НЕВОЗВРАЩЕНЦЫ
Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше.
Пословица
Как-то раз зашёл разговор о странном акте отречения от Отечества, которое принимает формы совершенно театральные. Но надо признаться, что и любовь Отечества бывает довольно своеобразна. Сейчас в Уголовном кодексе есть 275-я статья, которая называется «Государственная измена». Сегодня формулировки куда глаже, чем в прежние времена. А тогда это и называлось-то отчётливее: «Измена Родине». 64-я статья советского уголовного кодекса перечисляла более широкий список: ущерб суверенитету, территориальной неприкосновенности или государственной безопасности и обороноспособности СССР: переход на сторону врага, шпионаж, выдача государственной или военной тайны иностранному государству, бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы в СССР, оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР, а равно заговор с целью захвата власти. Тут интересен именно оборот «бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы в СССР». Писатель Солженицын как-то задался проблемой флексий и рассуждал о важности окончания в судебных формулировках в делах военнопленных: «Иногда мы хотим солгать, а Язык нам не дает. Этих людей объявляли изменниками, но в языке примечательно ошибались — и судьи, и прокуроры, и следователи. И сами осуждённые, и весь народ, и газеты повторили и закрепили эту ошибку, невольно выдавая правду, их хотели объявить изменниками Родине, но никто не говорил и не писал даже в судебных материалах иначе, как “изменники Родины”.
Ты сказал! Это были не изменники ей, а ее изменники. Не они, несчастные, изменили Родине, но расчетливая Родина изменила им и притом трижды»1.
Многое из того, за что светило от десяти до пятнадцати или смертная казнь с конфискацией, присутствовало во всяком законодательстве, но немного где само бегство считалось предательством. Традиция эта давняя, и восходит к тому времени, когда человек считался собственностью монарха. А Государь часто бывает мстителен, как муж, от которого убежала жена. За самовольный переход границы по делам коммерческим били кнутом, а по делам политическим бывало и круче. Человек справедливо предполагался такой же ценностью государства, как лес и сало, а если материальная ценность хочет самостоятельно покинуть склад, то это совершенно возмутительно. С эмигрантов третьей волны, кстати, ещё не так давно высчитывали за бесплатное образование2.
Побег, впрочем, дело сложное, куда проще не вернуться. Осип Мандельштам в статье «Петр Чаадаев» (1914) пишет: «Когда Борис Годунов, предвосхищая мысль Петра, отправил за границу русских молодых людей, ни один из них не вернулся. Они не вернулись по той простой причине, что нет пути обратно от бытия к небытию, что в душной Москве задохнулись бы вкусившие бессмертной весны неумирающего Рима»3. Это, разумеется, несколько прекраснодушная идея – воздух может убить в любой географической точке, но Мандельштам упоминает очень красивую историю.
У нас посылали учиться за границу задолго до Петра. В 1551 Иван IV отправил к цареградскому патриарху Дионисию некоего Обрюту сына Михайлова Грекова, который потом вернулся и служил в Москве толмачом. Его иногда путают с упомянутым у Курбского другим вернувшимся с заграничного учения: «В тех же летех [Иван Грозный] убил светлого роду мужа, Михаила Матвеевича Лыкова, и с ним ближнего сродника его, юношу зело прекрасного, в самом наусию, иже послан был на науку за море, во Ерманію, и тамо навык добре Алеманскому языку и писанию: бо там пребывал, учась, немало лет, и объездил всю землю Немецкую, и возвратился был к нам во отечество, и по коликих летех, смерти вкусил от Мучителя неповинне»4.
Известны истории посланных в Европу на учение при Петре (на эту тему даже сочинены оперетта «Табачный капитан» и множество иных текстов). Впрочем, Марк Алданов писал: «Порою преувеличиваются и те “сокровища знания”, которые вывезли из Европы взятые туда Петром молодые люди. Один из них (отправленный в Венецию) просидел всё назначенное ему время в своей комнате, ибо считал грехом общение с басурманами. Другой так описывал памятник Эразму в Роттердаме: “Сделан мужик вылитой медной с книгою в знак тому, который был человек гораздо ученый и часто людей учил, и тому на знак то сделано”»5. К иностранному знанию отношение было разное. Филофей в 1521 году говорит (а потом это попадает и в школьные прописи): «Братие, не высокоумствуйте, но в смирении пребывайте. Аще же кто речет: веси ли всю философию? И ты ему рцы: еллинских борзостей не текох, ни риторских астроном не читах, ни с мудрыми философы не бывах... учуся книгам благодатного закона как бы можно было мою грешную душу очистить от грехов»6.
Но вот история с тем, кого послал за границу Борис Годунов (их иногда называют «студенты») не даёт мне покоя. Из России тогда выехали восемнадцать человек, и ради полноты картины хочется сказать, что не вернулся ни один. (В «Хронике» Конрада Буссова (1552–1617) есть свидетельство о возвращении в Россию какого-то Димитрия из немецкой группы, который служил у шведского полководца Якоба де ла Гарди — это немного портит чистоту эксперимента, хотя и тут достоверности мало.) Эти студенты будто космонавты, улетевшие исследовать дальние звёзды и растворившиеся в пространстве.
Часть этих русских отправилась во Францию, часть в Англию, а другие уехали в немецкий Любек (как тогда говорили, «Любку»). Дальше началась Смута, стало не до студентов.
