СЛОВО О РОБЕРТЕ ШТИЛЬМАРКЕ

(жизнь в бане)

Роберт Александрович Штильмарк (1909 — 1985)

Авантюрный роман — роман нанизывания без установки на связующую линию.

Виктор Шкловский. «Третья фабрика»

У меня была странная история, связанная с одной толстой книгой.

Очень давно, в одном хорошем доме я разглядывал её форзац. Там было обращение к новой хозяйке и совет не читать во время сессии. Даритель намекал, что чтение будет захватывающим и помешает учебному долгу.

Надпись была сделана ещё в пятидесятые годы прошлого века.

Сессий у меня тогда уже не было, но я всё равно не стал читать это толстое изделие советской полиграфии пятидесятых годов.

Но потом автора показали мне в телевизоре. Он присутствовал там в виде вереницы старых чёрно-белых фотографий.

Ну и обложек этого романа.

Эту книгу «Наследник из Калькутты» написал Роберт Штильмарк.

Но среди того, что о нём рассказывали, мне понравилась одна биографическая деталь. Будущая жена автора (третья по счёту) работала в музее, кажется, где-то на Севере. Опять же, мне неизвестно — где. Но это неважно.

Внезапно к ней в музей ввалился человек. Немолодой, но бывалый. Он не лез за словом в карман, говорил красиво, и в итоге сотрудница музея потеряла голову и уехала с ним. Я даже не знаю, куда она уехала. Неважно куда — например, в Ленинград.

Бывшая музейная работница прожила со стариком (я сознательно усугубляю его возраст) несколько лет — до его смерти. Она любила его, и, глядя в объектив, улыбаясь чему-то в прошлом, эта красивая ещё женщина рассказывала о своей жизни.

Эта история была лучше действительности, решил я и надолго забыл всё это.

Но случайно, и в случайном доме, уже не таком счастливом, как тот, первый, я нашёл ту самую книгу и стал читать под бесконечный весенний дождь.

Это был удивительный опыт. Передо мной была настоящая вампука. Термин этот происходит от названия комической оперы-пародии, поставленной в 1909 году «Вампука, невеста африканская, образцовая во всех отношениях опера».

Пародия высмеивала нелепые положения и неловкий пафос других опер, а термин потом распространили и на другие искусства.

Уследить за сюжетом книги в 950 страниц не было никакой возможности. По сравнению с ним «Песнь льда и пламени» Джорджа Мартина кажутся верхом простоты. Восемнадцатый век, десятки героев бегают по всему Земному шару, среди них испанцы, британцы, французы, индейцы, африканцы и индусы. На какой-то остров то и дело высаживаются моряки в ботфортах, пряча и перепрятывая золото и людей, судьба, в свою очередь, снова прячет героев по другим странам и островам, время от времени доставая, отряхивая, а потом отправляя обратно. Всё это напоминало путанный костюмированный сериал, в котором донна Роза д'Альвадорец никак не может вырваться из лап диких обезьян, а все недоумевают, куда она подевалась.

Странная скука охватила меня, и я отложил книгу.

К тому моменту я знал историю её создания и понимал, что человек писал её в бане, не имея под рукой никаких источников, кроме собственной памяти. Он создал авантюрный сюжет из своего детского чтения: Рафаэля Саббатини, Роберта Стивенсона, Жюль Верна, Диккенса, приключенческих романов в ярких обложках. Поэтому придираться к фантастическим описаниям туземцев и пиратов нет смысла – это именно вампука. Причём создавалось всё это, как бесконечный рассказ Шахрезады. Она отсрочивала свою смерть увлекательными историями-мозаикой, а автор «Наследника из Калькутты» оттягивал отправку на общие работы в лагере.

Это удивительный мотив сюжетостроения.

Роберт Штильмарк вырос у Покровского бульвара, в Малом Трехсвятительском переулке.

