СЛОВО О СЕРТИФИЦИРОВАННОМ ПИСАТЕЛЕ

(справка)

Я не разделяю оптимизма того тульского секретаря из анекдота, который на вопрос, как обстоит дело с ростом литературных кадров, ответил: «Нормально, даже хорошо! Если раньше в Тульской губернии был всего лишь один писатель — Лев Толстой, то сейчас у нас двадцать три члена Тульского отделения Союза писателей».

Михаил Шолохов. Речь на XXII съезде КПСС (1966)

С писателями как властителями дум и инженерами человеческих душ, у нас история недавняя.

Неписаный общественный договор, по которому у нас существовала литература, был незримым образом подписан в пушкинские времена. Нет, профессиональные писатели существовали и ранее, но всё же многие из них занимались каким-нибудь другим, более полезным для общества делом. Или же занимались литературой по дворцовой должности.

Это прямой аналог нынешних сценаристов.

Очень давно я написал несколько обобщающих заметок1 как раз про то, что в современной литературе существуют две ипостаси писателя: первая — писатель-клоун, а вторая — писатель-сценарист.

Писатель-сценарист вовсе не обязательно пишет для кино — это просто служебная функция с более или менее понятной востребованностью и вознаграждением.

Писатель-клоун тоже не должен носить накладной нос и шутить — это просто другой, индивидуальный, способ работы с публикой.

Есть, конечно, писатели, понимающие, что публика нетверда в уме и ведущие разговор непосредственно с Богом. Но это люди святые, и не мне тут о них говорить. Ими занимается другое ведомство.

В прежние времена писателей было мало, и надо помнить, что огромная масса населения была вовсе неграмотной, то есть выключенной из института чтения.

Потом оказалось, что в отсутствие радио и телевидения, не говоря уж о социальных сетях, литература оказалась очень важным инструментом как экономическим, так и идеологическим.

Статус писателя чрезвычайно повысился, и в СССР возникло даже Министерство по делам писателей, по какому-то недоразумению называвшееся иначе. Проблема сертификации писателя там была отработана — существовала приёмная комиссия, перед ней были правила приёма и прочие правила.

Всё дело в том, что Министерство по делам писателей занималось в том числе и бытовыми делами литературных работников, и получить сертификат писателя имело прямой смысл — это была хорошая работа с прекрасным, как сейчас бы сказали, соцпакетом.

Истории с принятием в члены Союза писателей, равно как и с исключениями из него, показывают, что это была отличная, прекрасно соответствующая времени сертификация.

Эта сертификация работала даже на уровне Литературного фонда, который уж совсем напоминал собес (службу социального обеспечения) — причём не обычную, а родовую — то есть не только для писателей, но и для членов их семей. Член Литфонда — не просто смертный, если чуть изменить известную цитату2.

Но потом пришли иные времена и племена, и Министерство утратило свой соцпакет, равно как и многие свои функции — оттого рационально мыслящие писатели перестали так желать сертифицироваться.

Мне рассказывали, что в поздние годы писатели норовили заполучить заветную в прошлом красную книжечку для того, чтобы их, путешествующих в пьяном виде, не хватали бы милицейские люди и не вели в узилище. Мне рассказывали это довольно давно, и наверняка сейчас всё переменилось.

Но сам мотив — «чтобы люди в мундирах проявили снисхождение» — очень интересен.

В нём отражённый свет уважения к писательскому ремеслу, сохранившийся со времён Министерства. Но это инерционное уважение: чередуются поколения, и даже милицейские (ставшие полицейскими) служащие понимают, что в современном мире сертификация путём членского билета Союза писателей стала бессмысленной. Ушлые люди учредили массу союзов и за небольшой взнос предлагали получить такую же (или почти такую же — как цейлонский чай прошлого) членскую книжку. Возможности современной полиграфии шагнули далеко вперёд, и новые книжечки разного цвета были решительно прекрасны — одна беда, всё это напоминает частное делание ассигнаций. Если они не обеспечены какими-то благами, то становятся товарными чеками: продаётся в этом случае инерционное уважение к той литературе прошлого, которую все проходили в школе. И писатели, и торговцы красными книжечками, и даже полицейские.

