ОДНОКЛАССНИКИ

Русский человек любит большие праздники. Ему всё хорошо: и свадьба, и поминки, а также проводы в армию. Но особая честь в этом ряду у встреч одноклассников.

Сперва одноклассники разбегаются по жизни, и им не до встреч. Но вот проходит десять лет, и можно уже чем-то похвастаться. Но это первая встреча, пристрелочная. Настоящая происходит на двадцатилетнюю годовщину, когда земная жизнь пройдена до половины, можно узнать новости о тех, кто разбрасывается копытами, но те, что на плаву, бодро шевелят ластами и предъявляют к досмотру яхты, надувные лодки, квартиры и дачи на фотографиях.

Всякий видел такие встречи, — мама не горюй. И всё оттого, что встреча одноклассников на самом деле – встреча с прошлым. Свадьбы обращены в будущее и приправлены робкой надеждой, как оливье – майонезом. А вот встречи одноклассников, как и похороны замешаны на уксусе ностальгии.

Первым делом русский человек обнаруживает, как изменилась топология тел его сверстников. Толстые стали худыми, а худые — высохли.

Люди моего поколения помнят, как надо топтаться в школьном спортзале под звуки лучших ансамблей мира — «АББА» и «Boney-М». Они ещё не забыли соревнование Аллы Пугачёвой и Софии Ротару. На двадцатилетие все пляшут, на тридцатилетие красуются те, кто сохранил форму, на сорокалетний юбилей выпуска слушают старые песни на иностранном языке.

Это не музыка, это шум струй реки Леты, предназначенный для тех, кто знал когда-то разницу между блатными пластмассовыми октябрятскими звёздочками и обычными металлическими. На одних Ленин глядел с чёрно-белой кладбищенской фотографии, а на других — курчавился золочёным металлом. С ними была своя беда — звёздочка эта быстро отрывалась от булавки. Начнёшь драться во дворе, замесишь врагов как квашню, ан — глядь, тебя уже кто-то разжаловал из октябрят в беспартийные школьники. Говорили, что колючие лучи пластмассовых звёздочек отливали грузинские цеховики — подпольные предприниматели.

Те, кто надел мышиную школьную форму в семьдесят третьем, вспоминают, как соученики волокут мальчиков за ноги по коридору мимо дверей классных комнат. Кургузый пиджак собирает ядовито-жёлтую мастику с пола, и первоклассник становится похож на солдата Роммеля. Они уже слышали о чилийской хунте, в конструкторском бюро у деда сделали новый истребитель, и страна давно не воевала. Потом они учат загадочный предмет «Обществоведение» по кроваво-красному учебнику, похожему на партбилет. В той главе, что была посвящена призыву и службе звенит чеканная формулировка: «А кто, кроме жалкого труса и отщепенца, почтёт за тяжкий труд эту священную обязанность». Полысевшие и располневшие одноклассники помнят всё про старые цены, и хотя уже тогда они знали, что такое тришестьдесятдве, главными цифрами остались другие — томатный сок за десять копеек с кровавой горкой соли рядом, газировка за алтын, квас (большая за шесть) и мороженое, превращающееся в молочный коктейль в большом алюминиевом стакане в углу продуктового магазина. Помнят и само мороженое в вафельном стаканчике с розочкой, что стоило двадцать копеек. Памятны и его метаморфозы: сперва оно было по девятнадцать и с розочкой, вернее, странным объёмным цветком на макушке, чем-то вроде цветка на торте. Потом, кажется, в семьдесят пятом розочку убрали. Затем розочку вернули, но вафельный стаканчик стал стоить двадцать копеек. Затем цветок исчез снова, но мороженое не подешевело. Особо отчаянные, ковыряясь в банкетном салате помнят самое дешёвое — фруктовое за семь, фиолетовое, ледковатое, как сугроб по весне, которое потом стало жить в картонных стаканчиках, у которых, намокнув, отваливалось дно. Но усилием воли забывают и про него, потому что деревянная палочка-ложка скрежетала по этому картону, будто оркестр Страшного суда. Такими же шершавыми палочками врачи держали тебе язык в детской поликлинике, чтобы осмотреть горло. Но это были семечки по сравнению с двухсотрублёвой ценой на родные левис, оставив несогласным стоящие колом джинсы «Верея».

С высоты старшего возраста это поколение ненавидело Катю Лычёву и с конспирологической подозрительностью отнеслось к смерти Саманты Смит. Они собирали какие-то странные вещи для голодающих африканцев и жителей Центральной Америки, помогали деньгами бастующим шахтёрам Англии. А теперь они пьют под отечественное и пляшут под французское. Особенно было интересно, как танцуют бандит с прокурором. Можно подержать первую красавицу класса за раздавшиеся бока или спустить руки чуть ниже. Всё было можно, потому что такие люди, родом из страны на четыре буквы, где секса, как известно, не было, добирали своё.

Надо сказать, что я часто ходил на встречи однокурсников, благо выпусков было много — и в нескольких учебных заведениях. Здесь всё было другое — на удивление, почти никто не менялся визитными карточками, да и род занятий большинства остался неизвестным. Эмигранты сперва гордились, а затем скромничали. У евреев, впрочем, имелось по поводу всегда своё мнение, но они его вслух не высказывали.

Структура людских сообществ повторялась — во всякой компании есть синий чулок, есть пьяница, соня из чайника, свой заяц, герцогиня и шляпники. Так было и с одноклассниками, и с однокурсниками.

А потом человек, вывалившись из такси, грузно поднимался по лестнице к подъезду, вспоминая запахи сверстниц и того одноклассника, что переплясал всех партнёрш — а нетрезвых и по два раза. И уронил всего двух.

Молодая жена встречала его на пороге сумрачным взглядом, чувствуя эти запахи ферамонов ностальгии, и вернувшийся с холода бормотал:

— Да что тебе он, она, я… Знаешь ли ты, как колют пальцы острые лучи октябрятской звёздочки, и как пристально смотрит из её центра мёртвый кудрявый ребёнок?..