Отца, бывшего офицера, а потом преподавателя в Текстильном институте, сжевало в тридцать восьмом — то ли за немецкие корни, то ли за погоны прошлого. Штильмарк окончил Высший литературно-художественный институт имени В. Я. Брюсова в 1929 году, а потом работал в ВОКСе. Эта контора с самого начала была филиалом ОГПУ.

В квази-автобиографическом романе он очень напыщенно пишет об этом: «есть чиновники ведомства, коим разрешены и рекомендованы все низости, выгодные для власть предержащих», «целая система лжи, подкупа, коварства, лицемерия, запугивания, растления, цинизма, тайны и тьмы», «широчайшая практика доносительства, провокации, клеветы и шантажа, бесправия жертв и абсолютного произвола властителей и начальников, носящих ромбы в петлицах» .

Потом Штильмарк работал в газетах и издательствах, ездил за границу, затем успел повоевать. Воспоминатели тут немного путаются между разведротой и топографической службой при штабе, но отчего бы это не поставить в очередь одно за другим. Другие биографы настаивают на издательстве Генштаба, или его топографическом управлении и технических курсах для офицеров. Говорят так же, что в апреле 1945 он был преподавателем кафедры оперативного искусства Военного института иностранных языков (Тут тоже некоторый разнобой даже в рассказах его детей.) Не трибунал пришёл за Штильмарком, на него наехало ОСО — два руля одно колесо. Прикатилась за ним тачка Особого совещания, и тут мемуаристы тоже начинают путаться: одни рассказывают, что должность Штильмарка хотел освободить под своего человека сам Лаврентий Павлович, другие говорят, что очередная жена, прописавшись, написала донос, третьи и вовсе разводят руками. Это стройный хор безумцев.

Так или иначе — в апреле прибрали, а в июле к Штильмарку прикатился, звеня и подпрыгивая, червонец по 58-10.

Некоторое время он просидел в Новоиерусалимском монастыре на пересылке. Потом попал на литейный завод в Ховрино, и, наконец, машина выплюнула его в северо-восточном направлении. Штильмарк очутился в Игарке — завлитом в лагерном театре, и в итоге упал ниже некуда — в колонну на лесоповал. Спасло его от общей участи умение «тискать романы» лучше прочих, абсолютно безжалостно описанное Шаламовым.

Дальше случилась известная история — нашёлся нарядчик Василий Василевский, что предложил Штильмарку написать книгу.

Нарядчик не очень понимал советский литературный расклад. Начало пятидесятых было временем перемен — империя обособлялась, искала свои корни. Как опята на историческом пне росли толстые романы. Читать их сейчас совершенно невозможно, они написаны по аверченковскому принципу «и всё заверте…», только вместо любовного сюжета там патриотический. Отчасти это было связано с историей Ажаева, написавшего роман «Далеко от Москвы», где заключённые превратились в патриотических рабочих. Это наблюдение странным образом преломилось в голове нарядчика, и он нанял Штильмарка не рассказывать роман в бараке, а писать его на бумаге. Штильмарк сидел на втором этаже местной бани, и освобождённый от работ писал свой нескончаемый текст.

И тут первый момент для обобщений: это метафора сериала, бесконечной «Санта-Барбары» — закончишь сюжет и снова получишь пилу в руки. Сейчас у тысяч сценаристов мотивация несколько меньше, но стиль тот же — палочка со словами «Жив курилка!» передаётся всё дальше и дальше.

Штильмарк писал роман чуть больше года, и не без оснований задумался об оксюмороне. Можно было предполагать, что для простоты дел литературного негра опустят в вечную мерзлоту. Но заказчик смекнул, что то, что знают двое, знает и свинья, и дело решилось соавторством.

Потом Штильмарк работал топографом, затем вышел на поселение, то самое, про которое солженицынский герой, вспоминает при слове «вечно». В официальных документах таким людям под роспись давали текст со словами «Выслан на спецпоселение навечно, без права возврата к месту прежнего жительства и за самовольный выезд (побег) с места обязательного поселения буду осуждён на 20 лет каторжных работ». Какой-то бухгалтер переписал «Наследника из Калькутты» каллиграфическим почерком и пухлый том отправили по инстанциям — где он благополучно и осел. Потом, по доверенности Василевского и Штильмарка рукописный том получил сын автора в странной

конторе на задах ресторана «Пекин».

