ЗАВИСТЬ

Все прочие пороки имеет человек, предполагая найти в них себе какое-нибудь удовольствие и выгоду, а завистник мучит только себя и других — делает зло с желанием делать зло.

Савелий Ферельцт. «Путешествие критика, или Письма одного путешественника, описывающего другу своему разные пороки, которых большею частью сам был очевидным свидетелем»

Завистник, который мог освистать «Дон Жуана», мог отравить его творца.

Александр Пушкин. «О Сальери»

Есть такое понятие — «городская фентэзи». Это не обычная фентэзи в пейзажах и интерьерах средневекового города, а та, действие которой происходит в городе современном. Явление, разумеется, возникло не на пустом месте, так выглядели и сказки Гофмана — современному юноше они кажутся древними, но Гофман вводил сказку в ту жизнь, которую он видел вокруг себя.

Но только европейские сказки, конечно, настоящие сказки. А наши сказки и не сказки вовсе. Наши сказки — это жизнь. В них чёрная вода лесного озера и кипящая поверхность молодильного котла с варёным царским крупом, в них горький военный вкус каши из топора и сиротский плач медвежьей родни. В них гусеничный лязг самоходной печи и щучий присвист несбывшихся желаний. Вот что такое наши сказки, которые просто чуть окрашенная билибинской киноварью правда.

В нашем Отечестве сказки всегда любили — по причине общей трудности жизни.

Но советская эпоха выдавливала сказку (и фантастику вообще) в детско-юношеское пространство.

Так вышло, что одной из основных фигур в этой части русской литературы был писатель Каверин.

Александр Грин умер в 1932 году и его книги не переиздавались. Роман «Мастер и Маргарита» хоть и был написан до войны, но напечатан только в 1966-ом. У прекрасного писателя Сигизмунда Кржижановского есть прекрасный рассказ «Квадратурин», где пространство комнаты таинственным образом расширяется, но никакой радости это решение квартирного, вернее, коммунально-квартирного вопроса герою не приносит. Человек гибнет в этой чёрной бездне. Но и этот рассказ лежал много лет под спудом.

Городские сказки писал и чудесный писатель Александр Шаров.

Но именно с Кавериным связан официальный расцвет этого жанра.

Каверин, только привыкая к этой своей фамилии, сочинил рассказ «Пятый странник». Стояла осень 1921 года, а история получилась в духе средневекового безвременья. Рассказ был посвящён Серапионовым Братьям и заканчивается словами: «Рассказ о четырёх странниках окончен. Приходит время показать вам пятого странника. Куклы в ящике, ящик за спину, палочка в руки — пятый странник отправляется в дальнейшее путешествие»1. Кто он — так и остаётся загадкой, обещанием продолжения.

Оно наступило спустя много лет, и потом именно Каверин оказал влияние на тех, кто потом стал писать рассказы и романы про чудеса, которые происходят в нашей обыденной жизни. Здесь и теперь, среди городского быта. Истории про машины Горсвета и вампиров, притаившихся в московских офисах.

Рассказывая о Вениамине Абелевиче Зильбере, более известном, как Вениамин Александрович Каверин, всё время кажется, что имеешь дело не с одним человеком, а с несколькими. Они не настолько разные, чтобы быть чужими друг другу, но и не настолько схожи, чтобы слиться воедино.

Итак, в начале двадцатых он был одним из членов литературной группы «Серапионовы братья», в которую входили Тынянов и Шкловский, Зощенко и Тихонов, Иванов и Федин. Но именно младший брат Каверин потом рассказал о «Серапионах» так, как это можно было сделать. Он оставил множество пристрастных свидетельств о том времени — не говоря уж о том, что конструктивистская проза «Скандалиста или Вечеров на Васильевском острове» хороша сама по себе. Без скидок на то, что роман написан на спор со Шкловским, который считал что роман невозможен. Без знания всех прототипов, а ведь это настоящий «роман с ключом», похожий на катаевский «Алмазный мой венец», но написанный не спустя десятилетия, а по горячим следам.

