СЛОВО О КРИТЕРИИ ЕРОФЕЕВА

Дешёвые книги — это некультурность. Книги и должны быть дороги. то не водка.
Книга должна отвертываться от всякого, кто при виде на цену её сморщивается. «Проходи мимо» — должна сказать ему она и, кивнув в сторону «газетчика на углу», — прибавить: «Бери их».
Книга вообще должна быть горда, самостоятельна и независима. Для этого она прежде всего д. быть дорога.
(за газетами утром)1.

Василий Розанов. «Опавшие листья».

Заговорили о справедливой цене на книги, и я сразу же вспомнил Венедикта Ерофеева.

Дело вот в чём: некоторые издатели и книготорговцы говорят, что книги должны стоить дорого. Книга, дескать, сакральна, книга важна в культуре и, в общем-то, она драгоценность — то есть, стоит дорого. К тому же не секрет, что если отпускная цена книги (от которой рассчитывают небогатый процент автору), составляла рублей сто, то в магазине эта книга лежала по двести пятьдесят. Если она стоит пятьсот, то в магазине — больше тысячи.

Понятно, что «справедливая цена» для каждого своя, и человек в небольшом городке с маленькой зарплатой совсем иначе меряет свою справедливость, чем столичный житель, хоть и потрёпанный кризисом, но не бросивший игру на бирже. Кстати, само выражение fair value — очень интересно, эта «честная цена» на бирже означает стоимость компании как таковой в отличие от спекулятивного роста или падения её акций. Однако экономические законы работают при любой власти — как гравитация. Есть иллюзия, что их можно изменить, но это приводит лишь к тому, что хоть и погодя, но расплачиваться всё равно придётся.

Обычно говорят о средней норме прибыли в какой-либо отрасли. то понятие нормальное, лишённое эмоции. Как говорят умные люди, завышение цены — это скрытая пирамида, ведущая к инфляции, а потом и к кризису. Высокая цена как исключение может существовать за счёт монополии на права, силовых усилий над рынками, но в итоге все предметы занимают нормальное положение — согласно гравитации.

то и произошло: большие издательства, которые кормили в штате и вне штата тысячи людей — редакторов, секретарш, курьеров, юристов, множество начальников разных уровней, чтобы продолжить это кормление, стали поднимать отпускную цену. Многим издательствам это не помогло, и имена их стали прахом, ветер веет над их безвестными финансовыми могилами. Между читателями и издателями находились ещё книгопродавцы — те самые, кто удваивал цену, а то и утраивал. Их не щадили неумолимые законы бытия, в их торговых домах поселились продавцы пылесосов и красивые девушки, что разносят кофе и булочки посетителям.

И всё оттого, что книги — хитрая субстанция, которую можно взять у товарища, а, на худой конец, прочитать на экране. Выставишь цену, в которой лишь пара процентов кормит автора (если учитывать именно сумму на чеке), накормишь ораву народа, «но, как говорил Планше, сколько ни съел, всё равно поел только раз»2. Потом-то всё кончится, и никто никаких книг покупать не будет.

Так вот, я абсолютно согласен с мыслью Венедикта Ерофеева, который утверждал, что справедливая цена за книгу — это бутылка водки3. Цена на книгу (не отпускная, а конечная) должна соотноситься с вечером, который ты провёл бы с другом за столом.

Стоимость шпрот можно не учитывать.

Мы понимаем, что кто-то пьёт дорогой коньяк, а кто-то плохой портвейн. Более того — я в разных местах постоянно читаю отчёты потребителей книжного самогона о своём похмелье — как у них с утра после чтения разочаровавшего автора дрожали руки, а во рту был вкус медной ручки.

Во времена Василия Розанова, слова которого вынесены в эпиграф, бутылка не самого дорогого коньяка стоила рублей пять, а водка — от сорока до шестидесяти копеек (не за поллитра, а за уставной объём в 1/20 ведра — 0,615 л).

В знаменитом некогда, а ныне несколько подзабытом романе Валентина Катаева дедушка одного из героев получает деньги за свой улов: «Мадам же Стороженко невозмутимо пересчитала рыбу и протянула дедушке двенадцать копеек липкими медяками, коротко заметив: “В расчёте”.

Дедушка взял деньги и тут же, весь клокоча от бессильного гнева, пошёл в монопольку и купил за шесть копеек голубой шкалик с красной головкой. Он ободрал сургуч о специальную тёрку, прибитую на акации возле питейного заведения, и трясущейся рукой выбил пробочку, завёрнутую в тонкую бумажку.

Он одним духом вылил в горло водку и “вместо закуски” вдребезги трахнул о мостовую тонкую посуду, хотя мог бы получить за неё копейку залога.

Затем отправился домой, купив по дороге для внучка за копейку красного леденечного петуха на сосновой щепочке — ему всё ещё казалось, что Гаврик совсем маленький мальчик, — а также два монастырских, очень белых и очень кислых бублика для больного матроса.

Остальные деньги он истратил на полтора фунта житного»4.

Дедушка покупает небольшую бутылочку ёмкостью в сотую часть ведра — то есть 125 грамм. Вот что пишут нам в книге «Повседневная жизнь русского кабака»: «“В распой” самой ходовой мерой была чарка (123 миллилитра), она же в XIX веке называлась “соткой” — отсюда появилось приглашение «дёрнуть по соточке”. Самой маленькой дозой был шкалик, или “мерзавчик»” в 61,5 миллилитра — “мал для желудка, да дёшев для кармана”. Наряду с чаркой в XVIII веке существовала и такая мера, как ковш — 3 чарки (около 0,4—0,5 литра); позднее превратившаяся в полуштоф или водочную бутылку (1/20 ведра — 0,615 литра); угоститься с приятелем можно было “косушкой”, иначе “полубутылкой” или “сороковкой”, поскольку она составляла сороковую часть ведра — 0,307 литра. До революции была еще бутылочка-“пятидесятка”»5.

