САМОНАЗВАНИЕ

Пушкин был поэтом и всё что-то писал.
Однажды Жуковский застал его за писанием и громко воскликнул:
— А никако ты писака!
С тех пор Пушкин очень полюбил Жуковского и стал по-приятельски называть его Жуковым.

Даниил Хармс. «Анекдоты из жизни Пушкина»

Недавно заговорили об искусстве представляться.

То есть, о том, можно ли, в тот момент, когда шубы уже сняты, но гости стоят в прихожей, поклониться и произнести: «Арнольд Степанович, поэт».

Тут две опасности — во-первых, в нашем Отечестве, если что хорошо помнят из Даниила Хармса, так это ответ из зала человеку, который говорит: «Я — писатель». Этот ответ умело используют даже те, кто не слышал о самом Хармсе. Во-вторых, у самих людей творческих профессий возникает неловкость от самопредставления. Они отчего-то считают, что слова «писатель» и «поэт» чрезвычайно почётны, и нельзя присвоить их себе, а нужно обойтись эвфемизмами.

То есть, поэтом можно человека назвать только со стороны, и, лучше, когда он в могиле. Я встречал даже градацию «поэт» — это звание, а «литератор» — должность. И про должность, дескать, можно говорить смело и гордо, а вот звание должно явиться к тебе со стороны, и его нужно заслужить скромной и самоотверженной работой.

И это не изобретение прошедшего времени. Пишущие люди были озабочены этим странным вопросом довольно давно. В своих воспоминаниях Николай Чуковский рассказывал: «На одном писательском собрании в Ленинграде, в середине тридцатых годов, выступил Евгений Львович Шварц и, между прочим, сказал: “Конечно, никому не возбраняется втайне, в глубине души надеяться, что он недурен собой и что кто-нибудь, может быть, считает его красивым. Но утверждать публично: я — красивый — непристойно. Так и пишущий может в глубине души надеяться, что он писатель. Но говорить вслух: я — писатель — нельзя. Вслух можно сказать: я — член Союза писателей, потому что это есть факт, удостоверяемый членским билетом, подписью и печатью. А писатель — слишком высокое слово…”»MODULE NOT FOUND: SNOSKA^ Чуковский Н. О том, что видел. – М.

Шварц был человек старой выделки и непростой судьбы. Ему всё это было важно.

Но потом о том же тревожился Сергей Довлатов: «Роль и поприще писателя всегда считались в России очень почётными и потому сказать о себе: “Я — писатель” всегда считалось в России крайне неприличным, всё равно, как сказать о себе: “Я — красавец”, “Я — сексуальный гигант” или “Я — хороший человек”»1.

В общем, как заметил всё тот же Хармс по другому поводу: «Хорошие люди, а не могут поставить себя на правильную ногу».

Самопредставление, чтобы пустить пыль в глаза или просто хорошо выглядеть — крайне уязвимо.

В фильме «Криминальное чтиво один из героев представляется: «Я — Винстон Вульф. Решаю проблемы».

Это прекрасная самопрезентация — но только в том случае, если она именно такая. Если человек просто мастер на час (то есть, тоже решает мелкие проблемы с кранами и лампочками, то тут ровно тоже, что с поэзией). Это восходит к одному эпизоду бондианы, в котором главный герой, застрелив очередного негодяя в клинике, садится в машину любовницы-медсестры. Она его спрашивает: «А чем, вы, собственно, занимаетесь?» Бонд отвечает, что он troubleshooter, что несколько теряется в переводе.

Вот это, я понимаю, представление.

А битва «писателей» и «литераторов» — прах и тлен. А перебирание чёток «поэт», «писатель», «литератор» и, извините «член» — сплошное лукавство. Стёрлось, обросло неприятными ассоциациями слово «литератор», надо зваться «писателями». Стало чересчур официальным слово «писатель», так чтобы быть от этой помпезности подальше, будем «литераторами». Нехорошо зваться инженерами человеческих душ, так будем называться исследователями жизни. Такая сутолока всегда напоминает безумное чаепитие и постоянное пересаживание в поисках чистой посуды.

Как-то, во время Тамбовского восстания, крестьяне кричали на деревенских сходах, что они «не за большевиков, мы за коммунистов» — ну, они были люди необразованные, и у них была надежда, что это разные вещи. В истории нашего прекрасного и несчастного Отечества вечная битва названий. Вот в недавнем, а для кого-то уже очень далёком прошлом, когда появились кооперативные туалеты, а на митингах носили транспаранты про «шестую статью», противоположные политические силы назывались «патриоты» и «демократы». Это вышло как-то само собой. Потом всё смешалось, как на столе у напёрсточника, и я вились «консерваторы» и «либералы». Потом появилось чудесное слово «ватники», но оппозиции к нему так и не придумали. Причём слово «ватник» было как бы придумано для обиды, но я наблюдал, как множество людей так и представлялось в прихожих: «Я Николай Павлович, ватник». Выходило у них половчее, чем такие же представления у поэтов.

