СЛОВО О САМОПИСАТЕЛЬСТВЕ

В городе цирюльник бреет всех, кто не бреется сам, и не бреет никого из тех, кто бреется сам. Бреет ли цирюльник самого себя?

Издатели (в частных разговорах) часто жаловались на то, что современные писатели, особенно молодые, пишут книги про себя. Писатели в возрасте просто уже написали одну такую книгу и опасаются повторять то же самое — в силу наработанного страха, называемого профессионализмом.

Не сказать, что я пугаюсь массового потока антропологических писательских книг. Я вижу лишь некоторые, хотя и отмеченные какими-то премиями. Но отчего же не согласиться с этим утверждением — это ведь принцип Оккама: нет ничего проще, чем, выбирая тему своего рассказа, описать ровно то, что ты чувствуешь сам, здесь и теперь. Но это куда более интересный вопрос — какие специальности могут быть основой для книги, а какие нет.

Вот вымышленная жизнь полицейских — да, может. (Она вымышленная, потому что все полицейские, которых я знал, говорили, что большая часть их реальной жизни проходит в унылой бумажной работе).

Жизнь журналиста — тоже интересна читателю, но это подвид полицейского.

Жизнь политика и жизнь воина — вполне интересные сюжеты (Опять же, отвлекаясь от реальной составляющей, потому что великий Шкловский говорил, что много где был и много что видел, а война состоит из большого взаимного неумения).

А вот писательская жизнь — одна из самых неописываемых. Нет, если писатель каждый день бегает по крышам с пистолетом, потом выглядывает из-за печной трубы, стреляет, а затем быстро что-то записывает в блокнотик — тогда да. Тут есть шанс.

Есть, впрочем, добротный американский роман, который целиком посвящён пути писателя — от начала до конца. Это «Мартин Иден». Правда, лет сорок назад влияние Джека Лондона на народные умы было куда сильнее, чем сейчас, причём это было влиянием его «героических» текстов, а не «приключенческих». Теперь-то «Сердца трёх», особенно в кинематографическом исполнении, куда популярнее «Мексиканца» и рассказов с Аляски.

Но дело в том, что Джек Лондон написал универсальный роман про человека, который хочет стать писателем, но не понимает зачем.

В СССР этот роман казался гимном маскулинности. Недаром в радиопостановке 1976 года американского писателя играл Владимир Высоцкий — символ всего мужского тех лет.

Тут, правда, есть одно особое обстоятельство. «Мартин Иден» — это коммерческая беллетристика, условная в своей простоте. Если разбирать мотивы и поведение героев, то видно, что при всей цветистости языка, что это условный мир. И язык этого романа вполне на уровне массовой культуры не слишком высокого пошиба: : «…лукавый взгляд, который украдкой бросил на него Артур поверх письма, поразил его, как удар кинжала», «В его мускулистом теле жила обострённая чувствительность»1 и всё такое. Но, признаться, я читал его не в оригинале.

Справедливо говорят, что в нынешнем, уже не условном мире, литературы элитарнее Джека Лондона ещё поискать. Это будто привычка некоторых современных эстетов читать тоненькие антикварные книжечки «Ната Пинкертона» (у меня одна есть): патина времени превращает простой и честный масскульт в элитарное чтение. Но это не меняет текст — фокус проявляется в том, когда начинаешь разбирать поведение Мартина Идена, то видишь, что сюжет у него взят именно из массовой культуры, и задевает ровно те же струны, что песня «я был жиганом честным, она ж ходила в соболях, и вот я умираю, познав любовь, не страх».

Можно вчитать туда какой угодно интеллект, но в итоге во рту вкус той самой патины.

Сейчас бы хорошим сюжетом если не для романа, то для сериала была бы история Мартина Идена как рок-музыканта. Всё тоже самое — низы общества, какая-нибудь портовая окраина, любовь к светской девушке «Москва-Милан-Париж-Москва», успех, встреча с былой возлюбленной, концерты на стадионах и романтическая смерть.

Это происходит от того, что Джек Лондон не описывает писательский труд, он описывает успех писателя: «Издатели просили Мартина самого назначать условия, что он охотно делал. Но печатал он только то, что было уже раньше написано. От всякой новой работы он категорически отказывался. Мысль снова взяться за перо казалась ему невыносимой. Он слишком хорошо помнил, как гнусная толпа растерзала Бриссендена; он продолжал по-прежнему презирать толпу, хотя она ему и рукоплескала. Свою популярность Мартин считал оскорблением памяти Бриссендена. Он морщился, но не отступал, твёрдо решив наполнить свой мешок золотом»2.

Роман о писательском труде ещё не написан. Это ведь не история признания, а то, как рождается сюжет, ветвится как дерево, как он обрастает деталями, как листьями. Как срезаются ненужные ветви и вообще — всё то, что делает со словами писатель.

Вот уж, казалось бы, литература стала немодной, и писатели потеряли ореол былого величия, казалось бы, явление уже завершено — самое время его описать. Но нет, этого не случилось. И то, что производят современные писатели, описывая свою жизнь, поездки и милость судьбы, ситуации не меняет. Есть описания не очень интересных людей и их скучных дней.

Описания писательского труда нет.

И не поймёшь, возможно ли оно.