ПОВЫШЕННАЯ ДУХОВНОСТЬ

Над вымыслом слезами обольюсь.

Александр Пушкин

(жанр без названия)

Есть такой тип текстов, которым я не могу придумать названия. Сначала я хотел их назвать простым русским словом, но это неудобно в публичном пространстве, к тому же Роскомнадзор борется у нас за эстетическое совершенство примерно теми же методами, что Том с Джерри — оставляя вокруг хаос из обломков. Чтобы никого не подводить, я назову это явление текстами повышенной духовности. Так вот, есть истории, на которые любят ссылаться в социальных сетях, вроде как на мудрые мысли писателей и философов: «Когда ты растерян, помни, что нужно только раз сделать шаг, и всё остальное будет легче».

Это, конечно, совет повышенной духовности, но не тот тип текстов, о которых я хочу рассказать.

Сегодняшняя тема о развёрнутых рассказах-притчах.

О том, как одна учительница заметила, что мальчик в её классе стал плохо учиться, а потом она узнала, что он сирота, и его родители погибли в автокатастрофе. Мальчик совсем от этого потерял рассудок, и пошёл бы по кривой дорожке, если бы не эта учительница. Она стала душиться духами его матери, и ученик проникся к ней доверием (нет, они не стали любить друг друга в пустом классе — это было бы забавно, но тогда это была бы не история повышенной духовности, а честный порнографический рассказ, или даже очень хороший рассказ, но это, увы, текст повышенной духовности). Мальчик стал лучше учиться и, когда учительница состарилась, этот выросший мальчик пришёл к ней, оказалось, что он окончил колледж и получил престижную работу. У него уже есть дорогая машина, а ещё ему дали кредит на большой дом.

Вот к чему приводит ласка. Ну и старые духи, конечно.

И такие истории собирают в социальных сетях свои лайки, их охотно перепечатывают всякие порталы «Начни с себя», «Просветление и мы», «Духовный путь» и другие.

Или директор Гарвардского университета принимает бедно одетых посетителей, которые хотят увековечить память своего недавно умершего сына. Они долго ждут в приёмной, им сообщают, что всё это будет очень дорого, и в результате они говорят, что лучше откроют собственный университет. Потому что, оказывается, что это чрезвычайно богатые люди, и в память о сыне они основывают Стенфорд.

Или вот одна – неавторизованная, почти полностью: «Корабль терпит кораблекрушение. Супружеская пара сумела добраться до спасательной шлюпки, но, к их глубокому сожалению, там было только одно место. Муж сам забрался в лодку, оставив жену погибать посреди океана. И перед тем как уйти под воду, жена прокричала ему последнюю в своей жизни фразу» — так учительница литературы начала свой первый в этом году урок.

Тут её рассказ прервался.

“Как вы думаете, — спросила она сидящий перед собой класс, — Что это была за фраза?”

Большинство учеников тут же немедленно высказались: “Я тебя ненавижу!”, “Как же я была слепа!” и все в таком духе.

Весь класс наперегонки соревновался в высказываниях, но один мальчик сидел всё это время и молчал.

— А ты как считаешь, что она сказала? — сказала учительница, подойдя к нему.

— Я думаю, что она сказала: “Позаботься о нашем ребенке!”

— Ты знаешь эту историю? — удивилась учительница.

— Нет, просто то же самое сказала моя мама перед смертью моему отцу, — ответил ученик.

Учительница отвернулась, надеясь, что никто не заметил, как на её глаза накатились слёзы.

— Верно, — ответила она.

Итак, судно пошло ко дну. Мужчина добрался домой и в одиночку воспитал дочь. Через много лет, уже когда отца не стало, разбирая его вещи, девушка нашла его дневник, в котором прочитала следующее: “У неё уже был страшный диагноз, когда мы поехали в путешествие. Жить оставалось недолго. Боже, как бы я хотел утонуть вместо неё, но ради блага дочери я не смог. Я мог только оставить её посреди океана”.

Класс молчал.

По детским глазам, было видно, что их глубоко тронула эта история и что сегодня они впервые поняли, что первое впечатление может быть обманчиво.

Вот почему никогда не стоит судить о людях и их поступках поверхностно, ведь мы многого можем о них не знать».

История с кораблекрушением, кстати, очень интересный пример: налицо гиперэмоции и манипуляция над читателем с их помощью, а на деле – это рассказ о трезвом расчёте и холодном неэмоциональном выборе.

Но мир спасается иронией. Поэтому появляются контристории типа: «Один человек работал в Африке. Там он как-то нашёл раненого слона, из ноги которого торчало копьё. Он вытащил копьё и обработал рану. Слон выздоровел и ушёл в пампасы.

Много лет спустя мужик пошёл цирк. Там был слон. Этот слон вдруг перестал слушаться дрессировщика и пошёл наверх. Все испугались, только этот мужик не испугался. Слон подошёл к нему, обхватил его хоботом и со всей силы ударил об пол, а потом растоптал.

Просто это был не тот слон».

И это только три из десятков фольклорных историй. На одном краю спектра сюжеты воровских песен с непременной смертью в зале суда, и рыдающим прокурором, который и был отцом молодого уркагана, а молодая невеста... Да что я говорю, вы это слышали. На другом краю в этом жанре — утилитарные сюжеты сериалов, в которых сценаристы, в своём чудовищном потогонном труде, выбалтывают коллективное бессознательное.

Но есть несколько типов мотивационных историй.

Одни — побудительные: встань и прочисти чакры, вот один человек прочистил сделал что-то бессмысленное, и было ему счастье, другой не прочистил и не переслал это письмо, и не было ему счастья и заболел он одновременно гриппером и простудифилисом.

