СЛОВО ОБ ОРЕСТЕ МАЛЬЦЕВЕ

(песни южных славян)

Орест Михайлович Мальцев (1906 — 1972)

Вернувшись в Белград, я седьмого ноября был там на приеме, который маршал Тито устраивал в только что освобождённой от фашистов столице Югославии по случаю двадцать седьмой годовщины Октябрьской революции. И вдруг под конец этого вечера за столом югославские партизанские генералы запели старую красноармейскую песню двадцатых годов, напомнившую мне детство, военный городок, пехотное училище в Рязани и тогдашних краскомов — сослуживцев отца по этому училищу.

Эй, комроты!
Даешь пулеметы!
Даешь батареи,
Чтоб было веселее!

В Белграде пели эту песню так же, как пели тогда, в двадцатые годы, в Рязани, — озорно, лихо, с присвистом. И между моими детскими воспоминаниями и этой вдруг зазвучавшей в Белграде песней была какая-то очень важная для меня связь времен.

Константин Симонов. «Военные дневники»

Он был сыном дьякона, однако зачем-то притворился евреем в ту пору, когда этого делать не стоило. Про это есть целая история. В марте 1952 года, когда роман Мальцева выдвинули на Сталинскую премию, то по свидетельствам очевидцев, Сталин сказал: «Почему Мальцев, а в скобках стоит Ровинский? В чём дело? До каких пор это будет продолжаться? В прошлом году уже говорили на эту тему, запретили представлять на премию, указывая двойные фамилии. Зачем это делается? Зачем пишется двойная фамилия? Если человек избрал себе литературный псевдоним — это его право, не будем уже говорить ни о чём другом, просто об элементарном приличии. Человек имеет право писать под тем псевдонимом, который он себе избрал. Но, видимо, кому-то приятно подчеркнуть, что у этого человека двойная фамилия, подчеркнуть, что это еврей. Зачем это подчеркивать? Зачем это делать? Зачем насаждать антисемитизм? Кому это надо? Человека надо писать под той фамилией, под которой он себя пишет сам. Человек хочет иметь псевдоним. Он себя ощущает так, как это для него самого естественно. Зачем же его тянуть, тащить назад?». Об этом вспоминает Константин Симонов, бывший членом комитета по присуждению премий, и добавляет: «Сталин говорил очень сердито, раздражённо, даже, я бы сказал, с оттенком непримиримости к происшедшему, хотя как раз в данном случае он попал пальцем в небо. Дело в том, что автор романа “Югославская трагедия” Орест Михайлович Мальцев, вслед за фамилией которого стояло так раздражившее Сталина — Ровинский, на самом деле по происхождению был русский, уроженец деревни Скародная Курской области, а еврейскую фамилию Ровинский, кстати, совпадавшую с фамилией тогдашнего редактора “Известий”, поставил вслед за собственным звучным именем Орест на своей предыдущей книжке рассказов, называвшейся тоже достаточно звучно “Венгерская рапсодия”»1. Тут Симонову изменяет память – книга Мальцева называлась «Венгерские рассказы», и была посвящена освобождению Венгрии от немцев.

Мальцев много лет отдал армии. Ещё в двадцатые годы он окончил пехотную школу, потом служил четыре года, воевал с басмачами, потом служил в военной печати, а в Отечественную был военкором и редактором в дивизионной газете. Получил медаль «За отвагу», а через год после победы напечатал те самые «Венгерские рассказы».

Но это всё преамбула, а вот самое важное для нас, это история про социальный заказ на политический роман, которая началась через три года после войны. Тогда, весной 1948 года, отношения между СССР и ФНРЮ (потом она станет СФРЮ2), стремительно начали портиться3. В июне случился разрыв, а к концу года была развёрнута массовая пропагандистская кампания. Журналы и газеты наполнились карикатурами на клику «Тито-Ранковича», а ещё через год, в сентябре 1949 года был разорван Договор о дружбе между двумя странами. Но в 1953 году, сразу после смерти Сталина, с советской стороны начался процесс примирения. В июне СССР предложил обменяться послами, в августе, на сессии Верховного совета, Председатель Совета Министров Маленков заговорил о необходимости нормализации отношений, в 1954-м заключили серию экономических соглашений, а в мае 1955 года в Югославию прилетел Хрущёв.

Орест Мальцев написал свой роман в очень узком зазоре межгосударственной ссоры: книга вышла в 1951 году, тут же получила Сталинскую премию, хотя с унизительным уточнением «2-й степени», и сразу же стала обузой для идеологической машины. Этой темы касался и роман Николая Шпанова «Заговорщики» (1951), но с «Югославской трагедией» по известности он сравниться не мог.

Этот сюжет — будто назидательная притча для человека, который решил написать лоялистский роман. Задача была выполнена целиком и полностью («второсортность» премии, как мне кажется, была связана не с претензиями к литературному качеству, а показывала, что ссора с Тито вовсе не так обременительна и болезненна для Сталина).

