РЕПЕРТУАР
- Выпей яду, Ксанф.
«ГПУ и Жопа». Неизвестный автор.
Гражданин в полосатой вязаной шапочке, которые носят футбольные болельщики (правда у него она была похожа на устройство для определения направления ветра, которое лётчики зовут «колдун» или «колбаса») вступил в маленький провинциальный город, как завоеватель в побеждённую столицу. Город ему не нравился, вокруг была обычная нищета и убожество. Посередине главной площади находилась лужа, взятая напрокат у Гоголя. Над управой трещал на ветру трёхцветный флаг, выцветший настолько, что поменялась его государственная принадлежность. Завоёванное гражданину не понравилось, он повёл длинным носом, взятым, кажется, у того же писателя, и оглянулся.
Нет, в этом городе было нечто неожиданное. На противоположных сторонах площади стояли сразу два театра. Здания были однотипными, и отличались только вывесками: «Новый театр» и «Новейший театр». Нет, ценником на билеты они тоже отличались.
– Один театр – два сольди, другой театр – четыре сольди, потому что четыре больше двух, — суммировал различие в художественном методе гражданин.
На следующий день в театре за два сольди появился посетитель.
В зале было пусто.
Между плюшевых кресел бегала только крыса. Когда Гражданин присмотрелся, то обнаружил, что она в очках.
Старый театральный занавес был тяжёл и расшит золотом. Даже издали чувствовалось, насколько он пыльный и старый. Гражданин поднялся по ступеням на сцену и, скользнув за мрачный полог, тут же остановился.
Перед ним, расставив широко ноги, сидел на табуретке толстый человечек. В руке его была плётка.
Рядом стояли актёры, чем-то похожие на кукол.
— Чувствую стиль мастера, — сказал Гражданин в полосатой шапочке. – Кажется, что-то эротическое есть в вашей творческой концепции. Я хотел бы поступить к вам на службу.
— У нас кукольный театр, а разве ты кукла? И почему ты не пошёл в другой театр?
— Я был там. Там на занавесе нарисована чайка, а я не люблю птиц. Впрочем, я не люблю и людей. Они ничего не понимают и читают не с помощью головы, а посредством другого места.
— Ты мне нравишься, — сказал человек с плёткой. – Можешь называть меня Барабас. Ну, скажем, Всеволод Эмильевич Барабас, если тебе нравится торжественность. Фамилия твоя меня совершенно не интересует, поэтому ты будешь зваться просто Малыш. Денег я тебе не дам, или дам как-нибудь в другой раз, всё равно тебе их некуда тратить. Главное, ты будешь служить Мельпомене, а она у нас строгая госпожа, кормить не кормит, а только хлещет плёткой. Познакомься с моими куклами, малыш.
На Малыша смотрели высокий и мрачный Арлекин, такой же мрачный и высокий Пьеро и красавица в несколько рискованном наряде.
— Арлекина, — сказал Всеволод Эмильевич, — зовут Владимир Владимирович, Пьеро – Александр Александрович (я люблю сдвоенные имена), а у нашей примы имён много – но все они на букву «Л». «Л» как любовь. Потому что она и есть любовь. Она наша прима. Незнакомка. Прекрасная дама. Первая кукла, что начала водить автомобиль, и тут же его разбила. Остерегайся её – она сбежала из витрины модного магазина и до сих пор не избавилась от своих манер.
Больше актёров у нас нет, кроме крысы, конечно. Но она служит уборщицей.
Это Малыша удовлетворило, и он стал служить в театре Карлсона завлитом.
Служба оказалась необременительной. Спектаклей было немного, и поэтому куклы всё время выясняли отношения. Репетиции были и вовсе удивительными. Карлсон собирал актёрский состав за кулисами и лупил кукол плёткой.
— Зачем ты их бьёшь? – как-то спросил Малыш.
— Актёров надо бить, — ответил Карабас. – Все актёры – куклы, даже если они называют себя людьми. Знаешь, что такое кукла? Кукла это механизм. Наверняка ты помнишь, как наши бабушки и деды стучали по телевизору, когда он плохо показывал картинку, помогает этот способ и сейчас. Тут тоже самое. Рассказывали и про одного знаменитого учёного, который починил счётно-решающую машину, пнув её в бок. За удар он взял один сольди, и десять тысяч за своё знание, куда ударить. Любой удар изменяет реальность. Жизнь полна ударов. Даже смерть в прежние времена объяснялась ударом. Удар – и нет человека, если место выбрано неправильно. Или, если подумать, наоборот, совершенно правильно.
Малыш довольно быстро освоился, и интриги в труппе перестали быть для него секретом. Пьеро писал бесконечную поэму «Тринадцать» на религиозную тему об апостолах и возмездии за предательство. Арлекин тоже сочинял лирические стихи для примадонны, в основном о её скулах, на которых горит закат. Впрочем, чаще лирики он писал рекламные частушки, зазывавших зрителей.
Однажды Малыш спросил, отчего у них в репертуаре всего одна пьеса.
— Кажется, у нас проблемы с репертуаром, — заметил он.