Так часто бывает — младший член братства оказывается хранителем его регалий. Можно спорить о его правах, о том, как он ими распорядился — однако ж Каверин, проживший без малого девяносто лет, оказался проводником в особый мир литературы. Это не был мир Серебряного века, столь любимый русскими интеллигентами в семидесятые, а пространство двадцатых, когда в литературу пришли новые люди, наполненные силой и иллюзиями. Этот посол из прошлого, вернее — образ его, превратился во что-то вроде общественной совести. Честному обывателю всегда хочется одушевлённого примера того, что можно жить в хорошей квартире, получить Сталинскую премию, писать книги, издающиеся миллионными тиражами, и быть при этом приличным человеком.

Каверина часто считают автором фразы «храбро спрятался». С этими словами непростая история. Когда власть ставила на место неправильных писателей, происходили собрания. Каверин вспоминал, что он сделал, когда клеймили Пастернака: «Я не пошёл на это собрание, сказался больным, и жена твёрдо разговаривала с оргсекретарем Воронковым, который звонил и требовал, чтобы я приехал. Как это бывало уже не раз, я “храбро спрятался”. Теперь, когда я думаю об этом, я испытываю чувство стыда. В день собрания — чувство удовлетворения: несмотря на угрозы Воронкова, не поехал на собрание»2.

За несколько лет до этого прорабатывали Зощенко, и Каверин пишет: «Вопрос — идти или нет — касался и меня. Но я мог «храбро спрятаться» (как писал Шварц в «Красной шапочке»)3.

Действительно, в пьесе Евгения Шварца «Красная шапочка» Заяц говорит: «Мы не пугаемся, а храбро прячемся. Мы молодцы»4. Эта сказка в трёх действиях вышла в 1936 году.

Человек, честно признававший то, что в особо отчаянные моменты он «храбро спрятался» написал книгу воспоминаний «Эпилог». Там он сводил счёты со своими заклятыми друзьями. Это довольно жёсткая и часто несправедливая книга, но хорошо, что она есть. Несправедлива она потому, что интонация обличения оказывается совершенно советской, только с переменённым знаком. Иной интонации взять было неоткуда.

Сценарист Наталья Рязанцева вспоминала: «У стариков, умудренных опытом еще худших времен, мы искали ответа и совета — как жить, можно ли жить вообще, служить, но не прислуживаться? Помню, Каверин хвастался — “а у меня нет ни одной ненапечатанной строчки”, — когда ему рассказывали про зарубленные заявки и сценарии. В десять утра он ежедневно садился за стол и, если побаливала голова, писал хоть что-нибудь, например, письма. Он повел меня в библиотеку и выбрал сам — что из его собрания сочинений прочитать. А про последнюю книжку — “Перед зеркалом” — выспрашивал с пристрастием, записывал замечания, — он готовил её к переизданию. В тот момент он уже не сочинял ничего “игрового” — переключился на воспоминания. Как когда-то, в критический момент, “когда русская проза ушла в лагеря”, догадался стать детским писателем и написал незабываемые “Два капитана”. И гордился, что нашёл свою “нишу” — как теперь говорят, а тогда появилось словечко “щель”. Перехитрив судьбу, можно и классиком стать. Я невольно — и наивно — сравнивала счастливую судьбу Каверина и переломанную — Ермолинского. “Что ж, это чистая работа”, — говорил Сергей Александрович про “Открытую книгу”, которую предстояло нам экранизировать в двух сериях для режиссера В. Фетина и артистки Л. Чурсиной. Прямо скажем, — смиряя гордыню: я выросла из этой книги, тем более — Каверин дал мне почитать документы и много рассказывал про подлинную историю пенициллина, про Ермольеву и своего брата Зильбера, который из тюрьмы передавал на папиросной бумаге “вирусную теорию рака”, он знал из первых рук всю страшную, погромную историю медицины при Сталине, и в голове у меня не укладывалось, как мог он адаптировать этот трагический материал в занимательную, романтически-“подростковую“ книгу, а нам еще предстояло её адаптировать для кино, и лучше бы мне не знать, как оно было на самом деле»5.

