(могила на краю леса)

Бессмертие! Вечная жизнь! О, чего нельзя перенести за такую будущность!

Михаил Погодин. Невеста на ярмарке

Лето начиналось в дождях и сырости, а потом навалилась жара. Время моё тянулось от понедельника до пятницы, а потом — от субботы до воскресенья, и это были разные времена.

Суббота и воскресенье принадлежали родителям, и они могли наблюдать моё прилежание в огороде — среди хвостиков моркови, больше похожих на папоротник, на сборе ягоды или электрическом покосе.

Но на неделе они ночевали в городе, так что будни оставались за мной. Бабушка спала — она спала до позднего утра, спала за обедом, а вечером уходила в свою комнату и задрёмывала под телевизор.

Поэтому выходные были медленными, как жевательная резинка на разрыв, — до того момента, пока отец не говорил, что пора, а иначе они будут стоять на шоссе в пробке. Но до этого мы сидели за столом на веранде, где билась в стекло сомлевшая от жары муха, бренчали ножи и звякали стаканы. Обычно в такие воскресенья приходил кто-то из соседей.

В этот раз пришёл дядя Стёпа и между делом сказал, что воинскую часть будут застраивать. Кто-то купил лес за холмом, и теперь там будет коттеджный посёлок.

— Ужас какой! Там ведь радиация! — всплеснула руками мама. — Кто же там купит землю?

— Глупости, — ответил папа. — Нет там никакой радиации. Даже мы мальчишками туда бегали с дозиметром. Ничего там нет, мы всю жизнь там грибы собирали.

— Вы в лесу собирали, а не на территории, — не сдавалась мама.

Я выскользнул из-за стола, потому что меня уже ждали Лёнька и Марьяна. Марьяна, может, меня и не очень ждала, но в Лёньке я не сомневался.

Жара спадала, между дачных просторов тёк прохладный воздух, шумели за заборами сосны.

Чужие взрослые тоже готовились уезжать в город, и из-за высоких заборов было слышно, как они пакуют что-то в свои автомобили, ворчливо перекрикиваясь.

— Военную базу купили, — сообщил я. — Там дачи будут.

— Ой, новость. Все уже знают, — ответила Марьяна.

Я сразу поверил — уж ей-то всегда первой расскажут, найдётся кому.

Хотя что ей до военной базы. Когда малахольный соседский парень бредил какими-то цифровыми или номерными станциями, она говорила, что это скукота. А тут выходило, что она интересуется мальчишечьими темами.

Мы сидели на общественных досках, купленных для ремонта сторожки. Лёнька тут же сказал, что надо завтра махнуть на место, где была военная база, потому что у военных часовые никого не ловили, а вот у новых хозяев будут страшные собаки и охранники с автоматами.

В прошлом году один таджик на дальних дачах полез через забор, так и повис — весь в дырках, кровищи натекло... Он, кажется, сам верил в то, что рассказывал.

Мы сговорились завтра махнуть туда на велосипедах — пока нет опасности, что нас пристрелят. Я бы особенно этого не боялся — военные ушли оттуда, ещё когда я был маленький.

Мы как-то ходили туда за грибами с отцом и видели ржавые ворота. Но всё же там была ещё охрана, и нас шуганул дядька в пятнистой форме без погон. Теперь-то приедут богатые люди и всё окружат забором — не чета военному, который состоял из бетонных плит, кое-где уже рухнувших.

Наутро я вывел велик из сарая. Бабушка спала, и я не стал её предупреждать, потому что никогда не предупреждал — ни к чему ей было это знание.

Мы погнали по асфальтовой дороге, которую, как говорили, построили военные, а теперь по ней ездили только дачники. Впереди ехала Марьяна, и я не мог оторвать взгляда от её ног — загорелых, в ссадинах, сильных ног гимнастки. Она ездила на соревнования, и я знал, что у неё сборы в конце лета. Там, на сборах,

красавцы, чемпионы — не то что мы. Мы её временные друзья, пажи королевы. Это немного обидно, но я понимал, что готов платить любую цену, чтобы смотреть, как она крутит педали.