Другие — релаксирующие, которые будто шепчут в ухо: всё хорошо, просто жди, закрой глаза, твой шанс ещё придёт.

Первые мы только что разобрали, и теперь пришла пора вторых.

(аквариум надежды)

Спору нет, в нашем Отечестве время от времени приходят какие-нибудь тревожные времена. И не то чтобы крайний день, но подступает медленная тревога. Возможно, начнётся какой-нибудь мор и глад, а может, Господь спустит всё на тормозах – и так бывает.

Понятно, что обыватель в этот момент сильно нервничает. Навык уединённых молитв им утерян, а как красиво паниковать в публичном пространстве он ещё не знает.

И к обывателю приходят люди с утешительными историями. Среди них есть совсем уже напыщенные, как фраза, которую многозначительно: произносят разные коучи: «Если о тебе злословят за твоей спиной, значит, что ты впереди». А потом говорят что-то такое же пошлое и продают билеты на тренинг за бешеные деньги.

Но есть просто добровольцы-утешители, которые рассказывают, не вдумываясь, какую-нибудь мотивационную историю.

Одна из моих любимых звучит так: «Когда вам кажется, что всё пропало, просто вспомните омаров, которые находились в аквариуме ресторана “Титаника”». То есть предполагается, что в тот момент, когда оркестр на тонущем корабле доигрывает последние такты, а Ди Каприо покрывается инеем, как сказочная девочка при разговоре с Дедом Морозом, наступает звёздный час омаров. Они выплывают из своей тюрьмы, как спасённые военнопленные. Было плохо, но в аквариуме вдруг блеснул луч надежды.

Но, боюсь, омары тут же сдохли в холодной северной воде, полной льдин. Не факт даже, что аквариум был открыт, и медленное умирание омаров в замкнутом пространстве посреди затопленного корабля – сюжет для мультфильма ужасов. Да и чем питаться выскользнувшему омару в Северной Атлантике? Вопросов много, но идея, что не было бы счастья, да несчастье помогло — вечна. На этой невысказанной аналогии и держится весь хрупкий механизм психики честного обывателя. Омары умирают, хотя в первый момент их греет радость свободы. Таков удел многих исследователей во времена перемен, к которым я отношу и себя. Практически, я омар, хоть и менее вкусен.

Кстати, мне говорили, что они не так уж вкусны. Но я только два раза общался с ними, и в этот момент омары уже не могли говорить, даже если бы и хотели.

Пищевая экзотика, кстати, всегда имеет оборотную сторону. В одной воюющей стране меня угощали пловом. По старой традиции, мне, как дорогому гостю, слепленную руками пирамидку из плова совали руками в рот (Потом мне рассказали, что в прежние времена политический прагматизм мог перевесить гостеприимство, и тогда в пирамидку всовывали гвоздь, а потом быстро пропихивали в чужое горло). В тот раз обошлось без эксцессов.

Моему старшему товарищу никто ничего в рот руками не совал, ему, как более почётному гостю, предложили бараний глаз, от которого нельзя было отказаться. Но он был настоящий полковник, и не такое видел.

Впрочем, ешьте, кого хотите, хоть на корабле в холодном море, хоть в южном заливе, где джонки покачивают мелкие волны. Там, под навесами, где горят фонарики, в мисках должен плескаться ночной суп, и морские гады будут в панике лезть из миски, стуча о стол недоваренными щупальцами.

А, впрочем, и салат из помидоров с луком, пахнущий подсолнечным маслом, хорош, когда вы макаете туда ломоть хлеба. Или вы сидите на русском берегу, под тёплое пиво и варёных раков, которые какому-нибудь просвещённому иностранцу кажутся не менее дикой едой. Ешьте, пока есть что. Не забивайте голову мотивационными историями. Пепел омаров не стучит в наши сердца.

Их жизненное предназначение (помимо кулинарного) доподлинно неизвестно, нам со своим-то разобраться надо.

(лунные ноты)

Как-то я бнаружил на сайте Сахалинской филармонии (не спрашивайте даже, как я туда попал) мотивационную историю про Иоганна-Себастьяна Баха, которая как-то прошла мимо меня. Она ровно не хуже «рук Дюрера»: «Брат определил мальчика в гимназию и продолжал обучать музыке. Но то был нечуткий музыкант. Однообразно и скучно шли занятия. Для пытливого десятилетнего мальчика это было мучительно. Поэтому он стремился к самообразованию. Узнав, что у брата в запертом шкафу хранится тетрадь с произведениями прославленных композиторов, мальчик тайком по ночам доставал эту тетрадь и переписывал ноты при лунном свете. Шесть месяцев длилась эта утомительная работа, она сильно повредила зрение будущего композитора. И каково же было огорчение ребенка, когда брат застал его однажды за этим занятием и отобрал уже переписанные ноты».

Как это прошло мимо меня – непонятно. Разумеется, в Сети тысячи упоминаний, одно довольно грозное: «Уважаемые учащиеся!!! Напоминаю вам биографию Иоганна Себастьяна Баха, которую мы с вами проходили в конце III четверти. Кто должен ходить в пятницу в 14.45, мы не закончили! Вам нужно внимательно прочитать с Лейпцига (выделено красным цветом). И всем знать ответы на вопросы, которые даны в конце биографии. Буду звонить!!!»

