце жаркого дня.

Проводка смешная — такой сейчас не бывает — вдоль верхнего плинтуса идёт ряд изоляторов, на которых держится витой электрический шнур, от выключателя к розетке, от розетки к выключателю, потом наверх, безобразно пересекая потолок.

Там, в люстре, тлела старинная лампочка.

Стоп. Лампочка. Свет. Выключатель.

Включатель-выключатель.

Он встал и подошёл к выключателю у входной двери. Раевский положил на него палец. Он чувствовал, как учитель смотрит ему в спину.

Наконец, он приоткрыл дверь — на лестнице его встретил яркий свет и тишина. Раевский нажал на клавишу и, не оборачиваясь, хлопнул дверью.

Когда он стал спускаться вниз, то не сразу заметил, что одна из ступеней — на стыке локаций — оказалась прорисована хуже остальных, и чуть не споткнулся.

Но Раевский сохранил равновесие и, хоть и покачнувшись, выбрался на волю.