Но есть, разумеется, сертификация через книгоиздание. Человек вместо членского билета загадочной организации может предъявить собственную книгу. Однако, во-первых, носить её всё время с собой весьма неудобно, а во-вторых, свобода книгопечатания за несколько последних десятилетий почти смела такое же инерционное уважение к книге, как к культовому предмету.

Книгу всякий желающий может напечатать за умеренную цену.

Более того, это не обязательно графоман, продавший обручальное кольцо. По этому поводу было такое замечание Натальи Ивановой: «Зачем, например, Николаю Ускову, джентльмену и метросексуалу, главному редактору журнала GQ мучиться, сочинять и выпускать fashion-детектив “Зимняя коллекция смерти”? Зачем жаждут обрести низкий сегодня статус писателя телеведущие (Владимир Соловьёв, Сергей Доренко, Ксения Собчак и др.) и прочие глянцевые журналисты? Хочется обязательно иметь в своём саквояже свою авторскую безделушку книжку-шарфик, книжку-сумочку, книжку-аксессуар»?3

Тут можно бы сказать, что сертификацию производит издатель, но и здесь положение довольно досадное. Большему количеству писателей платят деньги настолько маленькие, что это можно назвать публикацией за умеренную цену. К тому же наиболее успешные в коммерческом плане вовсе не так хорошо вписываются в те инерционные ожидания от художественного текста, которые сохранились от русской литературы времён Общественного контракта.

Говорят, что сертификатом писателя могут быть литературные премии.

Но с ними не всё так просто. С ними — как со свадьбой в конце сказки, а в настоящем сюжете самое интересное наступает именно после свадьбы.

Я рассказываю эту историю с некоторым цинизмом. Понятно, что летучее вещество литературы, её вольный ветер веет где хочет. Материальный дар или почётное звание сопрягаются с этим движением загадочным образом — неизвестно, в общем, каким.

У товарища Брежнева была литературная премия, а у писателя Шаламова — нет.

Я вообще сторонник того, чтобы всем писателям сразу дать все премии, пусть им будет хорошо.

Но сразу дать все премии нельзя, потому что премия, Премия вообще — это институт, который поддерживает читательский интерес к писателям.

Это вообще что-то вроде диссертации в прежние времена.

И дело не только в том, что за защитой диссертации следовала прибавка в окладе, а в том, что это было условием карьерного роста. Многие диссертации никто больше не читал, но это была, так сказать проверка: человек, прошедший эту процедуру, может играть по правилам. Быть маленьким или большим начальником в науке — нет, и тогда, в строгие времена, было полно чужих диссертаций, защищённых как свои, и прочих безобразий. Но всё же присутствовала в этом некоторая сертификация людей, остаточное уважение к которой мы ещё и сейчас наблюдаем: одно дело, тебе про память воды рассказывает, вращая глазами, какой-то безумец. Совсем другое — когда под ним бежит строка «кандидат медицинских наук».

Кто не хотел бы быть клоуном? Всяк бы хотел. И я хотел бы.

Но сертификат клоуна дают не всем, и некоторые считают, что виртуальный красный нос — в руках у литературных премий.

Иногда возвышают голос обиженные — и начинают кричать, что везде всё схвачено и дают только своим.

Тут я скажу, что вовсе нет — по крайней мере, там, где я служил.

А я довольно долго работал на одной премии среди прочих, кто читал присланные книги. Так вышло, что у меня довольно высокая скорость чтения, а я ещё долго совершенствовал её, работая книжным рецензентом. И по сей день я благодарен этой работе за то, что в сезон прочитывал около сотни книг и по-настоящему ощущал то, как пишут люди. Это эффект, похожий на аэрофотосъёмку: обычно человек, пишущий о книгах, выбирает себе окошко для обзора — тему или просто привередничает, а я читал всё — и хорошее, и дурное.