Томская филармония спрашивает: «Что делал юный Бах лунными ночами? Вопрос только кажется сложным и неожиданным». Есть эта история в детской книге Фаины Оржеховской: Но Себастьян знал, что просить бесполезно. Поэтому он пробовал в отсутствие старшего брата открыть шкаф самовольно, пользуясь сломанной шпилькой, лезвием ножа и другими самодельными орудиями. В конце концов он убедился, что если просунуть руку в отверстие решетки, то можно вытащить одну из тетрадей, потоньше. Это удалось ему, и он ревностно занялся перепиской токкат и прелюдий Бухстехуде.

Он переписывал их по ночам – без огня, при лунном свете. Как ни ворчал Якоб, который, набегавшись за день, крепко засыпал и не мог, при всей преданности брату, караулить у двери, как ни болели от напряжения глаза у самого Себастьяна, он не прекращал работы, пока длилось полнолуние» (Фаина Оржеховская — Себастьян Бах, Детгиз, 1960).

Но тут интересна «улыбка Боромира»: «…переписывать ноты в течение полугода! Десятилетнему мальчишке пришлось делать это при лунном свете, так как он не имел свечей. «Преступление» все же было раскрыто, и строгий брат отобрал у Себастьяна оригинал и копию» (М. Терешина. Иоганн Себастьян Бах, 2022).

«Бах тайком (по ночам, при свете луны!) переписывал к себе в альбом ноты прекрасных произведений старых мастеров, разгневанный брат отобрал! Топал ногами! Тетрадь закрыл на ключ! Все, что удалось переписать, безжалостно отобрал тоже» (Сергей Шустов «Бах. Эссе о музыке и о судьбе», 2017)

«При свете луны, низко пригнувшись к столу, он переписывал ноты». (Ирина Кошмина, Путешествие в мир. Музыка, 2003).

Детская энциклопедия 1958 года скромного сообщает: «И вот как-то ночью мальчику удалось просунуть руку в дверцу шкафа и вытянуть заветную тетрадь. Теперь по ночам при лунном свете, он переписывал из нее ноты» — и это из неё тырят всю тут тысячу ссылок бесконечные сайты, которые я упомянул вначале.

В книге Сергея Мазуркевича «Коллекция заблуждений. Люди. Том второй» (2016) говорится, что старший брат любил младшего и был для него добрым и умный наставником: «“Добрый мастер”, естественно никак не мог стать причиной переписывания нот при лунном свете – ещё одной недостоверной легенды из жизни Баха. Вот как описывается это история в сборниках музыкальных историй и анекдотов:

“Отец Баха скоропостижно скончался, когда Иоганну Себастьяну было девять лет, и мальчик был отдан на воспитание старшему брату, органисту города Ордруфа – Иоганну Кристофу Баху.

У Кристофа имелся сборник произведений знаменитых тогда композиторов: Фробергера, Пахельбеля, Букстехуде. Но этот сборник “модной” музыки старший брат запирал в зарешеченный шкаф, чтобы Иоганн Себастьян не развратился и не потерял уважение к общепринятым музыкальным авторитетам.

Однако по ночам юный Бах умудрялся каким-то хитрым способом подцепить и вытащить из-за решетки нотный сборник… Он тайком переписывал его для себя, но вся сложность заключалась в том, что достать свечи было невозможно и приходилось пользоваться только лунным светом.

Целых шесть месяцев десятилетний Иоганн Себастьян ночами переписывал ноты, но, увы… Когда героический труд близился к завершению, Иоганн Кристоф застал младшего брата на месте преступления и отобрал у непокорного и оригинал, и копию…

Горе Баха не знало пределов, в слезах он вскричал:

– Раз так, я сам напишу такую музыку, напишу ещё лучше!

Брат рассмеялся в ответ и сказал:

– Иди спать, болтун.

Но Иоганн Себастьян не бросал слов на ветер и свое детское обещание выполнил…» (На этот текст тоже есть несколько сот ссылок прямой копипасты – В.Б.)

Очень красиво, но, по мнению, современных баховедов действительности не соответствует. Это всего лишь выдумка романтически настроенных биографов Баха».

Но есть такая книга Питера Вильямса «Bach. A Musical Biography», изданная в Кембридже, где эта история рассказывается довольно живым языком: «A miser whose ship on the way to [and from] Peru sank with a hundred thousand thalers might give a vivid idea of our little Johann Sebastian’s distress over this loss of his ...»1

«Surely this was a story that Bach himself told (more than once?) and even loomed large in family lore — but perhaps only after 1721, when Christoph died and when, the Obituary goes on to say, Sebastian got the book back.

Characteristic of the Obituary are the ill-concealed suing for sympathy and the reference to money, two motifs to appear later in another important anecdote it recounts in detail, the aborted competition at Dresden in 1717. The attempt to give the story verisimilitude is shown further in a description of Sebastian’s little hands being able to extract the rolled-up manuscript through the latticework front of the bookcase. Note, however, that the phrase ‘tender age’ here could mean anything between ten and fourteen. Despite this uncertainty, and considering how rarely any intimate detail appears in the Obituary, the anecdote is also useful in touching on motifs familiar in a musician’s life, especially the glimpse it unwittingly gives of the importance for a young musician of copying music, and how proprietorial a professional organist could be with the copies he himself had made or purchased. At least it credits Christoph with having already ‘voluntarily passed on’ other music to his brother»2.

Дальше Вильямс пишет, что из этого анекдота можно узнать (ну, или предположить) то, что ноты были не переплетены, иначе как их вытащить через узкое отверстие, что если лунного света хватает только на несколько ночей в каждом месяце, мальчик копировал ноты полгода, что, скорее всего, там были сюита для клавесина, прелюдии и токкаты etc.

