ОСТОРОЖНОСТЬ.GOV

Они устраивают через своих фальшивый донос на себя же, что вот такой-то узнал, что замышляется такое-то преступление, и за то, что такой-то предупредил, ему выдается награда.

А. И. Богданович. Дневник (1880)

При чтении новостей меня всегда поражает неутихающая эпидемия самодоносительства. В Сеть просачивается маленький фильм, снятый на телефон, или история, рассказанная доселе неизвестным никому человеком. А в этом фильме, одноклассники истязают несчастного задрота, какие-то глупые девки снимают, как убивают котёнка, клерки — как травят уборщицу в офисе. Солдаты срочной службы под запись мучают своих товарищей. Менты пляшут голые, а таможенники от них не отстают. Медбрат, забыв снять бейджик, признаётся в убийстве пациентов. Будто не цирюльник, а сам царь Мидас спешит сообщить тростнику, что у него ослиные уши.

Непонятно, как это встроить в картину мира. Объяснение, заключающееся в том, что простой человек хочет стать известным мирозданию любой ценой, не подходит, ведь среди этих людей множество неглупых. Но какой-то липкий морок заставляет их доносить на самих себя, рискуя семьями, карьерами и свободой.

Представьте себе, как Северное и Южное общества протоколируют свои споры в социальных сетях. Лунин сообщает: «Предлагаю решительные меры. Да, я дерзкий». Пушкин лезет в комментарии со своими ноэлями. Якушкин пишет: «Купил кинжал». Тургенев ставит сердечки и бьётся в восторге: «Да вы, господа, освободители крестьян! Я сниму замок, чтобы вы могли перепостить».

Следователь просматривает фейсбук студента, а там сто фотографий: я и бюст Наполеона, я и старуха, я и ещё одна старуха, я с живыми, а вот уже с мёртвыми, я и топор, а это — остроумная петля для переноски топора под мышкой: крупный план, мелкий план.

В КПЗ Мценского РОВД сокамерницы мучают новенькую: «Убила мужа и свёкра, так нормальное дело, но почему селфи с трупаками размытые, а горизонт завален?»

Степлтон купил собаку и собирает лайки под уморительной фотографией. В комментариях он спрашивает, не вредно ли будет псу, если его обмазать фосфором.

Мюллер оставляет под поздравлениями Штирлица с 23 февраля короткую запись: «падписалсянакаменты».

Что за морок — до конца не ясно. Эти люди смотрят шпионские фильмы, рассказывают анекдоты про хакеров и с параноидальным упорством боятся оставить где-нибудь личные данные. Можно подумать, что они туповаты и их хватает только на то, чтобы выдохнуть на суде: «Ну, чо, пацан к успеху шёл». Но люди из низов вовсе не глупы, в них ещё не всегда изжит инстинкт самосохранения. Раньше я довольно много общался с разного рода гопниками, и у них всегда четко работала мысль о самосохранении и их месте в иерархии среды обитания. Развитое, почти звериное чутьё опасности отчего-то сбоило в области Интернета. Однако самодоносом занимаются не только неумные хулиганы, но и люди, прошедшие суровое профессиональное сито. Неудивителен маньяк, который описание своих злодейств запечатывает в бутылку и вверяет её Гольфстриму, такой поступок щекочет нервы. Но маньяк на то и маньяк.

А когда выпускница, скрывающаяся под таинственным ником jula2003, пишет в социальных сетях: «Вот как мы мстим нашей математичке Валентине Израилевне Гельфанд», — это не совсем логично. Причём так поступают не только школьницы из рабочего района. Самодонос не в прямую связан с возрастом. Да, множество людей именно что глупы, в их биографиях сработал принцип Питера, и они не оценивают последствий. Чудак-математик не от мира сего — понятный и давно освоенный масскультом образ. Но в случае служивых людей возникает образ математика, который прекрасно может умножать, делить и вычитать, а вот складывать не умеет и постоянно с этим ошибается.

Стюардессу увольняют за то, что она мало того, что фотографировала свои неприличные жесты перед спящими пассажирами, но сделала фотографии общедоступными. Уволенными по самодоносу полицейскими полна вся выдача Яндекса. Мне рассказывали истории про начальников в погонах, что напились и мочились в коридоре под телекамерой, но такая ситуация мне понятна. Подобные случаи я помню и при прежней власти, но тогда видео не выкладывали в Сеть сами. Поэтому массовая стрельба себе в ногу меня поражает.

Газеты сообщают нам, как увольняли судью, красивую женщину, которая поместила в Сети свои фотографии в зале судебных заседаний с ногами на столе с легкомысленными подписями. Другие снимки на рабочем месте она сопровождает надписью: «Дам по лбу всем, кто будет на меня наезжать». А телевизор показывает нам, как полицейский под камеру бьёт подследственного — в общем, это какой-то общественный симптом. Позвольте, как же они служили в очистке?

Со школьниками вопросов меньше, а в случае с правоохранителями, таможенниками и судьями — больше, они должны быть социализированы по определению. Сложно предположить, что они живут в башнях из слоновой кости и не знают, к чему ведёт такая открытость. Не из-за боязни общественного мнения, нет (на это можно только надеяться), а из страха начальства, понимания того, что их сдадут, как лишние карты во внутренних интригах. Чувство осторожности, по идее, должно возникать в тот момент, когда они в первый раз пришивают погоны к мундиру.