И я обнаружил, что сама премия выталкивает или не выталкивает из себя текст.

В этом движении какая-то нечеловеческая или внечеловеческая правда жизни.

И вот тебе, писатель, красный нос.

Так может произойти превращение писателя в спикера, термин, употребляемый журналистами, ищущими говорящую голову.

Одно дело, если в телевизоре появляется неизвестная голова и говорит о нравственности просто так, совсем другое — если в бегущей строке значится: «писатель, лауреат». Этому, значит, можно.

Под конец я предлагаю читателю проделать поучительный эксперимент: вспомнить, кто получал главные литературные премии лет семь-восемь назад, ну, хорошо — три-четыре года тому.

А потом проверить, погуглив.

Я погуглил.

Это отрезвляет — в особенности тех, кто спорит о судьбоносности выбора.

Ну, может быть, настоящего писателя можно отличить внешне?

Внешне, разумеется, это сделать сложно, но по образу поведения и ареалу обитания это сделать можно.

И набор органолептических признаков (о которых так любили бормотать про себя контрразведчики из знаменитого романа Богомолова) вполне чёткий.

Настоящий современный писатель — человек симпатичный.

Это очень важно, что он обаятелен. Это не значит, что он молод и красив (хотя это и приветствуется). Очень хорошо, если настоящий писатель принадлежит к какой-нибудь редкой национальности (правда, он тогда может стать пожизненным послом этой нации в литературе и соскучится).

Важно, что он органично смотрится в телевизионной передаче, на радио — не косноязычен, не впадёт в истерику и не станет тошниться в прямом эфире.

Это не значит, что сертифицированный писатель должен нести безликую и гладкую чушь, будто дипломат перед журналистами. Он должен быть клоуном, но не страшным, а обаятельным.

Он должен обладать приличным здоровьем, чтобы совершать перелёты на книжные ярмарки и вообще принимать участие в профессиональном туризме. При этом он не должен напрягать устроителей этих мероприятий — не капризничать, не бояться авиаперелётов, не обладать повышенным гонором и относиться с доброжелательным юмором к накладкам и путанице в организации.

А устроители культурных мероприятий, кстати, очень важные люди. Это только так кажется, что Министерство по делам писателей исчезло. Наоборот, оно расширилось и стало международным — и я хотел бы от всей души пожелать ему процветания, потому что оно наименее кровожадное из всех министерств.

Но вернёмся к идеальному и сертифицированному по габитусу писателю.

Что очень важно — он должен прилично знать иностранные языки.

Настоящий писатель должен уметь читать лекции на разных языках, потому что переводчики всегда опаздывают, а в связи с перепроизводством книг чтение стало необязательной частью литературы. Если писатель может пересказать иностранцам то, о чём он написал, то он обеспечен хлебом на ближайшее будущее.

То есть он настоящий сертифицированный писатель.

Тут мне скажут, а как же книги?

Книги тут ни при чём.

(слово о профессиональном статусе)

Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?
Судья: А вы учились этому?
Бродский: Чему?
Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить Вуз, где готовят... где учат...
Бродский: Я не думал, что это дается образованием.
Судья: А чем же?
Бродский: Я думаю, это... (растерянно)... от Бога...

Фрида Вигдорова. Конспект разговора судьи Е. А. Савельевой и Иосифа Бродского

Можно подумать, что литературный год в России заканчивается в тот момент, когда какого-нибудь писателя родные оттащат вместе со стулом от письменного стола к обеденному.

На самом деле год заканчивается в тот момент, когда розданы все большие литературные премии.

Как выразился один сведущий в этом деле мой знакомый, «премии с призом больше миллиона рублей».

И тут мы приступим к самому интересному — начнём считать чужие деньги.

