МИФОЛОГИЯ ПОДВИГА

Пусть [Р => Q] и [Q приятно]; тогда Р.

Правило Колмогорова1

Обычно в начале декабря, в столице отмечают годовщину битвы под Москвой.

И чем больше проходит времени, тем с большим размахом происходит празднование.

Событие это и вправду великое. Правда, есть одно обстоятельство — помимо семейной памяти и памяти историков есть особое явление, в котором соединяется народная мифология и желание всякого чиновника показать неутомимость в своей верности Отечеству.

Тут всё важно: и чудо рождения какой-нибудь истории, и честный обыватель, который вдруг восклицает: «галантерейщик и кардинал — это сила!», и чиновник, который оказывается на своём месте.

Сразу надо оговоритться, что в деле о разъезде Дубосеково я придерживаюсь версии Военной прокуратуры от 1948 года. Но речь не об этом событии, а об истории несколько более скромной.

Итак, каждый год в социальных сетях к какой-нибудь памятной дате, будто вирусная реклама, возникает рассказ о Можайском десанте.

Рассказывается она так.

Осенью 1941 года советский летчик, замечает колонну немецких танков, идущую к Москве. На её пути нет никаких рубежей обороны, и тогда остаётся одна надежда — на подкрепления из Сибири. Машин, чтобы доставить бойцов до места нет, нет и времени. Нужно прыгать с самолётов. Беда в том, что парашютов тоже нет. Весь полк вызывается добровольцами, сибиряки валятся в снег, ведут бой, и враг остановлен.

Ну, и обычно, народная рамка пересказа содержит дополнения: «Богатыри, не вы» или, наоборот: «Если что, будем такими же, не посрамим предков». Каждый второй говорит: «Вечная память героям, а вы-то, умники, только за бабло и прыгните» и «Вот про это надо фильмы снимать!»

История эта не первый год тревожит неокрепшие умы, социальные сети трещат, для консультирования вызываются парашютисты, десантники бывшие и действующие, что вносит ещё большую сумятицу (и разнообразит лексику).

Меж тем, это прекрасный пример того, как возникает, а потом твердеет, подобно сталактитам и сталагмитам, мифологический сюжет.

Дело в том, что спасение при нераскрывшемся парашюте или без парашюта — событие регистрированное, такое бывает. Более того, с этого начинается знаменитый комедийный фильм «Небесный тихоход» снятый на киностудии «Ленфильм» в 1945 году.

Но спустя много лет начинается битва скучных рационалистов, которые видели в музее противотанковое ружьё и — на фотографии — самолёт ТБ-3, и не представляют, как с этим ружьём прыгать в снег с этого самолёта. Но они примерно представляют себе, как производилось тогда десантирование.

Им противостоят люди крепкой веры, потому что именно крепкая вера и спасительна в отчаянные моменты истории.

Скучными людьми вызывается дух начальника парашютно-десантной службы Западного фронта Старчака. Иван Георгиевич был человек героический, но этаких чудес не видал. Да и не читал роман «Княжий остров» писателя Юрия Сергеева. Я надеюсь, что он (Сергеев, потому что полковник Старчак с 1981 года лежит на кладбище в деревне Островцы Раменского района) находится в добром здравии. Юрий Васильевич родился в 1948-м, выпустил много книг, и среди них этот самый «Княжий остров» — изданный, кажется, в 1998-м.

В нём действие происходит во время Отечественной войны, в которую вмешиваются таинственные силы, и попутно раскрывается роль оккультистов. Вот прекрасное место, где один из героев рассказывает: «Жил один из бесов во Владикавказе. Где бежит по Дарьялу известный Терек, воспетый Пушкиным и Лермонтовым, жил некий Гюрджеев, неведомой расы и племени, чёрный человек… Он владел магией и создал в Тифлисе институт оккультных наук. Сын сапожника, семинарист Иосиф, слыл его любимым учеником. <…> Потом Гюрджеев уехал во Францию и создал там подобный институт под крылом братства масонов “Великий Восток”. Один из его лучших воспитанников стал учителем и наставником Гитлера, создал институт оккультизма и астрологии в Германии. Сталина Гюрджеев лепил по образу непроницаемого восточного божка, эдакого Будды. А Гитлер берёт толпу за счёт своей экспрессии, в чём ясно проглядывается тысячелетний опыт шаманства и камлания. Оба тирана владеют гипнозом и многими способами управления общественным сознанием людей. Вернее, способами самого изощренного обмана с помощью дьявольской магии, в коей личность превращается в ничто, а всеми овладевает безумное поклонение идолу…»2

Я не могу рекомендовать этот роман человеку с неокрепшей душой, потому что там слишком много сокровенных тайн (про могущественных бельцов, спасающих Россию, восемь сотен тибетцев, дерущихся на стороне Гитлера, могущественную секту Бом-по и «А ты хоть знаешь, что такое ЧК, майор? Это “бойня” в переводе, город Чикаго назван из-за множества боен в нём»). Cкажу только, что стиль этой книги выше всяких похвал, он по-настоящему выверен: «А потом шли матери родимые бельцов с иконами дедовскими в умозоленных тяжкими трудами руках своих и дали благословение сынам своим родненьким, рученьками этими взращенным, грудию любовно своею вскормленным, песнями колыбельными взласканным, слезами радостными обмытым, как водой святою… И припали к иконам родным сыны»3…

Так вот, именно в этом романе лётчик видит колонну вражеской бронетехники. Его сперва собираются расстрелять за паникёрство, но мудрый генерал Скарабеев (это как бы Жуков), награждает его орденом Красного Знамени, а сам приезжает к сибирякам.

