РОЖДЕНИЕ СЛОВА

Ты проклятьем был рождён, –
будь проклят, перстень мой!

В наше время довольно сложно заниматься футурологией и манифестациями. В таких случаях речь неминуемо клонит к эсхатологическим прогнозам, а это губит высказывание, и оно катится в яму, где уже покоятся пророчества о конце отдельных искусств и самого земного существования. Меж тем, разговор идёт о смерти. Смерть вообще очень притягательная тема для обывателя — смерть человека, смерть литературы или гибель империи.

Многие явления, особенно в культуре, претерпевают сейчас такие изменения, которые отменяют само их прошлое бытиё и смысл. То есть, культура и литература, в частности, настолько активно реагирует на имения цивилизационного типа, что часто произносятся слова о смерти литературы. Речь идёт о современных преобразованиях в книжном деле не столько с позиции издателя, сколько с точки зрения производителя контента. Слово «контент» в меру цинично, потому что слово «литература» часто используется как оправдание бесприбыльности или просто ненужности текста.

Довольно много в последние годы говорили о трагической гибели бумажной книги. Это были удивительно эмоциональные обсуждения, причём в тот момент, когда людям, связанным с кнопками и экранами, уже стало понятно, что гибель массовой бумажной книги неотвратима.

Это происходило долго, и эта тема окончательно всем надоела, и, наконец, не осталось никого, кто в качестве серьёзного аргумента приводил бы запах переплёта и шелест страниц. Причём то и дело смешивались жалобы на смерть бумажной книги и жалобы на гибель «высокой литературы» — впрочем, последовательные люди шли дальше и говорили о гибели литературы вообще.

Лучше всего объясняют этот процесс метафоры — и, значит, происходит перерождение книги старого типа во что-то наподобие почтовых марок.

Почтовые марки имеют сейчас филателистическую ценность, при этом никого не смущает, что большая часть писем отправляется при помощи Сети.

Однако, если отбросить естественное чувство отчаяния ставших ненужными людей, ничего страшного в этом нет. Однако эмоции самих производителей были подлинными — потому что окончился срок одного общественного договора. То есть, того самого контракта, что был неписьменным образом заключён между производителями контента и обществом.

(если Бога нет, то какой же я капитан?)

время седых пирамид

Писатель должен был писать, а читатель — читать. Так продолжалось почти до конца XX века, но тут-то и произошли известные изменения.

Во-первых, было открыто множество других способов проводить время — и к обществу пришли визуальные искусства. Иконка победила букву.

Во-вторых, культура, согласно демократическому голосованию платежом, стала полностью демократической. То есть, рухнула волюнтаристская пирамида эстетики («Стыдно не читать Толстого? — А почему стыдно?» — раньше этот спор кончался репрессиями со стороны школьной учительницы или главы государства, ныне аргументация такого рода не работает). Но, более того, в демократическом искусстве этот спор вовсе не имеет разрешения.

Вопрос ещё и в том, что мы называем чтением. Читаем ли мы Яндекс и Википедию? И да, и нет.

С другой стороны литературные классики писали не для масс, и литература, теряя свою сто-двести лет назад приобретённую большую аудиторию, просто возвращается к малому, но прекрасному кругу понимающих суть читателей.

В двадцатые годы прошлого века интеллигенция столкнулась с необразованной массой, пришедшей в культуру, науку и производство.

Тогда интеллигенция имела дело с конструкцией прежнего времени: народная масса и образованный слой. Так было и в XVIII веке, и во времена формалистов.

Теперь эта широкая народная масса стала грамотной и начала писать — причём, вся (другое дело — что).

Вместо пирамиды, некоей иерархии ценностей, общей для страны, а то и Ойкумены, в чистом поле выросли миллионы крохотных ценностных пирамид.

Ценностная шкала становится всё менее общей. Она — всегда акт волюнтаризма, если же он заменён демократическим голосованием, хотя бы на словах, никакой шкалы не бывает.

Либо мы имеем дело с неким термодинамическим полем, в нём, конечно, могут быть случайные флуктуации, но всё в целом будет стремиться к простому равновесию, своего рода тепловой интеллектуальной смерти.

