ВИЗИТ
А н н а А д а м о в н а. Не знаю… Я всё думала думала: зайти — не зайти? Но я — на минутку…
К о с т и к. О чем тут думать? Книги вас ждут.
А н н а А д а м о в н а. Знаю… Такая я вся несуразная, вся угловатая такая…
К о с т и к. Прошу вас сюда, Анна Адамовна.
А н н а А д а м о в н а. (озабоченно). Такая противоречивая вся. (Заходит к Костику.)
Леонид Зорин. «Покровские ворота» (1974)
Была такая старая традиция: царь звал в гости. Иногда вовсе и не царь, а, скажем, князь.
А, может, и не князь, а Крёстный отец.
И вот человек думал — пойти или не пойти. Вариантов всего два, а объяснений или оправданий множество. Тут пространство для бесконечного количества объяснений: убеждения, страх, волнение и — нет новых штанов, а в старых — дырка. Не пойду.
Хрущёв приглашал к себе несколько раз — не домой, правда, но есть история, рассказанная писателем Тендряковым, как он ездил к Хрущёву на дачу с большой компанией писателей. Тендряков пишет об этом с иронией, но в конце даже прикладывает карточку меню, где резвятся расстегаи и судаки. Потом Хрущёв встречался с интеллигентами в Кремле, топал ногами, ругался и вообще «вёл себя непринуждённо», как по другому поводу сказал Венедикт Ерофеев.
Но времена, как тогда говорили, стояли «вегетарианские».
Меж тем, встреча писателя и царя — вечный сюжет. Выйдешь на набережную — глядь, кто-то спешит навстречу. Остановится, заставит тебя снять картуз и выбранит твою няньку.
Сталин встречался, но больше любил звонить по телефону. К примеру, история со звонком Пастернаку давно пересказывается и обросла разными деталями и смыслами. Над ответом Пастернака на вопрос «О чём поговорим?» много смеялись и считали его чудачеством. Но прошло несколько десятилетий, и оказалось, что разговор о жизни и смерти — оказывается самым главным.
В воспоминаниях Ольги Ивинской это звучит так: «А о чем бы вы хотели со мной говорить? — спросил Сталин.
— Ну, мало ли о чём, о жизни, о смерти, — ответил Б. Л.
— Хорошо. Как-нибудь, когда у меня будет больше свободного времени, я вас приглашу к себе, и мы поговорим за чашкой чаю. До свидания.
И далее Б. Л. сказал:
— Когда я впоследствии вспоминал разговор, мне не хотелось изменить в своих ответах ни слова»1. Есть иной вариант, рассказанный в других мемуарах: «“Почему мы все говорим о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с Вами поговорить”. “О чём?” — “О жизни и смерти”. Сталин повесил трубку»2.
Это верная тема. Иногда нужно пошутить, а вот иногда нужно честно себя спросить и так же честно же себе ответить — говорить нужно о жизни и смерти, хоть Сталин перед тобой, хоть Толстой, хоть Ганди. Впрочем, Ганди, кажется, уже умер.
В прежние времена не прийти к царю, это всё равно как сотруднику газеты не прийти на редакционное совещание. Не надо манкировать служебными обязанностями — если, конечно, не собираешься уволиться.
Однако некоторым удаётся попросить квартиру, кафтан или спасти товарища. Впрочем, успешных историй про «спасти товарища» я не помню, царь обычно звонит куда-то и с сожалением говорит: «Ай, какого человека погубили! Весь мир бы мог пшеницей обеспечить. Нехорошо».
В любом случае путь этот зыбкий. Всегда найдётся кто-то, кто упрекнёт, что не о том попросил, не за того вступился, сделал и сказал не так.
Про это уже сказал другой классик: «Один человек небольшого роста сказал: «Я согласен на всё, только бы быть хоть капельку повыше». Только он это сказал, как смотрит — стоит перед ним волшебница.
— Чего ты хочешь? — спрашивает волшебница. А человек небольшого роста стоит и от страха ничего сказать не может. — Ну? — говорит волшебница. А человек небольшого роста стоит и молчит. Волшебница исчезла. Тут человек небольшого роста начал плакать и кусать себе ногти. Сначала на руках все ногти сгрыз, а потом на ногах. Читатель, вдумайся в эту басню, и тебе станет не по себе»3.
Нет, лучше заучить вопрос о жизни и смерти, а не о собственном росте и жилищных условиях.
Некоторые просят о своём журнале или домиках для читающих поросят. Ведь потом товарищи могут упрекнуть, что не спас поросят, и горят теперь их домики с книжками синим пламенем.
Ничего тут не угадаешь, если, конечно, не имеешь таланта и долго не тренируешься.
В нынешние времена эти встречи совсем прекратились.