Правда, счёт сбивает то, что «мерзавчиками» и «шкаликами» звались не только любые маленькие бутылки, но и небольшие рюмки разного объёма — но, как мы знаем с малыми формами в литературе дело обстоит точно так же.

.так, дедушка берёт «красноголовки», то есть, самой дешёвой казённой водки. Книг (и газет) он, разумеется, не читает и в этом смысле не только вписывается в правило Василия Розанова, но и идёт дальше. Но, заметим: толстовское издательство «Посредник» (оно демпинговало) распространяло «Хаджи Мурата» по цене в два мерзавчика. А «Отец Сергий» шёл как раз по цене этой маленькой бутылочки.

Во времена Венедикта Ерофеева цена на водку вошла в анекдоты и не менялась по десятилетию — сперва 2 р. 87 к. (1961), затем 3 р. 62 к. (1972), 5 р. 30 к (1981), 4 р. 70 к (1983). Книги шли вровень.

Всё это ценообразование чем-то напоминало соотношение стоимости спирта и воды, и соотношение постсоветских роялти к цене книги на прилавке. Так что нынешние книгораспространители в старой традиции добавляли к отпускной цене 150%. Они у меня сочувствия не вызывают. Как только я слышу о том, что вот мы задерём цену, потому что арендные ставки высоки, потому что нам нужно развиваться, то у меня есть смутные подозрения, что мне что-то недоговаривают. Оно, конечно, потребитель пока в доле, но его уже почти отвадили от продукта. От многих занятий нас жизнь уже отучила, и, кажется, от современной прозы по три бутылки водки отучит легко.

В конце концов, телевизор есть.

В 1979 году Сирил Норкотт Паркинсон в книге The Law, or Still in Pursuit (1979) писал: «.здатель считает, что его конкуренты — другие издатели. На самом же деле он конкурирует с поставщиками парусных шлюпок, теннисных ракеток, игральных карт и лыж, то есть со всеми, кто обеспечивает другие формы развлечения. Если пивовары позаботились о рекламе, а издатели — нет, то лишнее пиво будет куплено на деньги, выкроенные за счёт отказа от покупки книг»6. Понятно, что английская метафора повязана с другими напитками, не с водкой.

Нет книг «вообще». И я соглашусь, что за красивую детскую книжку мало что жалко — ведь покупается не книга, а гордость и предубеждение. Однако ж, наш разговор о справедливости — и интересно понять, что кроется именно за словом «справедливость».

Пока я наблюдаю нестройный хор мальчиков и бунчиков (чиновников, книгопродавцев и издателей), о том, что их некачественная работа должна искупаться социальной значимостью. (Писатели тоже не отстают, но они давно за гранью и не являются полноценными участниками дискуссии).

Справедливо говорили о завышении цены как скрытой пирамиде, ведущей к инфляции и кризису. тот кризис в книгоиздании уже наступил — и давно. Только продвигается он в разных местностях по-разному, не везде проеден символический капитал, etc.

. тут, заметьте, мы снова вернулись к водочному критерию Ерофеева. Сейчас справедливой ценой по критерию Ерофеева, является не магазинная, а как раз отпускная цена издательства — рублей пятьсот. Но от пьянства никто никого не отучит, а от покупки книг — вполне.

В результате все в проигрыше — скоро сегмент актуальной прозы в книжных магазинах и вовсе будет рисковым. Многое будет читаться с электронных ридеров, да и сейчас читается. Рынок научной литературы и учебников уже начинает это чувствовать. Мои знакомые, что были связаны с написанием учебников, говорят, что спрос на них резко падает — студенты пишут свои, компилятивные учебники — сканируют выборочно страницы прежних учебников и лекций (это, кстати, очень интересная тема), и оказывается, что студентам не нужен сопромат за полтысячи рублей: у них этот сопромат на флешке.

С кулинарией тоже самое — ну зачем на кухне, среди масла и брызг, тысячедолларовый альбом на мелованной бумаге? Я лучше туда принесу распечатку из кулинарного сообщества. Дорогие кулинарные книги свалятся в рыночную нишу бессмысленных подарочных изданий дорогому-ивану-петровичу-с-пониманием-что-самое-главное-тут-переплёт-из-свиной кожи.

. останутся книготорговцы в своих огромных залах с детскими книгами и пыльной тысячедолларовой нциклопедией Купеческой Кулинарии.

Торговля ридерами ничем концептуально не отличается от торговли патефонами или плеерами. Она не сакрализована, в ней оправданий, если бизнес неэффективен и работники медленно поворачиваются, нет. лектрические буквы — страшное дело, они обыгрывают печатные по-всякому. Даже драться книжками сложно — можно, конечно, стукнуть кого книгой — но только шишку набьёшь или там синяк поставишь. Жалко только, что вышли из моды компакт-диски: ими уж — пожалте бриться. Можно было со свистом запустить в горло врагу на манер смертельных сюрикенов, которые использовали ниндзя. Не говоря уж о том, что диск имеет смысл повторно использовать, даже если он застрянет в позвонках.

Бредило горло дисками, вот что.

А вот как драться книгами, что лежат в облаке?

Непонятно.