Либо мы надеемся на существование искусства и наук внутри узкого круга — и тогда становимся подобием китайцев времён маоистского «Большого скачка», выплавлявших в деревенских дворах чугун. Чугун выходит плохой, и это не просто плохая металлургия, а занятие, параллельное металлургии. Уже круг — смерть живому искусству.

(образ книги)

ухожу, ибо в этой обители бед
ничего постоянного, прочного нет

Меняется сам образ книги — подобно тому, как меняется газета в электронном формате. От фиксированного объёма газета приходит к собранию текстов, которые не нужно сокращать или растягивать, чтобы они заполнили бумажный лист. Номер одного дня не отделён от дня предшествующего. Читатель может прогрызть с воображаемой подшивке ход, подобно мыши — интересуясь только публикациями на одну узкую тему.

Так и книга теряет жёсткие границы.

Раньше она была ограничена обложкой — твёрдой или мягкой.

Теперь она этих границ не имеет — но речь идёт не только об объёме, количестве текста.

Постоянное сменяется непостоянным.

Иногда говорят, что прежняя форма книги вне зависимости от формы публикации останется частью жизни учёных.

Это хорошая мысль — но представим учёного, который демонстрировать свою работу на сетевом ресурсе, который, по сути является бесконечно меняющейся монографией. Это монография нового типа, которая читается не линейно, а подобно энциклопедии.

Но динамичная книга присуща не только науке. Самая знаменитая русская книга, международный символ русской литературы, «Война и мир», писалась сложно — от романа «Декабристы», через первые редакции романа, выделение и усекновение частей, и, наконец, к известному варианту, который тоже был не окончателен. Как известно, «Война и мир» не дописан, и автор предпринимал попытки продолжить его.

Причём разные редакции выходили в печать, и речь идёт не о черновиках. Можно представить сетевой ресурс, на котором текст превращается, увеличивается, меняет своё течение. Это не означает, впрочем, исчезновения его прежних версий.

В конце прошлого века считали, что длинных повествований больше не будет, их вытесняет клиповое мышление, одним словом — будущее за короткими объектами культуры.

И вдруг обстоятельства вывели на арену серийность. Оказалось, что объекты должны быть не очень длинными, но при этом серийными, образующими единство нового типа. Появились телевизионные сериалы высокого качества, даже фильмы имеют пару-тройку сиквелов, огромной популярностью пользуются серийные романы и рассказы — наподобие детективных рассказов Конан Дойла, печатавшихся сорок лет.

Книга становятся не дискретными, а непрерывными — точь-в-точь как жизнь. Ну, или наука.

(поэт в россии больше чем поэт)

зовусь я Цветик

Писатель в России имеет авторитет в меру своей медийной известности.

То есть, не в силу нравственных или художественных особенностей своих книг, а потому что он известен, ведёт какую-нибудь программу на телевидении, путешествует по всему свету или живет среди богатых людей под Москвой.

Всякий человек сейчас может делать какие угодно заявления — и выступления современных писателей похожи на сотни эмоциональных текстов, которые присутствуют в Сети и медиа.

Иногда они глупы, иногда — умны, а иногда это и вовсе некое психотерапевтическое выговаривание.

Бессмысленен вопрос о том, кто прислушается к словам писателей — обычно они, как и многие другие остаются без последствий.

Если, конечно, это просто будет компонент рекламной стратегии какой-нибудь книги.

Особенность времени в том, что сейчас писателю проще не писать её, а агитировать вне, а не внутри текста.

Литература нового типа не собственно политизирована, она просто склонна к прямым высказываниям и экономит на их художественном оформлении.

Особенно это видно в тот момент, огромное количество людей верит, что добиться улучшения жизни можно не длительными упорными усилиями, скучным трудом, а простым переплавлением своего недовольства в однократное эмоциональное усилие.

Однако история нам всё время подкидывает незавидные сценарии воплощения прекрасных однократных порывов души.