Действительно, Вениамин Каверин — очень успешный писатель, избежавший многих трагедий своего поколения, тюрьмы и сумы, если говорить прямо. Сам автор постоянно называл себя беллетристом, и открытым текстом указывал на своё скромное место в многоэтажном здании писательской иерархии. Это была грамотная и верная позиция — известному писателю скромность помогает, правда, если только он по-настоящему известен.

По-настоящему знаменит Каверин стал, написав роман «Два капитана». Там есть весь набор советской (впрочем, и универсальной) романтики — лётчики и полярники, любовь и мужская дружба, тайна и предательство, война и мир, отцы и дети.

«Два капитана» — сложный роман, это даже не один роман, а два или три. Причём там судьба не то, чтобы выбирает героя и сумка с письмами — только повод к его мечте, будто кольцо, попавшее в руки хоббита. Так-то это история советского self-made-man, который качался, учился летать на драконах с моторчиком, боролся и искал, и наконец, обнаружил вместо пышущего огнём вулкана ледяную пропасть. (Это, впрочем, одно и то же). В нем есть тень «Гамлета» — именно так, в кавычках, потому что вдова первого капитана выходит замуж за его убийцу, и тень погибшего лежит в сумке почтальона стопкой промокших писем. Это роман воспитания не хуже диккенсовских. Иначе говоря, эта книга сшита из множества идей. В силу того, что это очень рваный роман, полный стыков и швов, как сын Франкештейна из комиксов, он, слава Богу, не мотивационный — что бы из него ни цитировали, как бы в моём и чужом детстве не использовали для поднятия духа школьников.

Людям, что хотели сохранить самолюбие в литературных профессиях во время внимательного контроля за печатным словом, приходилось эмигрировать в другие жанры. Часто это была фантастика или научно-популярные книги. Множество писателей переселилось в то, что называется «детской литературой» — хотя часто было литературой универсальной. Каверин был успешен как такой автор и получил Сталинскую премию, но, что куда главнее, заслужил любовь читателей. Ничуть не более детский, чем другие его книги, роман «Два капитана» и сейчас значится в разных списках рекомендованного чтения.

Обычно принято считать, что всё это — про полярников. Многие люди знают, что слова «Бороться и искать, найти и не сдаваться» есть именно в этом романе, а вот про их настоящего автора уже не помнят. Полярных лётчиков в этом романе много, но сюжет следует общественному запросу (точь-в-точь, как «Добровольцы» — поэма Долматовского, а затем и знаменитый фильм).

Поэтому Каверин вводит туда почти химический элемент — несколько абзацев про героя, превратившегося из полярного лётчика в военного, и жена провожает его в непонятную командировку: «Он звонил мне с вокзала — поезд отходит через десять минут. Не нужно беспокоиться, все будет прекрасно. Он будет писать мне через день… Время от времени я получаю письма с московским штемпелем. Судя по этим письмам, он аккуратно получает мои. Незнакомые люди звонят по телефону и справляются о моем здоровье. Где-то за тысячи километров, в горах Гвадаррамы, идут бои, истыканная флажками карта висит над моим ночным столиком, Испания, далекая и таинственная, Испания Хосе Диаса и Долорес Ибаррури становится близка, как улица, на которой я провела своё детство.

В дождливый мартовский день республиканская авиация, “всё, что имеет крылья”, вылетает навстречу мятежникам, задумавшим отрезать Валенсию от Мадрида. Это победа под Гвадалахарой. Где-то мой Саня? В июле армия республиканцев отбрасывает мятежников от Брунето. Где-то мой Саня? Баскония отрезана, на старых гражданских самолетах, в тумане, над горами нужно лететь в Бильбао. Где-то мой Саня?..

“Командировка затягивается, — пишет он, — мало ли что может случиться со мной. Во всяком случае, помни, что ты свободна, никаких обязательств”.

У букиниста на проспекте Володарского я покупаю русско-испанский словарь 1836 года, изорванный, с пожелтевшими страницами, и отдаю его в переплётную. По ночам я учу длинные испанские фразы: “Да, я свободна от обязательств перед тобой. Я бы просто умерла, если бы ты не вернулся”.

Или: “Дорогой, зачем ты пишешь письма, от которых хочется плакать?”»6.