Рукопись перепечатали, она пошла по рукам литературных людей, и вот типографская машина в 1958 году начала делать из неё книги под двумя фамилиями.

Через год состоялся суд. Это был такой очень интересный суд, но без того, чтобы засунуть нос в материалы дела, о нём говорить не стоит. А вкратце дело было в том, считать Василевского соавтором или нет, потому что он был заказчиком. Ну и всякая лирика о том, что он спас Штильмарка от общих работ. И суд Куйбышевского района принял довольно хитрое решение — фамилию Василевского с обложки убрали, но часть гонорара обязали ему выплачивать. Существует невнятная (как и всё здесь) история, что в конце шестидесятых годов Василевский украл вагон кровельного железа и требовал от Штильмарка посылок на зону.

Если всё это так, то налицо остроумный прецедент — договор-заказ на передачу имущественных и вовсе неотчуждаемых авторских прав, выраженный в устной форме и принятие статус-кво нарядчика как предпринимателя. Это очень интересный пример в жизни отечественных ghost writers. Всё же теперь слово «негр» не модно, а для многих кажется оскорбительным.

То есть opus magnum, главная книга Штильмарка была создана по заказу, и самая важная нематериальная часть вознаграждения – избавление от изнуряющих работ, было выплачена заказчиком честно.

Итак, перед нами был второй интересный момент в истории этой книги, но будет и третий.

На воле Штильмарк написал книгу об купце Баранникове «Повесть о страннике российском», очерки «Образы России», биографические книги об Островском и Герцене. Все они куда-то подевались. «Очерки России» я читал и пришёл в некоторое уныние. Они были написаны ужасным советским языком. Тем языком, которым писали путевой очерк во всякой уважающей очерки газете. Я не вынес пафоса биографической «Горсти света», там что-то не ладилось с текстом, будто человек выиграл жизнь, но с тех пор стал писать так, чем выиграл. Так, как писались советские исторические романы пятидесятых — угрюмым языком, и всё заверте… с любовью к Родине.

Круг замкнулся — «Наследника из Калькутты» переиздали ещё пару раз, а потом, после долгой паузы, он вышел в конце восьмидесятых. Круг замкнулся — роман собирались даже экранизировать, но чем кончилось это дело, уже никто не помнит.

Чем-то схожая история приключилась с писателем Соловьёвым. Понятно, что «Повесть о ходже Насреддине», написанная Леонидом Соловьёвым, в области литературы даст сто очков форы «Наследнику из Калькутты».

А вот судьба у Соловьёва была соответствующая. Во-первых, он родился в Триполи. Родиться в Ливане, пусть в 1906 году — это уже необычно, но экзотическое место рождения объясняется очень просто — родители Соловьёва работали в Палестинской Православной миссии. Детство он провёл в Коканде и потом много писал про Среднюю Азию. В начале тридцатых у него вышла повесть «Кочевье», ворох автобиографических рассказов, а во время войны он написал патриотическую вещь «Иван Никулин — русский матрос», по которой в сорок третьем сняли знаменитый тогда фильм. «Ходжа Насреддин» аккуратно поделён временем — первая часть вышла в 1940, а вторая в 1954 году. Сходство судьбы второй части соловьёвского романа, «Очарованного принца», с романом Штильмарка разительное.

Есть такие воспоминания его солагерника Александра Владимировича Усикова, согласно которым Соловьев был в этапе на Колыму, но обещал начальнику лагеря Сергеенко написать книгу, если его оставят в Мордовии. Сергеенко оставил, роман был написан, причём опять была баня, и Соловьёв был ночным банщиком (баня у лагерных романистов вообще какой-то симптом). В отличие от Штильмарка, вторая книга о Насреддине создавалась не на бумаге заказчика, а на своей, да соавторства никто не требовал. Наконец, «Очарованный принц» точно так же осел в лагерных архивах.