«Братья!» — кричит он им. — «Вы видите, что сама природа встала на защиту святого Отечества и навалила много снега. А когда добровольцами вызываются все, генерал низко кланяется солдатам.

Ну и происходит, что должно было произойти: «Немецкая колонна ходко неслась по заснеженному шоссе. Вдруг впереди появились низко летящие русские самолеты, они словно собирались приземляться, стлались над сугробами, сбросив до предела скорость, в десяти — двадцати метрах от поверхности снега, и вдруг посыпались гроздьями люди на заснеженное поле рядом с дорогой.

Они кувыркались в снежных вихрях, а следом прыгали все новые и новые бойцы в белых полушубках и казались врагу, охваченному паническим ужасом, что не будет конца этому белому смерчу, этой белой небесной реке русских, падающих в снег рядом с танками за кюветом, встающих живыми и с ходу бросающихся под гусеницы со связками гранат… Они шли, как белые привидения, поливая из автоматов пехоту в машинах, выстрелы противотанковых ружей прожигали броню, горело уже несколько танков…

Русских не было видно в снегу, они словно вырастали из самой земли: бесстрашные, яростные и святые в своем возмездии, неудержимые никаким оружием. Бой кипел и клокотал на шоссе. Немцы перебили почти всех и уже радовались победе, увидев догнавшую их новую колонну танков и мотопехоты, когда опять волна самолетов выползла из леса, и из них хлынул белый водопад свежих бойцов, еще в падении поражая врага…

Немецкие колонны были уничтожены, только несколько броневиков и машин вырвались из этого ада и помчались назад, неся смертный ужас и мистический страх перед бесстрашием, волей и духом русского солдата. После выяснилось, что при падении в снег погибло всего двенадцать процентов десанта…

Остальные приняли неравный бой…

Помолитесь за них, люди. Помяните Можайский десант!»4

Потом Скарабеев-Жуков, гладя панагию под кителем, говорит своему шофёру: «Можайский десант, я почти уверен, что далеко и надолго спрячут будущие фальсификаторы истории этот священный подвиг русского солдата, равного которому нет… Я не могу представить ни немца, ни американца, ни англичанина — добровольно и без парашюта прыгающего на танки…»5

Это неважно, что под Можайском не было снега, а закон всемирного тяготения мешает использованию солдат без парашютов. Тут работает великий метод, что был сформулирован ещё до войны: «В числе первых стахановцев был и ленинградский кузнец Е. Т. Мартехов с завода “Электросила”, тот самый, что сначала не поверил в рекорд на шахте. Вместе с товарищами подсчитал он свои возможности, по-новому организовал рабочее место и наметил в несколько раз увеличить норму. Сомневающимся ответил: “Вот как Мироныч наш когда-то говорил: “По-технически, может, и нельзя, а по-большевистски — можно”»6.

Дело не в конкретном романе, а в, как говорят учёные люди, имманентном свойстве человека — оно, кстати, не от времени ни зависит, ни от национальности. Так устроено массовое сознание — и везде (тут нет национальной исключительности) производится коллективный фольклорный продукт. Автор может быть вообще стёрт (во всех смыслах) — важен не он, а ретрансляция.

Метод преобразования истории работает на особом топливе — желании, чтобы случилось чудо.

Работает во все времена, при любой политической направленности, а война — чрезвычайно плодотворное для него пространство.

Отечественная литература знает несколько других примеров материализации мифа. Самый яркий из них — сгустившийся из романа «Вечный зов»7 «План Даллеса». На самом деле у этого «Плана Даллеса» были предшественники, включая Петра Верховенского8.

Так бывает: эпизод романа, побочная деталь, ускользает из художественного пространства, теряет своего автора и начинает жить собственной жизнью. Такой эпизод неистребим, несмотря на протесты и разборы, несмотря на всякую логику — не оттого что он обладает какой-то особенной художественной силой, а оттого, что большому количеству людей хочется, чтобы это было «на самом деле».

И это не свойство русских равнин — под снегом или без.

Собственно, знаменитая песня, что цитируется Гашеком, была популярной в Чехии после австро-прусской войны 1866 года, и имеет несколько вариантов:

Народная песня иронична, да только не все считывают иронию.

Моя же любимая цитата по этому поводу — из книги «Малая земля»: «В полутора километрах от передовой из-за сильного минометного огня вынуждены были машину оставить. Быстро пошли на звуки стрельбы и вскоре наткнулись на траншею. Стонали раненые, что-то выкрикивал молоденький лейтенант. Припадая к брустверу, десятка два автоматчиков вели огонь.

Короткими очередями бил станковый пулемет на правом фланге.

Вдруг пулемёт замолк. Долг политработника позвал меня туда.

— В чем дело, товарищ боец?!

— Патроны кончились!

— Но вы же коммунист!

И пулемёт застрочил снова»10.