СЛОВО О ГОРЯЧИХ ДЕНЬГАХ

― Жжётся! ― закричал он, дуя на пальцы и потряхивая их на воздухе, ― зачем ты деньги в огне раскалил?

Алексей Толстой. «Князь Серебряный»

У писателя Достоевского есть одна, чрезвычайно знаменитая сцена.

В ней женщина, много страдавшая от мужчин, ставит на одном молодом человеке, вовсе не причинившем ей никаких страданий, жестокий психологический эксперимент.

Она берёт несколько пачек с ассигнациями и бросает их в камин. Деньги из камина можно взять, только когда они уж загорятся, когда хватать их придётся, обжигая руки, с болью и унижением. В ту пору для дворянина это было унижением (опустившиеся герои норовили сунуть руку в камин да им не дали), а для того самого молодого человека, которого таким образом испытывала женщина трудной судьбы Настасья Филипповна Барашкова, это было унижением особенным. Он даже упал в обморок.

Деньги из камина вынули, отдали ему, но счастья это не принесло. Он был человек гордый, и, верно, всю жизнь помнил об этом унижении. Денег, кстати, кидали в камин много — сто тысяч. Человек скромных запросов мог быть обеспечен ими на весь остаток жизни. Что до нескромных, то это был десятилетний оклад крупного чиновника.

У русского человека издавна было разделение заработка на стыдный и нестыдный. Действия по выколачиванию из жизни копеечки и сейчас имеют разный оттенок в глазах соотечественников.

К примеру, реклама давно перестала быть стыдным делом, но неловким и стыдным делом остаётся скрытая реклама. К ней давно привыкли потребители кинематографа, фильмы бондианы вообще набиты марками и названиями под завязку, и зритель с этим смирился. Но вот в прозе скрытая реклама, как и в журналистике, всегда видна. Она как пятно на платке Синей Бороды, которое проступает при каждой стирке. И, как прежде, она раздражает, как неловкий обман знакомых.

Были времена, когда какого-то мецената вставляли в повествование добрым, всё устраивающим дядюшкой. Шустовский коньяк в те времена пролезал всюду, в бульварном романе героине дарили серьги от известного ювелира.

Но сто лет назад известные события привели к тому, что в советской литературе марки автомобилей и пылесосов ровно никакого коммерческого смысла не несли.

Потом повеял ветер перемен, литература пережила недолгий период миллионных тиражей, и, казалось бы, многое могло перемениться.

Так получилось, что кроме естественнонаучного я получил экономическое образование. Больших успехов на этом поприще я не достиг, но работая в этом качестве, понял важную вещь: во всяких непонятных ситуациях, когда неясны мотивы человеческих поступков, когда не понимаешь логики высказываний, нужно исследовать направления финансовых потоков. Иногда ты с радостным удивлением обнаруживаешь настоящее бескорыстие или строгую верность убеждениям, но чаще, увы, всё объясняется ими, теми самыми перемещениями денежных масс — от мелкой чичиковской «верной копеечки» до неизмеримых миллионов. Ясно, что самые искренние безумства оттеняются тем, что псих-то он псих, а ассигнаций в огонь не бросает. Поэтому с коммерциализацией литературы ситуация куда проще.

Тут ещё больше допущений, чем кажется: не Ясная Поляна кормила Толстого, а его романы кормили Ясную Поляну — довольно убыточное имение (и это давно известно, расходные ведомости читал и описывал даже Басинский). Жена Достоевского взяла в руки издательскую деятельность и этот семейный подряд позволил им стать самим издателями и компенсировать долги брата (кстати, а письмах Федор Михайлович бормочет: Аничка, Аничка, надо купить имение, у нас же дочери, я помру, а что с ними будет». Ну, а казус жены Пушкина, шантажировавшей издателей, так же известен.

О шулерском предприятии Некрасова мы умолчим из сострадания, как и о задержках гонораров в его журнале.

Маменькин капитал и Спасское-Лутовиново были настолько мощными, что как худо ими не управляй через бурмистров, как их не проедай, он все равно не кончался. Там не толькоимение доходно, а вся совокупность состояния будто Газпром какой. Вот Фёт действительно строил доходное имение, причём два раза у него это получилось

Писателю платят чрезвычайно мало — примерно десять процентов с издательской цены книги. А это вовсе не та цена, которую покупатель видит в магазине, потому что продавец в лучшем случае удваивает, а то и утраивает цену. Тиражи книг и вовсе стали небольшими — три тысячи экземпляров, и счастье, коли пять.

Никакой рекламный человек в такой книге не закажет упоминания шампуня и колбасы — потому что такая книга идёт к читателю медленно, продаётся долго, глянь — читатель обнаружил звонкое имя ресторана в тексте, а этого ресторана уже нет, пропал он, растворился, и на месте его магазин сантехники.

Нет, многие прилежные читатели детективов помнят, как в каком-нибудь серийном романе сыщик возлюбил куриные котлеты или зачастил в реально существующее кафе. Но это совсем другое: такие серии больше похожи на фабричное производство. У них, как говорили модные французские философы, вовсе не было автора. Книги там выходили чуть ли не раз в месяц, и желчные люди подозревали, что их пишут вовсе не те люди, чьи имена стоят на обложке. Я не буду никого этим упрекать — мир сложен, и нельзя мерять одними мерками поточное производство и ручную работу.

Более того, в России есть около сотни писателей, что могут прожить литературным трудом, не служа в разных конторах, не плавая по морям и не занимаясь честным преподавательским трудом. Не очень понятно, какой мотив может быть у богатого даже по мировым меркам человека полезть в камин за деньгами и разменять свою неподкупность на опалённые огнём ассигнации.

Вот когда дело доходит до экранизации — тут, да — открываются широкие перспективы. Но это уже дело не литературы, а больших батальонов кинематографии.

Но у современного сочинителя есть куда большее искушение — написать то, что ожидает от него какая-нибудь группа лиц, или подстроиться к общему потоку.

Или, наоборот, страх не понравиться своему окружению заставляет человека слукавить, а литература такая вещь, что лукавство в ней — будто ложка дёгтя в бочке с мёдом.

Иногда, в книгах признанных классиков ты видишь сомнительное утверждение, персонажа-резонёра, говорящего совершенно непозволительные ныне вещи, прямой повод к оскорблению чувств верующих или неверующих, национальных групп и прочих сословий. Но тут же ты обнаруживаешь, что это убеждение классика — хочешь, не соглашайся с ним, даже вернее — не соглашайся, только понятно, что он написал это сообразно убеждениям. Никто ему денег в конверте не заносил.

Разные бывали писатели, но представить себе графа Толстого, которому предложили за небольшую денежку написать что-то в пользу судов присяжных или за отмену смертной казни невозможно. Не говоря уж о том, чтобы рекламировать рисовые котлеты быстрого приготовления.

Тонкость в том, что сейчас литератора подкупают несколько иначе. Состоявшийся литератор получает бонусом к гонорарам поездки с оплаченным билетом, статус гостя на международных конференциях, он читает лекции и ведёт передачи. И этот бонус чаще всего многократно превышает гонорары.

Слаб человек, и писатели сделаны из того же теста, что и врачи, и полицейские с учителями.

Никуда от этого не деться.

История, впрочем, знает самоотверженных людей, из той породы, что раньше писала «в стол», а теперь выкладывает свои творения в Сеть, будто бросая бутылку в море. Их сложно отделить от графоманов и безумцев, но они определённо есть — я видел их сам. Главное, чтобы нашёлся тот самый нужный читатель, который выудит рукопись и пойдёт с ней дальше по жизни.