Мы спрямили через лес и запрыгали на своих велосипедах по узловатым корням, торчавшим из земли.

Когда я был маленький, ребята у сторожки рассказывали, что на краю леса закопан немецкий солдат. Его похоронили, как он был — с автоматом и Железным крестом. И если могилу найти, то можно всё это достать.

Потом я стал сомневаться, что солдат похоронен с оружием. Но с крестом — это может быть.

Тропинка вывела к военному забору, а затем и к широкой дыре в нём. Где-то рядом ржавела колючая проволока, но она уже исчезла в зарослях борщевика.

На территории стояли два больших бульдозера, но никого при них не было.

— Знаешь, — сказал Лёнька, — я не верю, что тут будут дачи, — это им сколько всего сломать нужно. Не будут же они ангары перестраивать.

Ангары тянулись перед нами — из мощных блоков, уродливые и приземистые, ровно двадцать штук. Дороги между ними поросли травой, и мы повели велосипеды, взяв за рули, чтобы на скорости не напороться на какую-нибудь арматурину, вылезшую из растрескавшегося бетона.

Жара почти не чувствовалась, дул сильный, оглушающий ветер, который гнал по небу рваные ослепительно-белые облака. Значит, скоро погода переменится, снова пойдут дожди, и Лёньку увезут в город. Его увезут, а Марьяна уедет на сборы.

— Тут склады сделают, — размышлял я философски. — У станции сделали склады, называются «Пятнадцатый холодильник». Там мясо мороженое на весь город лежит.

От военных здесь остались только эти угрюмые длинные ангары и страшные фигуры на плацу. Фигуры были нарисованы на железных листах и изображали строевые приёмы — нарисованные люди потеряли часть краски, и солдаты на них напоминали зомби в рваной военной форме. Никого больше тут не было.

Прямо хоть бульдозер угоняй.

Ангары отличались друг от друга только цифрами, только один, центральный, был крупнее и имел на крыше несколько шаров — будто на нём, как на старом упавшем дереве, выросли грибы.

Мы оставили велосипеды и вошли внутрь — там пахло сыростью и тленом. Лежали пластиковые бутылки из-под пива — да и то не очень много. Не могу я представить деревенских, приезжающих за пять километров попить пивка.

На стенах с прежних времён остались плакаты с непонятными расписаниями расчётов, цифрами и расписанием каких-то сверок. Мы заглянули в дверь с надписью «Машинный зал».

Машин там не было. Вернее, стояли какие-то железные шкафы с сорванными дверцами.

Лёнька присвистнул:

— Ламповая техника! Лампы! Наверняка секретная радиостанция. Я так и думал — пункт связи, все дела.

Я ничего не ответил. Мой отец как-то собирал ламповый усилитель, и я знал, что любители электроники ценят старые лампы, только, наверное, не такие, как здесь. Да и тут многие были разбиты, цоколи покрылись трещинами,

а провода — вырваны. Вывозить это — тяжёлый труд, и даже сборщики металлолома отступились от этого места. Сделано было на века, только никому это было теперь не нужно — отец говорил, что цивилизация так устроена, что знания передаются, как эстафетная палочка. Но — раз! — и люди идут по другому пути, а паровая машина ржавеет, пока её не разберут металлоломщики. Связь распадается, палочка сгнила, передавать её некому. И то, что было жутко дорогое, сборщикам не нужно, а нужно что-то простое, чтобы просто переплавить. Мы с отцом как-то пытались всучить им старый телевизор, но они и им побрезговали.

В главном ангаре, видимо, протекала крыша, потому что, несмотря на жару, на полу стояли лужи тухлой воды.

Я посматривал на Марьяну — как, не скучно ей? Ей, видимо, было нескучно. Потом она будет рассказывать своим легкоатлетам страсти про радиоактивную зону, по которой её водили два сталкера.

А пока мы нашли пульт с бесчисленными прямоугольными кнопками (половина вылетела, и поверхность была похожа на поле какой-то настольной игры с фишками).

Что сохранилось лучше всего, так это мозаика на стене, изображавшая человека в пиджаке, в окружении людей в белых халатах.

— Кто это? — недоумевая, произнесла Марьяна.