Строю речи, писательскому умению в этой не очень обязательной сюжетной вставке можно только позавидовать.

«Два капитана» — нестыдный компромисс с эпохой, как и «Открытая книга» — роман о врачах и биологах. Этот второй роман неслучаен: брат Каверина был большим учёным-биологом. А злой демон по фамилии Крамов в «Открытой книге» удивительно похож на академика Трофима Лысенко. Это был из немногих доступных текстов, говоривших (или намекавших) на трагические события в отечественной биологической науке в конце сороковых годов прошлого века. При этом у Каверина получилась настоящая «долгая книга», крепкая беллетристика. Правда, и здесь был простор для компромисса.

Интересно, что в русской, а затем советской литературе существует много толстых книг, про которые говорили, что это «романы идей» и то, собственно, что составляет гордость нации. Однако многие из них как-то просеяло время, а беллетристика, хорошо ложащаяся в прокрустово ложе сценария, причём не просто фильма, а сериала, — редкость. Это рассуждение не в рамках «хорошего» и «плохого», а сложности того, что зовётся «литературой».

Но нужно вернуться к тому Каверину, что стал автором городских сказок. Волшебство там происходит не в сказочном замке, не в отдалении. Оно здесь и теперь. Великий Завистник живёт за углом, Снегурочка спасается от гибели в промышленном холодильнике, мрачный душегуб Верлиока служит тираном-бюрократом в райцентре. Важность этого спроса на «здесь и теперь» впоследствии очень хорошо показала популярность истории про московских вампиров, написанная Сергеем Лукьяненко. Небогатые борцы со злом, потрёпанный грузовик аварийной помощи, Горсвет против Вечной Тьмы.

Сказки Каверина вошли в память нескольких поколений советских детей, а следы этих сюжетов неожиданно обнаруживаешь в прозе совсем молодых авторов.

Предмет нашего разговора — довольно большая сказка под длинным названием «Много хороших людей и один завистник» впервые был напечатана во втором и третьем номерах журнала «Пионер» за 1960 год. Что там происходит? А вот что — в большом городе, похожем на Москву, умирает художник. Его пытаются спасти, но этому мешает таинственный персонаж, собственно завистник.

У него странная должность: он работает советником. Советников в сказках много, и тогдашнее детское ухо чувствовало в этой должности что-то старинное или иностранное.

Советник опять же похож на Крамова-Лысенко, это типичный для Каверина герой-антагонист.

Но это не карикатурный политический ход. Зло совершает не тиран, а множество завистливых людей. Им следует множество нерешительных людей, и вместе они — сила не хуже галантерейщика и кардинала.

Всё начинается с того, что сороки возвращают украденные вещи. Это только введение в сказку. Художник умирает, но врач выписывает рецепт на чудо-лекарство, которое можно изготовить в аптеке «Голубые шары» и даёт его дочери художника. Но чудесами теперь распоряжается Старший Советник по лекарственным травам.

Дальше в повествовании появляется мальчик Петя, что покупает таблетки от трусости, и дочь Советника, которая страдает от лишнего веса и одиночества. Обманом Советник заставляет дочь художника принять пилюлю, и та превращается в сороку.

Мальчик ищет свою подружку и приходит к Завистнику.

Дальше происходит примечательная история:

«Все люди сердятся, когда их будят, но особенно те, которым с трудом удается уснуть. Рассердился и Старший Советник. Но чем больше он сердился, тем становился вежливее. Такая уж у него была натура — опасная, как полагали его сослуживцы. Он вышел к Петьке, ласково улыбаясь. Можно было подумать, что ему давно хотелось, чтобы этот толстый мальчик разбудил его отчаянным стуком в дверь.

— В чем дело, мой милый?

— Здорово, дядя, — нахально сказал Петька. — Тут к тебе пришла девчонка, передай, что я её жду.

Советник задумчиво посмотрел на него.

— Иди-ка сюда, мой милый, — ласково сказал он и провёл Петьку в свой кабинет.

— Здравствуй, папа, — сказал он Старому Дрозду, который сидел нахохлившись в большой позолоченной клетке.