Последние годы Соловьёв крепко болел, половина его тела была парализована, и, говорят, когда он двигался, то представлял страшноватое зрелище.

Но дело конечно не только в печальной судьбе авторов, в странном переплетении судьбы двух авантюрных романов, которых немного в русской литературе ХХ века.

Когда оканчивается час сопоставлений, мы снова возвращаемся к Штильмарку.

В его книге есть третье обстоятельство, годное для обдумывания. «Наследник из Калькутты» со всеми этими «гримаса ужаса исказила лицо негодяя» можно читать в виде пародии, но не в почти тысячестраничной книжке с запутанным сюжетом, где одни герои разбежались как тараканы по кухне, а другие забыты, как крошки. При этом всё это выглядит, как блатной «жестокий романс», только прокуроры заменены на губернаторов, зеки на пиратов, а потерянные дети остались сами собой.

С другой стороны, кому не понравится авантюрный сюжет жизни человека, который от бабушки ушёл, и от дедушки-нарядчика ушёл, воевал, путешествовал, какое-то несчётное количество раз женился и наплодил множество детей. Такое у нормального мужчины должно вызывать зависть.

Поэтому книги я бы из этого рассуждения просто исключил — что книги? Вон, Мандельштам — сугубый гений, а жить с ним вместе я никому бы не пожелал, а уж путешествовать — ни в коем разе.

В массовой культуре есть известный цинизм: если человек возвращается после отсидки живым, аккуратным, острым на язык, общество к нему тянется. Всё, что не убивает нас, делает сильнее в глазах окружающих. Но вот вернись оттуда с выбитыми зубами и ссущимся под себя, общество тебя не возлюбит, какие книги бы ты ни писал, каким бы ни был учёным или врачом. Общество старается избегать некрасивых и увечных страдальцев.

В этом смысле нарядчик Василевский сделал Штильмарку куда большее одолжение, чем работа в бане.

В этом смысле нарядчик Василенко сделал Штильмарку куда большее одолжение, чем работа в бане.

Разные воспоминатели оказывают Штильмарку медвежью услугу, когда пишут о чистой душе, которую ГПУ склонило к сотрудничеству, как-то поэтизируя его первую и вторую отсидки. Налицо, конечно, редкий казус, но я застал ещё зеков, что сложно относились к людям, избежавшим общих работ. Они не то, что завидовали, но несколько отстранённо рассказывали об этих, иногда очень достойных людях, что стали заведовать крепостными театрами, библиотеками и прочей несмертельной стороной лагерной жизни.

Мне нравится представлять себе бодрого старика, что сидит в бревенчатом доме где-то под Москвой с друзьями, травит байки и пьёт водку. Потом он набивает трубку и крепкий табачный дух плывёт над столом. Мошки и бабочки мрут от него, как солдаты на Ипре. Дети живут в разных странах, на дворе вегетарианское время сменилось временем великих надежд.

Что мне до унылого языка его книг? До сих пор я дружу с кошмарными графоманами.

И поскольку я не могу проверить этого видения, поскольку Штильмарк умер ровно много лет назад, и я не видел его никогда — ничто не мешает стройности.

Напоследок я расскажу историю, которую подслушал в Сети.

Именно подслушал — я очень придирчиво отношусь к авторству, но тут с ним загвоздка. Я прочитал её случайно, а потом начал искать по предварительно оставленной ссылке, но она уже исчезла. Нашёл я её в другом месте, опять неизвестно кто сказал. Один ироничный человек вспоминал так: «У нас на уроке литературы был один раз очень смешной эпизод. Учительница наша, жена покойного Роберта Штильмарка, нас спрашивает:

— Дети, в чем смысл жизни?

Дети потрясённо молчат.

Она:

— Ну же! Ну?!»