ОБЫВАТЕЛЬ И КАТАСТРОФА

Поскольку по статистике лишь каждое двадцатое из них является авиакатастрофой (т. е. связано с гибелью людей), то выходит: на Земле одна авиакатастрофа происходит примерно на 5 млн. вылетов.

Сергей Чернышев. «Самолеты будущего» (2013).

Обыватель – слово хорошее, не обидное. Оно означает просто человека, жителя, да только человек никогда не бывает до конца прост.

Есть хороший, хоть и трагический пример. Когда падает самолёт, или вообще что-то случается с самолётом, то происходит некоторое безумство. Трагедии, случившиеся на море, всё же редки, а сам обыватель не так часто совершает путешествие на круизном лайнере. Но вот летают много, и даже люди небогатые имеют опыт сидения в душном пространстве с узкими креслами, а особая самолётная еда навсегда вошла своими молекулами в наши организмы. Оттого, когда падает самолёт, обыватель возбуждается необыкновенно.

«И я бы так мог», справедливо думает он. Причём он так думает, даже зная сам, что в пересчёте на расстояния авиационный транспорт самый безопасный. Но это статистика лукавая – когда ты падаешь в самолёте, то эти проценты для тебя сливаются в сотню. Тем более, есть второй фактор – в самолёте нет иллюзии спасения: если уж упадёт, так поделать ты ничего не сможешь, за тебя всё решает пилот и крепость обшивки. Это с палубы можно прыгнуть и плыть к берегу – тут-то уж куда.

Ещё один фактор в том, что самолёт – очень сложный механизм. (Поезд тоже сложный, но обыватель об этом думает меньше, да и всё же сложность там не такая). Игорь Шелест в своей хорошей книге «Лечу за мечтой», вышедшей много лет назад, приводил цитату: «В “Вестнике воздухоплавания” за 1912 год один авиатор пишет: “Летать пассажиром — неприятно. Невольно следишь за пилотом — бездействие вызывает критику и неизбежно — нервность. Хуже всего ощущение неизбежности катастрофы при полном бессилии предотвратить её”»1.

И вот настоящий обыватель понимает, что он лишён контроля за этой ситуацией – он, как Иона – во чреве кита, что не кит, а сложный механизм, и кит издаёт странные звуки – то ли у него крыло отваливается, то ли закрылки выпускает, причём сложность эта не совсем чистая. Многие обыватели, нахватавшись разных слов в журналах или в социальных сетях, эти слова выучили и повторяют: «Крен! Тангаж! Рысканье!» «Тангаж!» — вот ведь слово красивое, да и все эти «посадочные глиссады» — тоже поэзия. Поэтому поверхностное знание авиационной терминологии обывателя всегда возвышает – не в чужих глазах, так в собственных. Оно создаёт иллюзию контроля. Поэтому в социальных сетях обыватель яростно спорит о том, выключать ли телефоны на борту, а уж о причинах катастроф знает всё.

Массовое сознание питается катастрофами, и тут как раз очень интересная ситуация.

Во-первых, когда случается что-то с самолётом, то это становится известно сразу. Был самолёт, а теперь – нет. А вот место, куда он упал. (Правда, однажды пропавший на Урале АН-2 искали чуть не год – но нашли и в океане следы находят. Не всегда, но находят.) В любом случае, время пребывания самолёта в воздухе ограничено – и уж сразу понятно, что что-то случилось.

Во-вторых, причины катастрофы становятся известны не сразу – несколько недель, а то и месяцев, проходит, пока найдут бортовые самописцы, расшифруют записи, всё взвесят, а потом члены комиссии поставят свои подписи под документом. Эмоция стороннего человека такое время ждать не может – нужно, чтобы причина была названа здесь и сейчас, немедленно.

Это нормальное человеческое состояние: вот есть что-то неприятное и дурное в жизни, и оно должно быть исправлено. Как раз здесь и сейчас, немедленно исправлено, или уж ладно, чем быстрее, тем лучше.

И когда перед обывателем на телевизионном экране в который раз прокручивают сюжет с катастрофой, когда ему тут же извлекают из потустороннего мира какого-то эксперта, что бормочет: «Тангаж! Понимаете – тангаж! Он вышел на посадочную глиссаду и – тангаж!», обыватель раздражается. Он должен немедленно знать правду.

Тогда обыватель начинает сам выстраивать причины произошедшего, как кум Тыква — свой домик. Кума Тыкву придумал итальянский писатель Джанни Родари. Его персонаж собирал себе домик-убежище изо всех подручных средств: кирпичей, бумаги, обрезков досок и ещё бог знает из чего. Обыватель выстраивает своё эмоциональное мнение из обрывков слов экспертов, из эмоций своих товарищей по фейсбуку, из развёрнутой статьи какого-то пилота и своей жизни. А в этой жизни – снег и слякоть, неудобства и недофинансирование. И вообще, как говорил поэт, для веселия планета наша мало оборудована.

Изо всего этого в голове обывателя получается стройная картина-домик: «Пилоты – подонки, летаем на гробах, мир катится в пропасть». И это, кстати, очень хорошо, что обыватель имеет возможность совершенно свободно высказывать это своё мнение. Копить его в себе куда хуже, а то был такой лётчик Рычагов, что стал генералом в двадцать девять лет, но брякнул однажды на совещании у Сталина: «Летаем на гробах!». Так только этого генерала и видели, да и жену его тоже.

Нет, в нашей неустроенной жизни должно быть всё – и обыватель-паникёр, и обыватель-флегматик, и обыватель-специалист. Они вместе образуют особый биоценоз, как обитатели леса.

Замени тревожных людей на флегматиков, мы будем гибнуть, как лемминги. Дай тревожным, наоборот, волю – в этой истерии мы наломаем дров. Беда начинается только тогда, когда берёт верх внутренний паникёр, требуя мгновенного знания и такого же мгновенного наказания. Вот тут-то не только Рычагова в куйбышевский лес отвезут, но и каких непричастных.

В этом месте обычно говорят: «Что же делать? Неужто молчать?! Это вы предлагаете?». Да отчего же молчать? Просто не нужно выдавать свои эмоции за знания. Мир сложен, вон авиационный комитет сколько времени расследует катастрофы, что ж вы хотите от самих себя?

Для начала не торопиться – ну, да вас стремятся обмануть все. Корыстно и бескорыстно, журналисты, которым нужно продать новость, причастные, чтобы выгоднее выглядеть, свой брат обыватель, чтобы казаться информированнее. Но это не повод ввязаться в эту кашу, размахивая картонным мечом.

Подождите.