Дальше биограф говорит, что «…история даёт представление о том, насколько трудолюбивым и целеустремленным был молодой сирота, насколько глубокими были его музыкальные чувства, насколько он заслужил наше сочувствие, несмотря на этот акт обмана. Таким образом, эта история показательна по нескольким направлениям, но неясно, насколько далеко она должна была оклеветать старшего брата. («but how far it was meant to malign the elder brother is uncertain»). Предполагается, что «лунная рукопись» была возвращена переписчику после смерти брата. Ну и, вишенкой на торте, тут слова о том, что «было также что-то неприличное в том, что молодой подопечный бросил вызов и обманул опекуна, заменяющего родителя, заботившегося, среди прочего, о зрении мальчика»3.

Дальше автор чрезвычайно интересно рассказывает о феномене копирования нот в то давнее время, о том, что и маленького Генделя ловили на занятиях музыкой по ночам, когда все спали, о том, что детское противостояние желаниям родителей вообще лейтмотив биографий того времени, упомингая Паскаля, и, наонец, высказывается предположение о мотивах старшего брата по поводу будущего мальчика (клавишники ценились меньше, чем струнные музыканты». Ну и тому подобное дальше.

(сокращение косинусов)

Как-то в разговоре о «мотивационных сюжетах» мне рассказали, что «есть история, как девочка плохо училась на мехмате, но ей помогали все мальчики в группе, и она стала великим советским математиком (фамилию я забыла)».

Я пришёл в восхищение, потому что думал, что знаю правильный ответ. И мне казалось, что такой пересказ иллюстрирует старый анекдот про Армянское радио: «Правда ли, что Карапетян выиграл “Волгу” в лотерею?» — «Абсолютная правда! Только не Карапетян, а Асламазян, не “Волгу”, а три рубля, не в лотерею, а в преферанс, и не выиграл, а проиграл».

То есть это (как я считал) была история Льва Понтрягина. Перед нами не девочка, а мальчик. Будущий знаменитый математик в детстве потерял зрение (взорвался примус) и от замыкания в себе его спасала мать, в том числе читая ему по-немецки статьи и всячески пытаясь компенсировать слепоту. Нет, помогали ещё одноклассники (а не одногруппники). Учился он вовсе не плохо, а отлично, а потом действительно много что сделал, действительно окончив механико-математический факультет, и в активе у него принцип максимума, теория дифференциальных игр и много что другого). Ну и он действительно стал академиком в 1958 году.

Но всё оказалось интереснее.

Академик Понтрягин вовсе не имеет отношения к этой авторизованной истории. Честный обыватель обнаруживает сотню ссылок на её канонический текст со ссылкой на автора — Александра Бессонова из Новосибирска. История, впрочем, входит в его книгу «Добрее», вышедшую со слоганом «Проверено Рунетом»4 Для экономии времени лучше пересказать сюжет, заодно миновав часть неловких и малолитературных оборотов.

Итак, девушка по имени Татьяна не поступает в университет, но решает не возвращаться в свой провинциальный городок. Она обнаруживает, что на историческом факультете (видимо, она поступала туда) был конкурс 15 человек на место, а на физический 1,7. (Это сразу вносит фанастический элемент.) Таня решает переориентироваться на физику, устраивается на работу в гардероб и читает «толстую книжку “Физика. Начальный курс”», мало что понимая. «Дело в том, что школьный учитель работал по совместительству физруком, физику считал лженаукой и был доволен, что умные люди в своё время сожгли Джордано Бруно. Вместо того чтобы решать задачи, класс играл в баскетбол. Нельзя сказать, что Татьяну это расстраивало: трёшки она всегда кидала неплохо.

К весне удалось прочитать только половину книги. Но сдаваться девушка не собиралась: пусть она слабо понимает суть, зато может выучить наизусть формулы и определения. Наступил день экзаменов. С изложением Татьяна справилась отлично, а вот физика подвела».

Предполагается, что вступительных экзаменов всего два.

В результате на экзамене Таня не решает ни одной задачи, ей собираются ставить «неуд», но экзаменатор зачем-то решает тянуть абитуриентку и «в последний момент решил поспрашивать определения». Девушка получает тройку и поступает, оказавшись единственной девушкой в группе из двадцати семи человек.

Тут в сюжете работает архаическое представление о чисто мужском составе студентов на физическом факультете, которое, впрочем, никогда не было достаточно верным.

Учиться ей тяжело, на лекциях она ничего не понимает, а на семинаре её однажды вызывают к доске и предлагают упростить выражение.

Тут у автора дробь, которая при копировании рассказа многочисленными людьми трансформируется в какие-то ужасные символы. В числителе её синус, в знаменателе – косинус. Девушка сокращает латинское «s» в «sin» и «cos».

Однокурсники смеются над ней, и «Татьяну, уже не скрываясь, считали тупой, первую сессию она чудом сдала на тройки. Несколько пересдач, почти круглосуточная зубрёжка, пузырёк валерьянки. “Надо валить”, – решила она. До второй сессии доучиться – и хватит.

Приближался первый почти весенний праздник – День защитника Отечества. (Это косвенная датировка событий – не ранее 1995 года, когда праздник получил это имя – В. Б.) Вроде бы полагалось в одиночку поздравить одногруппников, но Татьяна этого делать не хотела. Зачем поздравлять тех, кто тебя презирает? Переубедила мама. Решили, что стоит подарить каждому по открытке. Татьяна не поленилась и сочинила двадцать шесть стихотворений с научным уклоном: “Виктор транзистор по дому гонял, Виктор транзистор в ногу вогнал. Витя, с 23 Февраля! У тебя очень красивая синяя рубашка, носи почаще. Она подчёркивает твои глаза”5.