Приключилось так, что я получил экономическое образование. Это довольно странная история, и описывается она известной фразой «обыкновенная биография в необыкновенное время». Так или иначе, я приучил себя к тому, что в любой непонятной ситуации нужно всмотреться в финансовые потоки. Их движение объясняет если не всё, то многое. Вот беснуется какой-нибудь человек, рвёт на себе рубаху, но ассигнаций не рвёт, смотрит за ними внимательно. В камин не суёт, из виду не упускает — и как-то становится понятен. Или затеют люди какой-то сумасшедший проект по рытью тоннеля от Бомбея до Лондона — нет, чувствуешь, всё это выдумка. А как почуешь, что деньги есть, и административный восторг присутствует, но веры в это нет.

Недавно начали судить да рядить о том, кто из писателей может жить литературным трудом.

На свет явилась даже какая-то заметка (их довольно много на просторах Сети, поэтому я объясню саму логику этих разговоров). В заметке говорилось, что обычно издательство платит автору до 10% отчислений от им, издательством, проданного книготорговцам (поэтому ценники в магазинах никакого отношения к нашему разговору не имеют). Дальше берётся средний тираж (в этом месте говорят про три-четыре тысячи экземпляров), средняя стоимость экземпляра рублей в 150 и среднюю зарплату в тридцать тысяч. Получается, что тираж книги должен быть около 30 000 экземпляров. Так приходят к магической цифре 3% — столько книг от общего количества изданий имеет заметный тираж.

Правда, у нас издают ещё и книги, написанные ранее (права на которые перешли в общественное достояние, и те, за которые платят родственникам мёртвого писателя), издают и переводную литературу. Но чтобы не мучить читателя этими зыбкими цифрами, я бы в итоге определил количество настоящих писателей-профессионалов как сто человек.

Тут сразу начинаются разговоры о том, что Х — не настоящий писатель, потому что пишет пошлые детективные романы, а Z — нечист на руку, но это вовсе не интересно. Подмена тут в другом: мы думали рассуждать о том, сколько писателей у нас живёт литературным трудом, а нам подсовывают оценку (пусть очень грубую) того, кто может прожить на гонорары от книг. При этом небедная писательская сотня мне кажется оценкой верной, их, небедных писателей, примерно столько и должно быть, а всякий читатель может оценить масштаб простым перебором имён, что на слуху — и наверняка меньше насчитает.

Но возвращаясь именно к «литературному труду», я бы ещё заметил для чистоты рассуждений, что есть разные понимания словосочетания «литературный труд». То есть это «какой-то труд, как-то связанный с литературой». С этим, как с известной студенческой максимой: «до третьего курса работаешь на зачетку, а потом она работает на тебя». Чаще всего лауреат сколько-нибудь обсуждаемой премии, той самой, о которой шла речь выше, получает не только денежный приз, но и невидимый грант на путешествия, участие в фестивалях, оплаченную работу в разных жюри и комиссиях, возможность вести литературные курсы etc.

Всё это тоже можно назвать «литературной работой».

Это ещё не сказано ничего о покупке прав на экранизацию произведений, а гонорары в кинематографе и на телевидении несравнимы с издательскими. Если в категорию писателей сознательно перевести «чистых» сценаристов, то наши выкладки несколько изменятся.

Несколько лет назад довольно много журналистов (и некоторое количество невымерших писателей) были возбуждены новостью: «Социальная платформа партии „Единая Россия“ начала экспертную работу по подготовке возможных поправок в Трудовой кодекс, а также введения в реестр профессии „писатель“». Это сообщал общественности вице-спикер Госдумы, заместитель Секретаря Генсовета партии «Единая Россия», координатор Социальной платформы «Единой России» Сергей Железняк. При этом через некоторое время идея трансформировалась в «Путина попросили внести в Трудовой кодекс РФ профессию „писатель“», что довольно удивительно, потому что в Трудовом Кодексе Российской федерации вовсе нет никаких профессий.

Они, правда, есть в Общероссийском классификаторе профессий рабочих, должностей служащих и тарифных разрядов (ОКПДТР), где есть, кстати, позиция 23733 — «литературный сотрудник» (тарифная сетка не предусмотрена). Это, разумеется, унизительно — считать себя «литературным сотрудником», и должность немного другая, но по сути-то менять ничего и не надо.