— Ленин, — уверенно ответил Лёнька.

— Никакой это не Ленин. Ленин был с бородкой.

— Ну тогда — Сталин.

— Сталин не ходил в пиджаке. — Я начал спорить, а сам подумал, что, может, и ходил — откуда во мне такая уверенность?

— Там, кажется, написано, — брезгливо заметила Марьяна, не рискуя лезть через развалины пульта. Туда полез Лёнька и сообщил, что какой-то академик. Фамилия была нерусская и ничего нам не говорила. Какаду, какадо, какао — половина букв ещё не видна. Окада. Похоже на название моего провайдера в городе.

— Академик тут умер, наверняка его здесь под стеной и похоронили. — Я вспомнил старую сказку о немце и продолжил в тон: — Он тут лежит, а на груди у него «Золотая Звезда» героя. Если мы его выкопаем, то можем её взять.

Лёнька тоже помнил байку про немца и немного обиделся. Он подобрал несколько мокрых книг с пола, видимо инструкций, и мы вышли.

Даже мне становилось скучно, и я предложил посмотреть, что там в ангарах.

— Мы пойдём первые. — Лёнька храбрился. — Там наверняка ракеты и радиация.

— Глупости. — Я почувствовал в своём голосе интонации отца. — Нет там радиации. И ракеты тебе никто так просто не оставит.

Но то, что оказалось в ангарах, нас удивило. Все они были наполнены магнитной плёнкой на огромных бобинах. Каждая стояла в своём шкафу-магнитофоне. Я видел это в старых фильмах — когда компьютеры назывались вычислительными машинами, так хранили информацию. Тут была целая библиотека этих бобин, и все они могли вращаться в своих гнёздах.

В соседнем ангаре было то же самое, и в другом.

Лёнька вытащил одну бобину, и ветер тут же размотал плёнку по бетону. Мы принялись дурачиться и швырять эти коричневые блины в воздух, как серпантин.

Ветер шевелил длинные полосы магнитной плёнки, они путались и шелестели.

Утомившись, мы сели на скамейку под смешным грибком с надписью «Место для курения».

Марьяна молча глядела в небо, вытянув ноги.

Лёнька читал какой-то противного вида справочник. Он шевелил словами, которые явно не очень понимал.

— Как там военная тайна? — спросил я его.

— Нет тут военной тайны. Тут про нейросканирование. Биология какая-то. Или — медицина. Пишут, что у них получилось считать девяносто восемь процентов мозга.

— А что, таким тогда занимались?

— Тогда всем занимались. Знаешь, что при Сталине космонавты уже летали, только они все погибли, и оттого их засекретили? И мозгом занимались. Знаешь, сколько у нас объём мозга?

Тыща терабайт — не так много. А на такой бобине — меньше, чем на флешке.

«У тебя в сто раз меньше», — подумал я, но вслух ничего не сказал. Я был не лучше: моих мыслей хватило бы на мегабайт, и все они были про Марьяну. А тысяча терабайт сейчас влезут в небольшую комнату.

Лёнька снова углубился в книгу, теперь уже во вторую.

— Фигня, — сказал он. — Это про машину, что у них тут стояла, называется по-дурацки как-то — «счётно-решающая». Какой нормальный человек будет называть машину «большой»... Хотя и вправду — большая. Ты вот слышал, что у американцев, когда они на Луну полетели, компьютер был хуже, чем в смартфоне?

Я слышал, а Марьяне всё это было неинтересно.

Солнце зацепилось за сосны на краю леса и раздумывало, спускаться ли ниже.

Мы заторопились домой.

Уже крутя педали, я бросил взгляд через плечо. Ветер шумел, какая-то железяка дребезжала на крыше.

Всё это удивительным образом напоминало мне могилу.

Старую забытую могилу, уже разорённую, которая вот-вот исчезнет. «Из праха в прах перелетая», как время от времени говорила бабушка, цитируя чьи-то стихи. Кто его знает, что это за стихи, да я их плохо запомнил. Прах — это что-то связанное с мёртвыми.

В общем, очень было тут похоже на могилу, да.

И я надавил на педали сильнее.