— У нас нет проблем с репертуаром, потому что мы играем одну и ту же пьесу. Раньше она называлась «Мышеловка», а теперь — «Балаганчик». Нужно менять не пьесы, а названия, потому что мы играем жизнь, а в жизни вечно происходит одно и то же. Главное – это запастись клюквой для сока. Клюквенный сок – очень важная в нашем театральном деле вещь.
— А, может, поставить ещё одну, какую-нибудь сказку для детей. Про ключи от счастья. Мальчик будет искать ключи, соберёт их и сложит слово «вечность».
Но Барабас ответил ему, что Малыш ничего не понимает в сказках. Ведь только европейские сказки — настоящие сказки, а наши сказки и не сказки вовсе. Эти сказки ставит театр напротив, и там по-немецки домовитая Красная Шапочка с бабушкой варят волка.
— Наши сказки, — строго заметил Барабас, — это жизнь. В них чёрная вода лесного озера и кипящая поверхность молодильного котла с варёным царским крупом, в них горький военный вкус каши из топора и сиротский плач медвежьей родни. В них гусеничный лязг самоходной печи и щучий присвист несбывшихся желаний. Вот что такое наши сказки, которые просто чуть окрашенная билибинской киноварью правда. Наша жизнь, и наши сказки всегда предлагают цепочку испытаний. Обычно их три, а вот в театре за четыре сольди — блямц! – и всё. А у нас не нужно собирать слово «вечность» для чего-то. Наш человек просто вечно ходит по ледяной пустыне, и что-то собирает – тоже вечно. Одним словом, ничего ты не понимаешь в сказках. Главное, живи без торопливости. Если просидеть на крыльце, не выпуская корзины с пирожками из рук достаточно долго, то увидишь, как мимо твоего дома проплывает дохлый волк.
Но Малыш не оставил своей идеи. Он то и дело приставал к директору театра.
— Хотите, Всеволод Эмильевич, я напишу вам ещё парочку пьес? – говорил он Барабасу. — Это несложно, честное слово.
Наконец, Барабас кинул на него очень странный взгляд и поднял средний палец для привлечения внимания.
— Дурак. Повторяю, ты ничего не понимаешь в искусстве. Одни говорят, что сюжетов всего тридцать два, другие – что их четыре. Я слышал, про одну женщину, которая говорила, что их два – герой, приезжающий в чужой город и женщина, получающая наследство. Но и это не так.
Вот ты смотришь на картинку в книжке и видишь там мальчика со стариком да белого пуделя. Ты думаешь, что это история о том, как мальчик живёт без семьи, которую написал один француз. Мальчик всюду чужой и не знает, что он наследник огромного состояния. Но потом ты обнаруживаешь ту же иллюстрацию в русской книжке, и там среди родных осин, узкими горными тропинками, от одного дачного поселка до другого, бредёт по полуострову компания неясной принадлежности. Впереди бежит, свесив набок длинный розовый язык, белый пудель, остриженный наподобие льва. За собакой идёт двенадцатилетний мальчик, который держит в одной руке свернутый коврик для акробатических упражнений, а в другой несёт грязную клетку со щеглом, обученным вытаскивать из ящика разноцветные бумажки с предсказаниями. И, наконец, сзади плетётся дедушка с шарманкой на скрюченной спине. И всё потому, что сюжет один, везде есть старый и малый, Шерлок и Ватсон, Дон Кихот и Санчо Панса. Только иногда мы рассказываем его в тот момент, когда у мальчика нет собаки, а иногда – когда собака у него уже есть.
Так вот, в мире нет даже двух сюжетов. Сюжет всего один. Но давай, ты просто вечером придёшь на репетицию.
Малыш пришёл и застал всех – даже крысу.
Сперва они сидели за столом, и он с нетерпением ждал, когда всё начнётся. Но они просто ели и пили, а потом Мальвина вымыла всем ноги. Это Малышу понравилось.
— У нас довольно мало кукол, — сказал Барабас, обращаясь к Малышу. — Поэтому во время выступлений наши актёры исполняют по нескольку ролей. Тебя же не удивляет, что актёры играют не одного персонажа всю жизнь, а множество. Ты, к примеру, теперь будешь изображать странника, прибывшего в город.
«Это недалеко от истины», — подумал Малыш про себя.
— А вот Мальвина будет одновременно твоей женой и подругой. И та и другая получили тебя как внезапный дар.
«Вот это – тонко, по-современному», — решил Малыш.
— Владимир Владимирович и Александр Александрович будут одновременно стражниками и разбойниками: очевидно же, что стражники и разбойники одно и то же. Однако ещё они будут твоими друзьями и учениками.
— А кого будешь играть ты?
— Я всегда играю самого себя – согласно своему имени. Ну, или фамилии, как её понимают некоторые.
— Но ведь Барабас – это не настоящая фамилия!
— Опять ты ничего не понял. Самая настоящая, ей две тысячи лет. Тогда меня звали точно так же, только произносили по-разному — Βαραββᾶς, или Вар Раванн. Но можно просто — Варрава. Меня отпустили тогда на волю, и с тех пор я обречён проигрывать один и тот же сюжет. Все поели? Теперь вяжите его!
И коллеги, улыбаясь, обступили Малыша, медленно сжимая кольцо.