Люди, которые хотят что-то «улучшить» (у нас в Отечестве все беды начинаются именно с попытки улучшения чего-то), обычно не размышляют о втором шаге на этом пути. А второй шаг тут очевиден: писателей нужно отделить от неписателей с помощью некоторой процедуры. Важность этой процедуры отметила ещё 18 февраля 1964 года судья Савельева, и человеку, считавшему себя поэтом, было сложно ей возразить.

Нужно, стало быть, где-то получить диплом об образовании, или пройти квалификационную комиссию. Причём проходить её время от времени, потому что квалификацию можно и потерять.

Было и есть обидное слово «исписался»: «Голова кружится у молодого писателя, так скоро и легко снискавшего популярность, он удваивает, утраивает число написанных строчек, не знает, какой выкинуть ему ещё новый курбет, чтобы стон стоял от всеобщего хохота; но не успевает оглянуться, как он уже выдохся и исписался до чортиков. Ему приходится повторяться и повторяться без конца, да и где же набирать ему нового материала, когда едва и едва успевает он написать к сроку в те газеты, которые ждут его рассказов... Кончается тем, что он обращается в выжатый лимон, и, подобно выжатому лимону, ему приходится в полном забвении умирать где-нибудь под забором, считая себя вполне счастливым, если товарищи пристроят его за счет литературного фонда в одну из городских больниц...»4.

Мы, в общем, представляем, что будет с сертификацией писателей.

А пока проблемы у людей начинаются в двух случаях: когда они подают документы на визу и им нужно что-то писать в графе «место работы», и когда к ним приходит старость, а в нервных разговорах начинают мелькать слова «непрерывный трудовой стаж», «прибавка» и «индексация».

Это наблюдение за литературной жизнью замыкается ровно на то, с чего оно началось.

Для сотни признанных читателями и бухгалтериями писателей эти вопросы не стоят — и даже гипотетическое представление о движении финансов говорит нам, что прибыль с появления профессии «писатель» в каком-то списке жизни их не изменит.

Это показал недавний скандал с Нобелевской премией по литературе (уж, казалось бы, что может лучше сертифицировать писателя, чем Нобелевская премия). После жарких дискуссий о том, являются ли литературой книги предыдущего лауреата, следующий лауреат (2016 года), собственно, сам Боб Дилан, и вовсе её игнорировал. Получилось это как щелчок по носу — от Нобелевской премии и раньше отказывались, но выходило это так, будто нужно ответить на какой-то важный вызов судьбы. Но Боб Дилан вовсе вёл себя так, будто это что-то неважное: «А? Что? Нет, я к вам не приеду. А деньги киньте на карточку или, лучше, положите на телефон».

Нет, потом он взял медаль и чек, и даже написал речь, которую через полгода вывесили на сайте Нобелевского комитета, но как-то это всё выглядело более забавно, чем торжественно.

Звание писателя оказывается вовсе не таким престижным — по сравнению с собственным именем. Сдаётся, что хоть нобелевские деньги заведомо больше миллиона рублей, но жизнь Боба Дилана они действительно не поменяют. У него и так работа есть.

Слава Богу, у нас суд над писателем по обвинению в тунеядстве сейчас представить сложно. Финансовые потоки внутри государства нынче таковы, что привилегия жить бедно, перебиваясь с воды на хлеб, будет отобрана последней.

С другой стороны, есть люди, что не могли прокормить себя литературным трудом и подрабатывали дворниками и сторожами, врачами и учителями, а также капитанами дальнего плавания. На худой конец, работали в журналах и газетах.

Им было что честно написать в заявлении на визу, и слова «трудовой стаж» их не пугают.

Остаётся исчезающий народ без роду и племени, бредущий по литературной пустыне.

Говорят, что за сорок лет в числе всяких странников происходят важные демографические перемены, и после этого срока на них не остаётся клейма прежнего уклада жизни. Я бы ставил на то, что люди без понятных и крепких профессий, не попавшие в сотню настоящих писателей, просто вымрут, как и положено в переходный период.

В общем-то недолго осталось.