(движение денег)

рукопись продать

В разговорах о переменах всегда полезно искать экономическую составляющую. Динамика финансовых потоков говорит о многом, в частности о мотивации. И размышления о мотивации могут многое дать человеку, пытающемуся угадать лицо будущей литературы. Существующая система книгоиздания и книгораспространения уже отучила автора думать о книге как о средстве пропитания. На этом рынке могут выжить две модели — клоуны и сценаристы. На сценаристах я бы не стал останавливаться подробно, поскольку говорил об этом в другом месте1, а вот с клоунами все куда интереснее. Клоун — это вовсе не только исполнитель, это тип синтетического интересного публике человека. Финансовые потоки приходят к нему вовсе не от проданного тиража) или, вернее, не сколько от тиража), сколько от концертной и прочей сопутствующей деятельности.

Современный массовый автор — в чём-то продолжающий традицию русского скомороха.

Случилось перепроизводство литературы, а ведь тот общественный договор, который мы знали, формировался в тот момент, когда значительная часть населения была вовсе неграмотна. Теперь потомки этих крестьян производят в социальных сетях огромное количество текстов, историй, подмечают детали чужой жизни и рассказывают анекдоты из своей. Следуя известному анекдоту об обезьянах, которые случайным образом напечатают «Войну и мир», среди литературы социальных сетей появляются интересные тексты.

Понятно, что тексты эти несколько иные по форме — короче и быстрее, к тому же они интерактивны.

Рынок оставляет небольшую экологическую нишу для затворников, будто для вымирающих зверей, но это голодные степи.

Смерть старого способа чтения и, произошла при одновременном возвышении Автора.

Изданная книга является поводом к возникновению Автора-персонажа в медиа, а чтение её необязательно. То есть, Автор подавляет свою Книгу.

Сейчас продавать электронную литературу мало кто умеет.

С ней дела обстоят как и с самим производством контента — жадность и глупость издателей уничтожили рынок (Рынок, конечно, никуда не пропадает, просто он развивается иначе — и при некоторых условиях, он может развиваться медленнее, а мода на чтение проходит быстрее. Никто не скажет, что нет рынка коллекционных марок — но рынок продовольствия или вооружений с ним не сравним. Иначе говоря, антикварные услуги на рынке чтения могут существовать бесконечно). А ведь создавать финансовые потоки сложно — большинство же издателей на российском рынке думают, что новое книгораспространение — это создание сайта с контентом в примитивной верстке и приделанной к нему не всегда удобной платежной системой.

Продавать нужно не собственно текст, логичнее продавать автора. Одна отдельная книга — похожа на выстрел, который, конечно, может решить исход сражения, но это случается редко.

Ситуация кардинально меняется, когда на поле боя появляются пулемёты.

В этом смысле успешный проект — это писатель-колумнист, сочиняющий разного рода тексты на глазах у публики. Процесс рождения новой литературы похож на технологический прогресс — именно технологическим прогрессом она и порождена. Но этот процесс не одномоментен, он непрерывен, и новая литература наверняка уже возникла — но мы пока не решаемся открыть эту коробку, в которой заключён источник нового, и, одновременно старый несчастный кот наших привычек. Новая литература вовсе не лучше прежней, но она и не хуже. Она, как всегда в эпоху перемен, будет спекулировать на старых терминах и знаках отличия, но устроена она по другому — как кино и театр в сопоставлении.

(живите в доме, и не рухнет дом)

да я шут, я циркач

Нужно сказать парадоксальную вещь — слово главнее литературы.

Роскошь человеческого общения важнее книги.

В новой реальности выживает та часть литературы, которая может создать симфонию между автором и читателем, и если для этого нужно пойти в кабак и ударить по гусельным струнам, то автор должен это сделать.

И уже есть довольно много людей, для которых это путь естественен2.

Итак, основной вывод заключается в том, что новая система электронного книгоиздания будет иметь дело с новой литературой. Проблемы авторского права для писателей уйдут на второй план — классика так или иначе станет общественным достоянием, а за сомнительную честь читать актуальную литературу авторам придется ещё и приплачивать.