И это какой-то удивительный сюжет – подданные огромной страны, забытые ей. Быть забытым империей куда более интересно, чем жить в глухой провинции у моря. Но потом далёкая Родина вспоминает о тебе и пытается вернуть.
Французская группа исчезла вся. Ответственные за немецкую группу люди писали в Россию, что «они непослушливы, поученья не слушали и ныне робята от нас побежали неведомо за што».
«“До памяти Алексею Ивановичу да дьяку Алексею, — доводится до сведения посланных в Англию дипломатов, — во III году блаженныя памяти при царе и великом князе Борисе Федоровиче, всеа Русии, посланы из московского государства в аглинскую землю в Лундон, через верного человечка Ивана Ульянова (так перевели русское имя члена английской фактории в Москве Джона Мерика) для науки латынскому и аглинскому и иных разных немецких государств языков и грамоте Гришка Олферьев сын Григорьев с товарыщи…” Послы употребили все усилия, пустили в ход все средства: ласку, просьбу, угрозу, логику и секретные розыски, и даже намеки на разрыв, чтобы вырвать из-за границы годуновских студентов. Очень были они нужны тогда государству московскому. Известно, что государю была так чувствительна, обидна и даже непонятна потеря своих подданных, что попытка вернуть их повторилась еще через восемь лет. К тому времени студенты давно закончили заграничные университеты и стали, надо полагать, самостоятельными людьми»7 — так пишет о них Анатолий Цирюльников в своей книге по истории отечественного образования.
Действительно, судьба английской группы описана лучшим образом. Англичане должны были распределить их по одиночке в Винчестер, Итон, Кембридж и Оксфорд8. Там их искали с 1613 по 1622 год, уже при первом Романове, пока англичане официально не объявили, что двое бывших студентов погибли в Ост-Индии. Судя по всему это Софон Кожухов, следы которого теряются на Борнео, и заключивший контракт с той же Ост-Индской компанией Казарин Давыдов, живший на Яве. «Есть документы, которые говорят о том, что оба московита стали настоящими джентльменами и пользовались уважением у коллег. Но, увы, жизнь обоих оборвалась трагически. Они погибли за английскую корону в начавшейся войне с Нидерландами. В Кожухова попало ядро вражеской пушки, Казарин сгинул в голландском плену»9.
Так же, как они, бросивший учёбу, Федор Костомаров отправился в качестве «королевского секретаря» в Ирландию и там растворился. Но вот история Никифора Олферьева сына Григорьева, ставшего в Англии Алфери, особенно примечательна. Он понравился небедным людям, и они оплатили ему учёбу. Он действительно стал священником, получил приход и женился на дочери местного пастора. Когда его пытались вывезти в Россию, Никифор не дался, но, избежав русской Смуты, не избежал английской. Священник стоял за короля, община – за Кромвеля. Пуритане выгнали Никифора и из церкви, и из дома, и какое-то время он жил в хижине. Потом ему всё же вернули дом и стали платить часть церковного дохода в качестве пенсии.
К чему рассказана история этих людей, и какое отношение она имеет к невозвращенцам XX века? Ясно, что не для того, чтобы поправить поэта Мандельштама. И не к иллюстрации сюжета известной песни:
|
Никто не упрекнёт забытых государством молодых людей, что они не вернулись на Родину в тяжкую годину гражданской войны. Тут как в сказке Щедрина о несчастном зайце, которого норовит съесть волк, и нужно бежать, потому что в заложниках шурин: «Коли не воротишься через двое суток к шести часам утра, — сказал он, — я его вместо тебя съем; а коли воротишься — обоих съем, а может быть... ха-ха... и помилую!
…Между тем, покуда косой жуировал да свадьбу справлял, на том пространстве, которое разделяло тридевятое царство от волчьего логова, великие беды приключились. В одном месте дожди пролились, так что река, которую за сутки раньше заяц шутя переплыл, вздулась и на десять верст разлилась. В другом месте король Андрон королю Никите войну объявил, и на самом заячьем пути сраженье кипело. В третьем месте холера проявилась — надо было целую карантинную цепь верст на сто обогнуть... А кроме того, волки, лисицы, совы — на каждом шагу так и стерегут»10.
Нет, измена Родине, это когда человек, озираясь, фотографирует секретного завода план и карту укреплений с советской стороны, когда в чужой форме идёт с оружием по своей земле. А вот не вернуться из далёкой стороны – что-то совсем другое.
Уехать туда, где теплее и сытнее, – вовсе не преступление. Многие люди, что с пренебрежением говорили о тех, кто растворился в городах, степях и лесах других стран, были неискренни. И слушая их, я видел, что в них говорит зависть или сожаление о собственной непрожитой жизни. Иногда они пытались убедить слушателей, что родной волк – добрый и никого не ест, а иногда прямо говорили, что на человека потратились, и вот он обязан вернуться и вернуть.
Это всё ужасно неубедительно. Как, кстати, и крики с другой стороны, что там – рай, а здесь — ад. Жизнь доходчива только в одном: нельзя перекладывать на государства поиск своего предназначения. Государства, ни родные, ни чужие, в этом ничего не понимают, даже когда стараются называть себя Родиной.
А за повод к этим размышлениям можно быть благодарным человеку, отправившему восемнадцать молодых людей в Европу. То есть Борису Фёдоровичу Годунову, не самому дурному русскому царю, но одному из самых неудачливых.