Но дело ещё в том, что литература как социальный институт вовсе не в фаворе.

Все эти битвы гордости и предубеждений происходят в тот момент, когда всякая приличная девушка понимает, что если к ней подходит человек с тайными желаниями страстей и произносит: «Здравствуйте, я — Вова. Писатель», то, может, мучения страстей тут присутствуют, но денег точно нет. Девушка видит мятый пиджак или свитер в катышках, вспоминает рассказ подруги о том, как принесли рукопись, напечатанную на матричном принтере. А в рукописи была история про то, как во время митинга герою отказала однокурсница, а он нёс транспарант про отмену всё той же шестой статьи. И она недоумевала ещё, что там, в Уголовном кодексе, дают по шестой статье. Обычно такой человек начинает ей что-то читать вслух, рассказывает, что его творения лежат в Сети, а потом неизбежно, предложит заплатить за его кофе.

Так вот, в этой ситуации, совершенно неважно, назовёт ли он себя писателем или литератором. Бардов она научилась избегать ещё раньше, их выдавал горький запах костра.

Ничего этого не нужно.

Былые гордые имена профессий сейчас не работают, наследство прожито и проедено, как дядино имение. Более того, довлатовское «всегда», то самое время, когда «роль и поприще писателя считались почётными», это время очень короткое и началось полтора века назад, и давно уже, в эпоху кооперативных туалетов, подошедшее к концу. После Пушкина в именах и вовсе пошла путаница: поэта называли писателем, писателя — поэтом, а всех вместе «художниками». «Писателями» звали журналистов, в энциклопедиях так именовали историков и экономистов, а людей на вольных хлебах или же газетчиков звали просто писаками. Не говоря уж о том, что были разного рода бумагомараки, что сочиняли романы с продолжением про пещеру Лихтвейса, где граф Нулин положил Наташе руку на бедро, и всё заверте...

В своих прекрасно-наивных рассуждениях Довлатов говорит о придуманном мире (не он его придумал, что его извиняет), но ещё и сам добавляет туда пафоса с этим «поприщем». Нет этого ничего, есть только сочинительство — трудное и малодоходное, которое от страха за будущее, хочется осветить лампочкой возвышенного света.

Нет, некоторые помнят, что звание писателя в советской стране было синонимом успеха, а пока ты не стал писателем-членом, оставалось надеяться, что твоим стихам, как драгоценным винам наступит известно что. Вот, кстати, совершенное было безумие с битвой женщин за мужскую форму «поэт» и появление всяких экзотических производных для тех, кто был согласен на компромисс.

И горе тебе, если назовёшь кого не по чину поэтессой — видел я слёзные драмы и по этому поводу.

Теперь всё это как-то поутихло.

Виной всему, кажется, финансовые потоки. Как обмелеет живительный ручей, так тише становятся голоса в спорах за самоназвание. Нет в них никакого смысла.

Правда, рассудительные люди, которые не брезгуют мелочами, говорят, что «как вы яхту назовёте, так она и поплывёт»2, а также вообще имя — очень важная вещь для продвижения товара на рынок. Это верное замечание, только никакого коллективного продвижения на рынок уже не наблюдается. На рынок все давно продвинулись в те времена ещё, как пронесли все интересные транспаранты на митингах и отменили неприятные статьи в Конституции, да и саму прежнюю Конституцию скопом. Писатели и литераторы на этом рынке сначала веселились, а потом несколько печалились, просили их с этого рынка забрать, но было уже поздно.

Вышло какое-то недоразумение, как говорила Мата Хари, когда её прислонили к столбу, но вместо того, чтобы дать потанцевать, завязали глаза.

В эпоху перепроизводства слов лишние имена не нужны. Они похожи на визитки членов Галактической Академии Безопасности и купеческие ордена с витиеватыми девизами вроде «За десять лет без обмана покупателей». Ничего этого не надо, прочь, прочь.

Все слова свободны, и проще всего — твоё имя, данное родителями. А не нравится, записывайся хоть сантехником человеческих душ.

В отличие от совершённых дел, никакой причины для гордости ни в каких корпоративных званиях нет.

Я, кажется, просто двуногое существо без перьев. Можно подумать, что это им лучше быть, чем человеком.