Это явление интернациональное. У Эдгара По есть рассказ «Бес противоречия» (который Бальмонт переводил как «Демон извращённости») в котором убийца признаётся в преступлении под действием неведомой силы. «Бес противоречия», конечно, интересный рассказ, и вообще эта тема у Эдгара По сквозная. Но автор ровно ничего не объясняет, потому что свести объяснения к трансцендентному, — значит просто избавится от объяснений. Недаром про этот рассказ со злостью писали: «Он мечется от дебрей френологии к дебрям трансцендентализма, потом уходит в метафизику в широком её понимании; затем, спустя множество скучных страниц, бросается в открытое пространство индуктивных философских суждений, пока наконец не загоняет беднягу в угол и самим безжалостным образом не убивает его, затыкав до смерти длинной палкой»1.

Говорят, что начальник Штази Эрих Мильке в домашнем сейфе хранил компромат на самого себя. В 1931 году он с товарищами по партии убил полицейского, и уже в новой реальности его именно за это посадили.

Да и история придворного цирюльника, который кричит об ослиных ушах царя, придумана не в России.

Нет, непонятно отчего герой начинает исповедоваться толпе — просто «кто-то ударил меня по cпине»2.

Дело не в том, что информация о жизни человека, что не была порочной когда-то, становится компрометирующей сейчас. (Хотя таких случаев много.)

И не в том дело, ценна она или нет.

Самое важное в этом рассуждении — стратегия жизни маленького человека. То есть «маленького человека» в понимании русской литературы. Не маньяка (они тоже занимаются самодоносами из гордости или для остроты игры с поимщиками), а именно маленького человека.

Когда он не рефлексирует, он — человек естественный, будто идеал Руссо.

А вот в прочих случаях жди беды. Маленький человек, особо не рассуждая, хочет свои пятнадцать минут славы. Он готов пожертвовать ради этого всем: мирозданием, своей репутацией. Впрочем, кому сейчас важна репутация. Пожертвует и комфортом чаепития, что куда сильнее.

И это решение принимается не рационально, а интуитивно.

Человек будто кричит в окружающее пространство: «Передайте кому-нибудь, что есть на свете Бобчинский и Добчинский!»

С самодоносом творческих людей вопросов не возникает. У писателя Маканина в романе «Две сестры и Кандинский» есть такое место: «Самодонос — болезнь нашей интеллигенции. Самодонос не прекращается. Ни днём, ни ночью... Когда устраиваются на работу. Когда пишут письма. Когда рассказывают анекдоты». Политикам это и вовсе помогает: когда я работал в газете, то случайно попал на пресс-конференцию с тогда ещё малоизвестным Жириновским, который наговорил множество (как нам тогда казалось) рискованных вещей. Его спросили о верификации, а он отвечал: «Пишите что хотите. Только фамилию не перевирайте». Желание человека не выйти на берег и прокричать тайну в ямку между стеблями тростника, а рассказать всё на площади, давно описано в русской литературе. В «Анне Карениной» есть такое место: «Степан Аркадьич, которому было очень весело, послал Дарье Александровне телеграмму такого содержания: „Неведовский выбран двенадцатью шарами. Поздравляю. Передай“. Он продиктовал её вслух, заметив: „Надо их порадовать“. Дарья же Александровна, получив депешу, только вздохнула о рубле за телеграмму и поняла, что дело было в конце обеда. Она знала, что Стива имеет слабость в конце обедов „faire jouer le telegraphe“»3.

Но есть и радикальные случаи — ведь человек без фамилии Порфирий Петрович приходит к Раскольникову, ставшему убийцей, именно потому, что тот напечатал в газете статью с идеологическим обоснованием будущего преступления. Это как специальное условие чёрта, набранное мелким шрифтом в том контракте, который полагается подписывать красной ручкой с тут же сворачивающимися чернилами.

Поэтому я разделяю привычки интеллигенции и, так сказать, творчество широких масс.

Проще всего сказать, что люди Бога забыли (и это верно, потому что уже не учитывается Высший суд в той мере, в какой учитывался сто лет назад), но это слишком простой ответ. Тщеславие – тоже не объяснение. Это нормальный фактор, но феномен не в наличии тщеславия, а в том, что оно побеждает осторожность, и, как следствие, — выгоду. В том, что Настасья Филипповна бросает деньги в камин, ничего удивительного нет. Ей не то что деньги, ей жизнь не дорога. А вот если бы Ганя бросил в огонь пачки ассигнаций, было бы удивительно.

Так и здесь.

Может, дело в том, что мы находимся в переходном периоде, когда всякий обыватель уверился в том, что он не тварь дрожащая, а имеет право на свои пятнадцать минут славы. И ощущение этого для него важнее погон и трудовой книжки. А на этот период демократизации славы наложился другой процесс — время избирательных медиа кончилось, мы живём в тотальном облаке новостей, но не привыкли об этом думать.

Одним писателям хорошо — врут как дышат.

Работа у них такая.