Вместо того, чтобы прийти в ужас от этих стихов, и окончательно закрыть вопрос с умственными способностями Татьяны, её однокурсники перестают смеяться, берут над ней шефство, на 8 Марта героиня получает букет из двадцати семи роз, причём «одна оказалась от преподавателя, того самого, который поставил тройку на вступительных.

Вторую сессию Татьяна закрыла без троек, со следующей стала отличницей и лучшим студентом-физиком в университете. Её ждала долгая и славная карьера.

Татьяна Максимовна Колокольцева – доктор физико-математических наук, автор нескольких учебников, крупнейший специалист по статистике полимеров, увлекается историей».

Последние два слова должны показать, что героиня не просто знаменитый учёный, но всесторонне развитый человек.

В этой истории, кажется, не реально практически ничего.

И это становится понятно честному обывателю сразу, как продолжение слов в телефонной трубке о том, что с ним хочет говорить сотрудник службы безопасности банка. Допустим, что честный обыватель не учился на физическом факультете (я учился, но это неважно), хочет удостоверится в мифологичности рассказанной ему картины.

Что он делает? Он занимается простым гуглением. Для начала он обнаруживает, что никакого д.ф.-м.н. Татьяны Максимовны Колокольцевой не существует (то есть она не имеет цифрового следа, что для доктора наук и «автора учебников» практически невозможно). Обыватель обнаруживает Татьяну Максимовну Бирштейн, действительно доктора наук, но никогда не бывшей Колокольцевой и покинувшей нас недавно 93 лет от роду. Видимо, именно от неё в канонический текст этой истории приплыли слова о «статистике полимеров». Правда, Бирштейн родилась совершенно не в провинциальном городке, а в Ленинграде, никакой гардеробщицей не работала, никакие однокурсники-ботаники её не учили. Это ровно тот же случай, как с упомянутым мной Армянским радио.

Обывателю могут возразить, что это художественный текст, а не документальная история.

Но свойство мотивационных историй как раз в том, что недостаток стиля и косноязычие они компенсируют толстыми намёками на реальность происходившего.

В них важен канон: сначала герою было плохо, он страдал, но его упорство и акт помощи со стороны помогают ему прийти к успеху.

В истории должно быть чудо, это подкупает не всякого обывателя, но с людьми, ждущими чуда, срабатывает.

Что в истории невероятного? А то, что никакого студента или студентки такого типа на физическом факультете быть не может. Это примерно как сочинить историю про космонавта, которого тошнит от полётов, он разбил два космических корабля, но друзья помогают ему, и этот космонавт всё-таки становится Героем Советского Союза.

Нет, таких не берут в космонавты, и в лётчики, из которых они получались, а студенток на первом курсе, которые сокращают косинусы, тоже не бывает.

Не бывает и однокурсников, которые могут испытать переворот в душе, прочитав глупые (мягко сказано) стихи в праздничных открытках.

Они жители сказочной реальности, которую любит нечестный обыватель. Нечестный он от того, что норовит обмануть самого себя. Честного обывателя именно это «чудесная составляющая» и заставляет погуглить имена или положить трубку с беснующимся там старшим лейтенантом полиции или сотрудником банка.

А вот человек, который хочет незаконного чуда, какого-то эмоционального восторга, вечно оказывается...

Ну а что случилось с полимерами, хорошо известно6.

(некоторая неловкость)

Как-то меня пригласили в прекрасный интеллигентный дом, и там я между делом рассказал про страх позора, который есть у мужчины. Не тот страх, когда тебя поймали за тем, что ты залез в письменный стол начальника, не тот страх, когда жена обнаружила на тебе женские трусы. А тот страх, когда ты влюбился, и эта девушка повела тебя на концерт Петросяна (когда влюбишься, и не то сделаешь, по себе знаю). И вот сидя на концерте, ты нет-нет, да улыбнёшься (ну так человек устроен, он — стадное существо), и вот в этот самый момент телекамера выхватит тебя из зала и навечно зафиксирует твой смех. На концерте Петросяна, да.

Я рассказал эту историю, но все нахмурились и стали говорить, что девушка, что ходит на концерты Петросяна, — это очень тревожно. А я отвечал, что девушка, которая любит истории повышенной духовности, — куда хуже. Да и мужчины, которым нравится стиль повышенной духовности, не лучше.

Кроме тех историй, где фигурируют безликие «один человек» или «мальчик», существуют рассказы о конкретных исторических персонах. Работают они так же, но есть одна деталь, как сказали бы смешливые люди – нюанс. Сентиментальные образы там опираются на то представление об эпохе и её персонажах. Обтачиваясь в фольклоре, она довольно далеко уходит от источника.

Есть, к примеру, история про Маяковского, который оплатил пожизненную доставку цветов для Татьяны Яковлевой в Париже, и в голодные годы немецкой оккупации эти цветы спасли её от голода. Шкловский в своей книге «О Маяковском» пишет: «Владимир Владимирович поехал за границу. Там была женщина, могла быть любовь. Рассказывали мне, что они были так похожи друг на друга, так подходили друг другу, что люди в кафе благодарно улыбались при виде их.

Приятно видеть сразу двух хорошо сделанных людей.

Но для того, чтобы любить, надо Маяковскому ревновать женщину к Копернику.

Старая любовь не прошла»7.

