РЕКОНСТРУКЦИЯ

― Мне не нравится, что ты всё время пьёшь, ― сказал Командир, переводя дух.

Видно было, что он ненавидит весь мир, потому что ему пришлось лезть по бесконечной лестнице, а потом пробираться пыльным чердаком на крышу.

― Если бы я воевал в Афганистане, то курил бы. Но ты знаешь, что я туда не попал по возрасту.

― Мало ли, у вас, питерских, всегда всё перевёрнуто. И слушаешь ты какую-то дрянь. Какие-то двери... Что это, зачем? Для старпёров это всё…

Малыш выключил допотопный магнитофон, а Командир брезгливо отодвинул бутылки и лёг с ним рядом на нагретую жесть.

― А говорят, что курить даже лучше для здоровья. Скоро, говорят, снова разрешат.

― Нам много что обещают скоро, ― Малыш говорил с Командиром на равных. Тем более, перед ним был бывший командир.

И Малыш сразу же спросил:

― Куда?

Он знал, что за просьба может быть у Командира, не огород же ему понадобилось полоть.

Ехать надо было недалеко.

― Ты понимаешь, ― говорил Командир, ― Карлсон совсем сошёл с ума. У него был шанс, а теперь его нет. И шанса нет, и его самого. Он — как бы не он уже, крыша у него поехала.

Малыша немного вело от утренней выпивки, ему уже хватило романтики в прошлом. Да-да, сто тысяч лет необъявленных войн, и вот ещё одна, чужая. И этот полковник, он ведь его знал. Революция пожирает своих детей. Нет, враньё, все пожирают своих детей ― и всегда приходят свои ― как к Андреу Нину...

― Какая Нина?

― А это я так, это из Барселоны, вспомнилось просто,― отмахнулся Малыш.

― Вас, питерских, погубит начитанность, вот что.

Малыш пожал плечами. Папа не одобрил бы этой фразы.

― Он становится опасен, ― продолжал шелестеть голос над ухом. ― Ты должен понимать, он воин-поэт в прямом смысле… Ты пойдёшь на катере...

― К такой-то матери, ― сам того не желая, продолжил Малыш.

…Он погрузился на этот катер в верхнем течении реки, по которому ещё невозможно было угадать её величие в течении среднем и нижнем.

Катер шёл, поднимая волну, и только у границы сбросил скорость.

Капитан угрюмо смотрел на Малыша. Он, видимо, часто возил такой груз, и не сказать, что это доставляло ему удовольствие.

Малыш думал, что они пересекут границу ночью, но катер прошёл её днём. Просто капитан сходил к пограничникам с красной полиэтиленовой сумкой из супермаркета с логотипом «Кока-Колы», а вернулся уже без сумки. Малыш даже и не поинтересовался, почём нынче переход.

Как только пограничный пост скрылся за поворотом, два матроса стащили брезент с кормы.

Там оказался спаренный пулемёт.

Стволы масляно блестели в закатном солнце.

Пулемётом они воспользовались только раз.

Из протоки было высунулась лодка ― старая дюралевая «казанка».

Матрос с плоским, будто стоптанным, лицом тут же развернул стволы и стрелял, пока не опустели коробки.

Они отплыли довольно далеко, когда Малыш услышал, как воет собака. Он догадался, что это, видимо, собака с той лодки. Как она уцелела ― непонятно. Но больше думать ничего не стал.

Они были уже на черте войны ― черта была зыбкой, и войну от мира, по сути, ничего не отделяло.

Так прошло два дня.

Малыш, по большей части, сидел у борта и слушал в наушниках свою музыку для старпёров.

Иногда он лежал на палубе катера и смотрел, как голубое небо чертят реактивные самолёты, ― он знал их силуэты наизусть, потому что видел их на многих войнах. Если во всём мире будут воевать одним оружием, это будет логично. Оружейники всегда договорятся, подумал он. Но в наушниках бились клавишные, и он прикрыл глаза. Тем более что в наушниках он не слышал залпов, что становились всё ближе и ближе.

Наконец, река привела их в пустынный город, с трудом миновав обломки обрушившихся мостов, и они причалили к прогулочной пристани.

Там ветер давно истрепал навесы с рекламой «Кока-Колы».

«Кока-Кола, ― подумал Малыш, ― тоже интернациональное оружие».

― Мы не обязаны идти с вами, ― прервал молчание капитан.

― А? Ах да, разумеется. Но вы, кажется, ждёте меня до утра?

― Точно так. Но только до утра.

― Больше и не надо.

Малыш пошёл вдоль пустынной улицы. Какой-то остряк написал на стене старый лозунг «Patria o muerte!» ― конечно, с ошибкой.

В нагрудном кармане попискивал навигатор, выводя к старому зданию универмага.

Всё решается в универмагах, история всегда рифмуется, ― подумал Малыш, но не сумел вспомнить, что это за универмаг пришёл ему на ум. Кажется, это был какой-то универмаг на Волге. Волга совсем другая река, но и там всё решилось в универмаге. Какой-то сумасшедший фотограф следовал за ним, бормоча и щелкая аппаратом.