Не то президент, не то премьер-министр как-то звал творческих людей к себе и говорил с ними на разные темы. Из этих разговоров, как круги по воде, возникло множество разговоров, ужасных в своей бессмысленности.
Некоторые писатели не были приглашены и стали ругать пошедших писателей в коллаборционизме и преступном лизоблюдстве. Ругающим тут же начали говорить, что они просто завидуют приглашённым. Другие писатели отказались идти, и последовали подобные объяснения как и почему. Началось придирчивое обсуждение того, кто, что и как сказал на этой встрече, и в особенности, кто и что надписал в подарок хозяину на дарёной книге. Тема эта уж совсем не интересная — большинство надписей, сделанных писателями на книгах, хуже застольных тостов. А уж застольные тосты — самое пошлое из того, что придумало человечество.
Но всё равно обидно то, что в стране, где все наизусть знают разговоры Пастернака по телефону, визит писателей к премьеру становится поводом к разговорам.
Иногда сочинитель, пришедший в гости к какому-нибудь правителю, рискует другим образом.
Хороший писатель Борхес в сентябре 1976 приехал на неделю в Чили, где уже три года правила военная хунта. Борхес хвалил чилийскую хунту потому, что она боролась с марксизмом и социализмом любых расцветок (Борхес социализма не любил, вот он и поехал в гости к генералам). Газеты тогда записывали за Борхесом: «Я знаю, что в эту эпоху анархии, здесь, между Кордильерой и морем, существует сильное государство. Лугонес предсказал сильное государство, когда говорил о часе меча. И я открыто заявляю, что предпочитаю меч, предпочитаю обнажённый меч потаённому динамиту. Я говорю об этом, ясно и точно представляя, что это значит. Ведь моя страна уже выбирается из трясины, и я надеюсь, что выберется благополучно. Я уверен, что мы в силах освободиться от этой трясины, в которой оказались. Вы здесь уже всплыли из неё. И теперь мы видим: Чили, этот край, это государство, не только очень протяженная страна, это еще и благородный меч»4.
Однако ж чилийскую хунту называли кровавой не только в СССР, и слова Борхеса запомнили также члены Нобелевского комитета. Несмотря на мораторий по выносу сора из нобелевской избы, член комитета премии Лундквист говорил, что визит Борхеса в Чили лишил его шансов на медаль.
У писателя, как и у философа должно присутствовать известное любопытство к жизни, но он живёт не в вакууме, и любопытство окорачивает не только естественные опасения при встрече с властью, но и оглядку на досужее общество. Поди, объясни, что ты пошёл куда с исследовательскими целями, а не просить сумы и тюрьмы своим злопыхателям.
В этих спорах «идти-не-идти» есть всё же некая глупость. Неумеренное чинопочитание ничем не лучше акцентированной ненависти. Это одно и то же, просто снабжено разными знаками, в этом какое-то обожествление власти, мне унылое.
То есть визит — это такой символический жест, вроде рукопожатия или групповой фотографии.
Он сам ничего не означает.
При этом разговоры-то ведутся на таких встречах не о волшебном духе сочинительства, а о вещах посторонних. Вот в старину-то это было как-то круче — Тредиаковский вспоминал, как читал свои стихи императрице Анне Иоанновне: «Имел счастие читать государыне императрице, у камина, стоя на коленях перед ея императорским величеством; и по окончании онаго чтения удостоился получить из собственных ея императорского величества рук всемилостивейшую оплеушину»5.
Что из этого следует? Как ни странно, очень конструктивный вывод для обычных людей, которых, как и меня, к первым лицам государства никогда не позовут. Речь идёт о выработке спокойного, но доброжелательного отношения к миру. Дело не в том, чтобы мучиться выбором, а в том, чтобы вовсе не было внутри самой эмоции позвали-не-позвали-пойти-не-пойти. Чтобы введение в схему первых лиц государства вовсе никак не изменяло мотивов надеть пальто и выйти из дома. Как в обыденной жизни — где я обычно хожу, когда меня в гости приглашают. Вот, к примеру, если драться там не будут или хамить мне не собираются, то что ж не зайти? Правда, если б мне сказали, что для этого надо специально смокинг купить — тогда, увы, без меня. Или там, что поздравительный стишок надо написать. Делов-то! Не хочу писать, вот и нет проблемы-то. Позвони мне царь и спроси, что я думаю о литературе, я бы ответил спокойно и коротко, без всякой ажитации. Мастер он, мастер, не ешьте его. И вообще мяса вам не надо. А не позвони — ничего страшного.
Или пригласи царь, а у меня грипп. Что кривляться: нет, температура, в другой раз.
Хотя нет, если бы знать наверняка, что разговор пойдёт о жизни и смерти, то засуетишься.
Слаб человек.
Только наверняка ничего не известно.