И вот тут появляется, как кролик из шляпы, история с цветами. Канонический её текст похож на «святое письмо», что передаётся из рук в руки: «Весь свой гонорар за парижские выступления Владимир Маяковский положил в банк на счёт известной парижской цветочной фирмы с единственным условием, чтобы несколько раз в неделю Татьяне Яковлевой приносили букет самых красивых и необычных цветов — гортензий, пармских фиалок, черных тюльпанов, чайных роз, орхидей, астр или хризантем. Парижская фирма с солидным именем чётко выполняла указания сумасбродного клиента — и с тех пор, невзирая на погоду и время года, из года в год в двери Татьяны Яковлевой стучались посыльные с букетами фантастической красоты и единственной фразой: “От Маяковского”. Его не стало в тридцатом году — это известие ошеломило её, как удар неожиданной силы. Она уже привыкла к тому, что он регулярно вторгается в её жизнь, она уже привыкла знать, что он где-то есть и шлёт ей цветы, они не виделись, но факт существования человека, который так её любит, влиял на всё происходящее с ней: так Луна в той или иной степени влияет на всё живущее на Земле только потому, что постоянно вращается рядом. Она уже не понимала, как будет жить дальше — без этой безумной любви, растворённой в цветах.

Но в распоряжении, оставленном цветочной фирме влюблённым поэтом, не было ни слова про его смерть. И на следующий день на её пороге возник рассыльный с неизменным букетом и неизменными словами: “От Маяковского”. Говорят, что великая любовь сильнее смерти, но не всякому удается воплотить это утверждение в реальной жизни. Владимиру Маяковскому удалось. Цветы приносили в тридцатом, когда он умер, и в сороковом, когда о нём уже забыли. В годы Второй Мировой, в оккупировавшем немцами Париже она выжила только потому, что продавала на бульваре эти роскошные букеты. Если каждый цветок был словом «люблю», то в течение нескольких лет слова его любви спасали её от голодной смерти. (Тут циничный наблюдатель вспоминает фразу «бедная Лиза рвала цветы и этим кормила свою мать», но восторженный любитель текстов повышенной духовности не обязан её помнить, и уж подавно не должен знать о её первоисточнике. — Прим. В. Б.)

Потом союзные войска освободили Париж, потом, она вместе со всеми плакала от счастья, когда русские вошли в Берлин — а букеты всё несли. Посыльные взрослели на её глазах, на смену прежним приходили новые, и эти новые уже знали, что становятся частью великой легенды — маленькой, но неотъемлемой частью. И уже как пароль, который дает им пропуск в вечность, говорили, улыбаясь улыбкой заговорщиков: “От Маяковского”. Цветы от Маяковского стали теперь и парижской историей».

Если поискать основу этого кочующего по сайтам текста, то обнаруживается киевлянин Аркадий Рывлин (1915-2007). Это инженер, работавший на заводах тяжёлого машиностроения, писавший стихи (несколько вышедших сборников с 1948 по 1980), в девяностые уехавший в Америку, потом вернувшийся в Киев и скончавшийся не так давно. При этом никаких собственных воспоминаний о встрече с Яковлевой у него я не обнаружил, а историю их парижских посиделок рассказывают от третьего лица:

«Советский инженер Аркадий Рывлин услышал эту историю в юности, от своей матери и всегда мечтал узнать, правда это или красивый вымысел, пока однажды, в конце семидесятых ему не случилось попасть в Париж. Татьяна Яковлева была ещё жива, и охотно приняла своего соотечественника. Они долго беседовали обо всем на свете за чаем с пирожными. В этом уютном доме цветы были повсюду — как дань легенде, и ему было неудобно расспрашивать седую царственную даму о когдатошнем романе её молодости: он полагал это неприличным. Но в какой-то момент всё-таки не выдержал, спросил, правду ли говорят, что цветы от Маяковского спасли её во время войны? Разве это не красивая сказка? Возможно ли, чтобы столько лет подряд...

— Пейте чай, — ответила Татьяна — пейте чай. Вы ведь никуда не торопитесь?

И в этот момент в двери позвонили.

Он никогда в жизни больше не видел такого роскошного букета, за которым почти не было видно посыльного, букета золотых японских хризантем, похожих на сгустки солнца. И из-за охапки этого сверкающего на солнце великолепия голос посыльного произнёс: „От Маяковского“»8.

Зато у Рывлина есть поэма «Цветы от Маяковского»:

— ну и тому подобное дальше.

В этой истории всё прекрасно — и цветы, и любовь. Поэтому блогеры охотно перепечатывают (вернее, перекладывают) её в свои уютные журнальчики. Ну, и, натурально, снабжают картинками ночного Парижа, и фотографией корзины с цветами, взятой напрокат с сайта брачного агентства.

Но ещё прекраснее в этой истории то, что Татьяна Яковлева, в замужестве дю Плесси, а во втором замужестве дю Плеси-Либерман (1904-1991), вовсе не жила всю жизнь в Париже. После свадьбы она уехала с мужем в Варшаву, в зону, малодосягаемую для парижских цветочных магазинов. С мужем, кстати, она потом рассталась, вовсе не бедствовала, а чуть погодя, во время войны случилась печальная история — дю Плесси был лётчиком, воевавшим на стороне союзников, и его сбили в 1941 году. Татьяна Алексеевна с дочерью бежали от войны в Нью-Йорк, где и прожили довольно долго. Занималась она дизайном шляпок, была модельером, а муж её Либерман был вовсе не один из затерянных в историях своих жён, а человеком могущественным, содиректором Conde Nast.

Умерла она, кажется, где-то в Коннектикуте, но не в этом суть.