Приглядевшись, Малыш заметил, что объектив у него наглухо заклеен скотчем. Он прошёл мимо костров, что чадили в железных бочках. У него несколько раз проверили документы, но Малышу показалось, что он мог бы показывать их кверху ногами.

И вот, пройдя по длинным коридорам, где отовсюду слышалась какая-то разухабистая музыка, он остановился перед дверью с вполне уместной табличкой «Директор».

― Узнаю тебя, мой мальчик! Даже сейчас ты постучался, даже сейчас.

Голос был добродушен, и Малыш сразу вспомнил, как услышал его в первый раз. Хозяин этого голоса орал на него под Полтавой лет десять назад. Они выстроились в поле, шведы против русских, и полковник тогда не был ещё полковником и даже генерал-поручиком ― он был капитаном Преображенского полка.

― Здравствуйте, товарищ полковник. Вы помните меня?

― Как же тебя не помнить, Малыш? Ты ведь зашёл поговорить, да?

― Конечно, товарищ полковник, поговорить.

― Только сядь сюда, Малыш. Мне очень не хочется, чтобы ты делал какие-нибудь резкие движения, тогда ведь разговор не получится. А помнишь, как я вытащил тебя из вертолёта, а потом мы вместе вытащили штурмана? Пилот был убит, а штурмана мы вытащили. У него были перебиты ноги, и, дёргаясь, он резал себя обломками костей. Доктор скомандовал: «Наркоз!», и ты резко ударил штурмана в голову. Я не ожидал, что тебя учили полевой медицине. А теперь ты пришёл поговорить. Просто пришёл поговорить. Варенья хочешь?

― Давайте.

Карлсон выдернул банку из груды таких же за его спиной.

― О, на этот раз ― клубничное. Хорошо жить в универмаге, да?

― Я не люблю клубничное, хотя, впрочем, какая разница.

― Ты просто не разбираешься в варенье. А я вот разбираюсь, я даже спирт в нём развожу. Я много в чём разбираюсь. Многие упрекали нас в том, что мы просто хотели пошалить, но ведь ты знаешь, что это не так. Я слишком много читал, прежде чем перестал читать вовсе, ― и это были воспоминания. Что толку читать выдумки, нужно читать мемуары ― в них хватит и выдумки, и правды. Я хотел реконструировать прошлое.

― Всего не перечитаешь, и ничего не вернёшь, ― сказал Малыш, чтобы только заполнить паузу.

― Всего и не надо. Ведь что скажет Папа? А Папа скажет ― пустяки, ведь это дело житейское. Но я запомнил, как делается история. Кому сейчас интересны ужасные подробности политических решений Че Гевары, расстреливал ли он несчастных по темницам и хорош ли его смешной опыт руководства финансами?

Это всё задел для будущего. Тем, кто сейчас рядом, мы не нужны: ни мы, ни наши идеи; они не простят нам голода и бомб с неба. Им выплатят пенсии и раздадут хлеб. Если бы мы смогли платить, то всё бы решалось просто. Война выигрывается в банках, а не в окопах.

― Ну, конечно, ― сказал Малыш. ― Кусок хлеба с маслом и никаких бомбёжек.

― О, ты понимаешь, Малыш. А вот те, кто сейчас ещё ничего не смыслит, будут рассказывать о нас легенды. Всё будет решаться в пространстве художественных текстов и кино. Меня, впрочем, тогда уже не будет. Я удивлён, что мне позволили прожить так долго, ведь революции пожирают своих детей, ты не поверишь, из этой нехитрой мысли состоят все мемуаристы. У тебя, кстати, тоже есть шанс успеть написать что-то в этом духе. Тот, кто привёз из джунглей руки Че Гевары, кажется, написал.

― Я не люблю писать.

― Люби, не люби ― дело твоё. Будешь выступать в телевизоре, залезешь в эту маленькую дурацкую коробочку. Постарайся там рассказать обо мне хорошо.

― Это уж как выйдет.

― Ну, я и не надеялся. Тогда давай сделаем это по-быстрому. Тут на стене, видишь, висит меч. Мне подарили ― сам... А, не важно, кто... Я тогда дрался за японцев. Ты читал Мисиму? Да что я спрашиваю, читал, конечно. Это конец, мой милый друг. Это конец, мой единственный друг, конец. This is the end, this is the end. Я не буду сопротивляться, а ты постарайся сделать это с одного удара, ладно?

Малыш снял со стены настоящую катану ― сразу было видно, что дорогую.

Когда дело было сделано, то он поднял с пола голову и бережно положил её в пакет с логотипом «Кока-Колы». Пакет был красный, казалось бы, под цвет крови, но кровь, тут же его залившая, выглядела почти чёрной.

Этих пакетов тут была целая стопка, куда ж ещё класть отрывной корешок расходного ордера.

Затем Малыш воткнул в уши наушники и вышел.