— Шнерр штикс трэнк дикс, — сердито ответил Дрозд.

В кабинете было много книг: двадцать четыре собрания сочинений самых знаменитых писателей, русских и иностранных.

Книги стояли на полках в красивых переплетах, и у них был укоризненный вид — ведь книги сердятся, когда их не читают.

— Ты любишь читать, мой милый?

Конечно, Петька любил читать. И не только читать, но и рассказывать. Старшему Советнику повезло — он давно искал человека, который прочел бы все двадцать четыре собрания сочинений, а потом рассказал ему вкратце их содержание. Он усадил Петьку в удобное кресло и подсунул ему “Три мушкетера”»7.

«А Петька всё читал и читал. Когда его окликали, он только спрашивал: “М-м?.” — и снова читал — строку за строкой, страницу за страницей. Одно собрание сочинений он прочёл и принялся за другое. Можно было надеяться, что он расскажет Великому Завистнику хотя бы вкратце, о чем написаны книги, стоявшие в нарядных, разноцветных переплетах на полках. А он не рассказывал. Не потому, что не мог, а просто так, не хотелось.

Он даже попробовал, но Великий Завистник с таким удовольствием потирал свои длинные белые руки, когда кому-нибудь не везло даже в книгах, что Петька перестал рассказывать и теперь только читал»8.

Тут надо остановиться: Каверин за полвека до нашего времени предлагает прекрасную метафору современного чтения. Общество делится на читателей и тех, кому довольно пересказа. Разрыв между ними ширится и иногда перерастает в противостояние.

Затем в сказке Каверина происходит следующее: там появляется Старая лошадь и рассказывает девочке, превратившейся в сороку историю зависти. Оказывается Старший Советник завидовал художнику с детства. А аптекарь открывает ей другую тайну — у Великого Завистника есть волшебный пояс, не дающий ему лопнуть от зависти.

Мальчик с девочкой ищут пояс, но его нигде нет.

Аптекарь всё же изготавливает живую воду, сорока несёт пузырёк в лапках, но мальчишки кидают в неё камнем и пузырёк разбивается. На месте падения капель тут же вырастает прекрасный розовый куст, но дело не сделано и спасения нет. Герои бегут из города в посёлок Королей Свежего Воздуха, чем-то напоминающий Переделкино. Кстати, Каверин, кажется, первый, кто так широко в современной литературе стал пользоваться таким приёмом, как множественное выделение существительных заглавными буквами. Это подчёркивает значение простых предметов и профессий, и вообще придаёт тексту торжественность, как речи индейцев.

Правда сейчас мы видим вокруг такое фентэзи, которое и вовсе превратилось в немецкий текст, где, как известно, так обращаются с любым существительным.

Аптекарь со своими спутниками хотят храбро спрятаться. В повествовании появляется Застенчивый Кролик (повествование всё больше напоминает странствие Алисы по Стране Чудес).

Старший Советник ищет беглецов, но их предупреждает дочь Советника. Аптекарь и его друзья продолжают странствие и наконец соединяются с девочкой-сорокой, которая получает от них второй пузырёк с надписью «Живая вода» и доставляет его отцу. Художник спасён, добро торжествует, но теперь и зло должно быть наказано.

Внезапно герои обнаруживают, что давным-давно мальчик, не отрываясь от чтения, продел магический ремень в свои брюки.

Теперь вооружённые волшебным ремнём герои с воодушевлением ожидают визит зла и, когда Завистник появляется на пороге, встречают его плакатами «У нас всё прекрасно», «Мы превосходно спим» и тому подобными. И Завистник лопается от зависти, вернее, становится похож на воздушный шар, из которого выпустили воздух. Его уводит дочь, потому что всё-таки любит отца. Лошади и сороки возвращают себе человеческие обличия, всё кончается хорошо. Правда, сказки так устроены, что зло всегда воскресает и добру предстоит новая война — в полях, лесах или среди домов.

Сейчас городское фентэзи — едва ли не самый популярный жанр массовой литературы.

Собственно мы и живём в таком мире, где не на что надеяться, разве только на чудо.