Лучше всех описал эту ситуацию Набоков в рассказе «Соглядатай». Там герой, рассказывает своим знакомым-эмигрантам, как он решил организовать партизанский отряд в Ялте после того, как её заняли красные. Он устало рассказывает, как они скрывались в горах, как он был ранен и дополз, истекая кровью, до города. От вокзала раздавались выстрелы, там, видимо, кого-то расстреливали. И вот, отлежавшись у друга, герой решил бежать из города. Однако на вокзале его опознала горничная, служившая у каких-то его друзей. Герой думал, что его ведут на допрос, но его просто ставят к стенке пакгауза. Тогда он из браунинга стреляет в одного, потом во второго и, воспользовавшись тем, что проходящий поезд разделил его и преследователей, убегает. Набоковского героя слушают внимательно, а после счастливой развязки один из гостей говорит печальным голосом:

— К сожалению, в Ялте вокзала нет.

«Это было неожиданно и ужасно. Чудесный мыльный пузырь, сизо-радужный, с отражением окна на глянцевитом боку, растёт, раздувается — и вдруг нет его, только немного щекочущей сырости прямо в лицо»10.

Так и с этой историей, и с десятками подобных.

Нет, конечно, цветочный магазин мог высылать нарочного на подводной лодке, что прорвавшись через немецкую блокаду, доставляла привет от Маяковского в Нью-Йорк. Корзины с цветами могли путешествовать на тайном самолёте, который укрываясь от зениток, доставлял их в Америку. Многое можно придумать. Киевский инженер, писавший стихи, умер, и я не хочу придумывать детали его истории.

В Ялте вокзала нет.

Но отчего не быть цветам? Цветам можно. В 1979 году сама Татьяна Либерман дю Плесси говорила об этом в Нью-Йорке Катаняну: «Он уехал в Москву на несколько месяцев, и все это время я получала по воскресеньям цветы — он оставил деньги в оранжерее и пометил записки. Он знал, что я не люблю срезанные цветы, и это были корзины или кусты хризантем. Записки были всегда стихотворные, их лет через двадцать пять напечатал Роман Якобсон»11.

Эта история «хорошо сделанных людей» как бы говорит о вечности поэзии и чем-то похожа на истории поэта Вознесенского о миллионе алых роз или вечном ожидании молодой испанкой своего сгинувшего жениха. Любовь и смерть, кровь и морковь — всё рифмуется.

Но жизнь, как говорится, жёстче. Вернее, поэзия жизни куда жёстче.

Продолжая поэтическую тему, нужно сказать, что не одним Маяковским она прирастала. Например, вот сюжет: Гумилев попросил свою жену — известную поэтессу Анну Ахматову передать Симонову свое произведение, что она и сделала, поскольку Симонов в то время был фаворитом самого Сталина. Через какое-то время Симонов ответил, что не видит перспектив в издании, поскольку советский человек, накануне войны с Германией, этого не поймёт12. Автор этой идеи, к несчастью, пишет стихи и выносит их читателю на блюде: «Первые четыре слова принадлежат первоисточнику — поэту Николаю Гумилеву:

Стоит ли сообщать читателю, что Гумилёва расстреляли в 1921 году, а Константин (Кирилл) Симонов родился в 1915. Сама идея Гумилёва послать свои стихи шестилетнему мальчику прекрасна, но вот беда — в 1921 году Сталин не имеет ещё реальной силы. Ахматова в год гибели Гумилёва давно не жена ему, они расстались как раз в 1915 году, и Гумилёв женат во второй раз. Но это всё пустяки.

Главное — стихи дурные. Хорошие стихи невозможно подделать.

Барт писал как-то, что миф уже имеет право на существование просто по причине своего возникновения, поэтому мне интересно, из чего легенда сделана. Во всякое время она сделана из разных материалов. История про Маяковского соткана из советских представлений о людях, из какой-то цветочницы Анюты, которая в свою очередь обойдена профессором Дулиттлом, она сделана из представлений о том, как устроен «тот мир», и как в нём ведут себя аристократы, из лёгкой романтической пошлости, что в американских пособиях по возвышенному стилю любви зовётся romance. Одним словом, из того понимания красивой жизни советским обывателем.

А история про брата Дюрера сделана из отчаяния стареющих людей, которые начинают испытывать неуверенность в себе, из крика чеховского дяди Вани, что он мог быть Достоевским или Шопенгауэром, а теперь в отчаянии и зарапортовался.

Но я не стою на пути высоких чувств, как советовал нам другой классик.

(воздаяние)

Но большая часть историй повышенной духовности посвящена воздаянию. Человек страдал, и ему нужно, чтобы страдание было замечено и вознаграждено. Он сделал доброе дело, и его должна найти награда, или, по крайней мере, над его судьбой должны всплакнуть.

Мир жесток, и если ты не испытываешь удовольствия от самого совершения хороших поступков, то мироздание обидно щёлкает тебя по носу, когда ты хочешь за это пирожка.

И тут на помощь приходят истории повышенной духовности.

Один из самых известных сюжетов про воздаяние — история про художника Дюрера и его брата.

Жили Альбрехт Дюрер и его брат Альберт. А в семье было восемнадцать детей, и хоть некоторые из них уже отправились на небеса, оставшимся всё равно было очень голодно. Двое братьев хотели стать художниками, но решили бросить монетку, и в результате брат Альбрехт поехал учиться, а брат Альберт спустился в шахту и ну рубить уголёк в забое (или добывать золотую руду кайлом), чтобы оплатить обучение брата.

Спустя несколько лет знаменитый Альбрехт приехал домой. Накрыл стол, как водится и говорит:

— А теперь ты, брат, учись.

Тот и говорит:

— Да ты, дорогой, сошёл с ума совсем. У меня и пальцы теперь не гнутся. Конец, финита. Не быть мне художником.

И все заплакали, а Альбрехт Дюрер в память подвига своего брата нарисовал две руки, соединенные вместе и обращённые к небесам.

Если вы думаете, что я придумал этот сюжет повышенной духовности, так нет. Не верите? А? Не верите?!

Вот вам — там много: братские дюреровские руки.

Я для начала расскажу, как сделана эта история повышенной духовности.

Во-первых, у нас на русском языке есть не одна, а целых две биографии Дюрера в серии «Жизнь замечательных людей», но никто их, конечно, читать не хочет. Но даже из Википедии мы можем узнать, что Дюрер родился не в шахтёрской семье, а в семье ювелира. Детей, правда, там действительно было много и выжили, как часто тогда бывало даже в обеспеченных семья, не все. Альбрехт был третьим ребёнком и самым старшим из тех, что выжили — Ганса и Эндреса. Один стал художником, а другой ювелиром. Золотая жила в семейной истории присутствовала — но не в качестве детской работы, а потому что отец-ювелир взял её в разработку.

Были братья Дюреры в жизни пристроены, и вполне себе не бедны.

Более того, сам Альбрехт учился с детства в мастерской отца, а потом отправился в странствие, как настоящий подмастерье по тому обычаю.

Руки, молитвенно сложенные, Дюрер действительно нарисовал. Но не руки брата, а именно свои — говорят, что он рисовал по изображению в зеркале, а потом отразил вторую кисть относительно первой.

То, что «Руки молящегося» (набросок к так называемому Алтарю Геллера), признаны образцом китча, тоже написано в Википедии.

Это вообще много где написано.

Итак, не было ничего.

Нет, руки были. И великий Дюрер был, а вот соплей и жребия, кайла в руках брата — не было.

Но есть повышенная духовность, которая рвётся наружу, точно так же как в сюжете о том как английский фермер спасает барчука из болота. В награду сыну фермера оплачивают учёбу в медицинском колледже, и он изобретает пенициллин. И это лекарство спасает выросшего барчука по фамилии Черчилль.

Все эти сюжеты — монстры, питающиеся подлинными чувствами. История повышенной духовности всегда вызывает сентиментальную слезу. Надо же, ради брата. А он... Обнял и прослезился. Умильно, на пучок зари они роняли слёзки три.

Дело ведь не в том, было ли семейство Дюреров состоятельным или нет. Пусть бы оно голодало, и всё такое. Но ловить изобретателей текстов повышенной духовности на неточностях — бессмысленный спорт. Это как рубить головы Змею Горынычу, не зная секрета их отрастания. Дело в том, что никто не хочет тренировать нюх на истории повышенной духовности, чтобы её избегать.

(в чём же тут беда)

Беда в том, что этой повышенной духовностью замещаются в голове людей подлинные чувства — радость, боль, вид облаков над морем, желание выпить водки, смех над анекдотом, сочинение стихотворений, жизнерадостная половая жизнь. Всё подминает под себя проклятый стиль повышенной духовности, потому что множество людей думают, что выпить водки с борщом не духовно, а руки брата Дюрера — духовно. Выдуманные панфиловцы пожирают, как людоеды, невыдуманных панфиловцев, тех, кто жил и умирал по-настоящему. В общем, побрызгайтесь духами «Красная Москва» и идите в класс.

Тут бы как-нибудь наказать тех, кто воспроизводит эти истории повышенной духовности, да нельзя.

Забьют сами любители возвышенного. Потому что эта выдуманная возвышенность, а не закаты в горах, запах земли по весне или горький запах осенних костров, для них — якорь в жизни. Истории про повышенную духовность для них — последний окоп. И вот мой соотечественник приходит на платный сеанс обретения уверенности в себе, и ему рассказывают эту историю, а он пересказывает её другим.

Я размышлял, отчего меня — нет, не раздражают, а удивляют эти тексты, будто они написаны инопланетянами. Такое впечатление, что раздражают меня они особой серьёзностью в том месте, где меня жизнь приучила к иронии. Иронии человек учится для самосохранения.

А эти motivation stories, как правило, с англосаксонским акцентом (связь этого жанра с протестантской этикой ещё предстоит выяснить – мотив прижизненного воздаяния, во всяком случае не католический), очень хорошо сделаны. Я не поленился посмотреть их в оригинале. Дело в том, что все они не авторизованы, и у тех самых мотивационных ораторов начинаются со слов «Есть одна история»... Или «Как-то таксист рассказал мне...» Это типичные признаки фольклора, и, одновременно, в них все черты массового шаблона, вырезанного умелым ремесленником.

Истории-то вовсе не бесхитростные — это очень хорошо отработанный стиль, как в рекламе. Это басни с моралью, и одновременно зачин проповеди. Собственно, это такой риторический приём — история для эмоционального разогрева, затем мораль, а потом развитие морали и призыв к чему-то. Только в проповедях для зачина используется какая-нибудь история из Святого писания.

При этом ничего лишнего — раз-два-три.

— Здравствуйте, вы должны нам отписать свою квартиру и прочее имущество.

— Что?!

— Извините, не с того начал. Хотите поговорить о Боге?

А я сам — что? Да я с моим народом, где он к несчастью. Сам не лучше прочих любителей повышенной духовности — только ещё сопротивляюсь.

Отступаю, отстреливаясь.

Держусь за надежду, что сложность и нелепость мира более красива, чем нравоучительная сказка.