Как сделана «Югославская трагедия»? Оттого что современному читателю не с руки читать старый политический роман, я перескажу, что там происходит. Перед читателем два пласта повествования: внутренний монолог советского лейтенанта Загорянова, что бежал из немецкого плена и попал к югославским партизанам, и голос автора, который рассказывает о том, что сам Загорянов видеть не может. А именно, об интригах американцев и англичан, а также о сотрудничестве с ними руководителей югославского партизанского движения. Часть этих руководителей имеет подлинные имена, знакомые тогдашнему читателю по газетам.

Загорянов попадает в немецкий плен в ноябре 1943 года, к тому моменту он уже принят в кандидаты ВКП(б), но не успел ещё получить кандидатскую карточку. Удивительным образом он сохраняет при себе весь плен комсомольский билет, попадает в военно-строительный отряд Тодта4 в Югославии и тут же бежит. Всё это, если внимательно присмотреться, спрессовано в две недели, что и вовсе поражает. Но хронология (как и география) в романе устроена фантастическим образом по разным причинам: дело не только в небрежности, но и в том, что героя нужно было быстро ввести в круг людей, принимающих решения, а потом закончить повествование до сентября 1944 года, когда Красная Армия вместе с силами Тито провела Белградскую операцию.

Уже через месяц бывшему пленному дают смотреть в штабные карты, и он пользуется непререкаемым авторитетом у партизан. То, что происходило в стране раньше, он узнаёт от своего друга по кличке Корчагин, молодого серба, который повсюду таскает с собой книгу «Как закалялась сталь».

Боевые действия происходят странно: руководство партизан всячески их тормозит и не даёт воевать. Параллельно в романе действуют два агента союзников – британский и американский. Американец делит своё время между составлением геологической карты Югославии (для будущей экономической экспансии) и сбором компромата на первых лиц компартии. Разумеется, он не брезгует сотрудничеством с немецкими спецслужбами. В самих партизанских отрядах лютует ОЗНА – отдел защиты народа, нечто среднее между «Смерш» и НКВД. Его сотрудники почём зря расстреливают партизан, и описано это так, будто перед нами перестроечная статья: только замени озновцев на смершевцев. Например, одного из партизан расстреливают за то, что он влюбился. Но главное, под разными предлогами убивают (или посылают на верную смерть) коммунистов, верных Сталину и идее дружбы с Советской Россией.

Само построение сцен в романе очень неловко. Герои то и дело замирают, чтобы объяснить текущую политическую ситуацию и причины предательства югославских руководителей. Автор чётко объясняет свойства этого предательства: сотрудничество с королевской охранкой, тактический союз с гитлеровцами и подкуп американскими (англичане тут играют роль умирающего льва) империалистами. Джилас выводится новым Геббельсом, а теоретик Моша Пьяде специально «разъяснён американцами, как полезный их делу ревизионист5. Про Тито американский эмиссар говорит так: «— Видите, Шерри, вот это? Сейчас отлив, и створки раковины плотно сомкнулись. Они предохраняют этого моллюска от высыхания и позволяют ему жить и во время отлива. Я думаю, что Тито потерпит немного в своей раковине, как терпит моллюск, не задохнётся. В своё время мы раскроем эти створки, и они пропустят через себя воду, которая принесёт моллюску пищу и кислород для дыхания, — нашу пищу, Шерри, наш кислород»6.

При этом Мальцев должен был двигаться очень аккуратно, чтобы обличение нравов «клики Тито» не вызвало ненужных ассоциаций у советского читателя. В частности, национальный вопрос и федеративное устройство, некоторые другие черты авторитарного режима (именно поэтому время действия не выходит за рамки войны). В конце концов, Загорянов проходит свой югославский анабасис, и накануне соединения с силами Красной армии его, как слишком много знающего человека, убивают титовские командиры.

История Мальцева позволяет сформулировать несколько правил для человека, задумавшего написать идеологический роман.

Во-первых, нужно точно удостовериться в точности технического задания и настоять на постоянном контроле над собой. Мальцев, видимо, так и сделал, потому что даже из 2021 года, видно как внешняя редактура расставляла политические акценты. Забегая вперёд, встаёт вопрос о реальном авторстве, потому что автор тут не просто исполнитель, а подрядчик. И как он решит выполнить поставленную задачу – отдельная тема.

Во-вторых, нужно иметь чутьё на политический ветер. Как известно, за несколько лет в нашем Отечестве может перемениться всё (что и показывает случай с этим романом). Писать нужно быстро: помимо гонорара Мальцев успел получить свои 50.000 рублей премии в 1952 году, а уже через три года после смерти Сталина её перестали присуждать. Да если бы и вручалась, как обычно, в декабре, для Мальцева это было бы невозможно: с Югославией только что восстановили дипломатические отношения.

Но есть и «в-третьих», а это, как всегда, в-главных. «Югославская трагедия» — дурно написанный роман. Мы знаем примеры хорошо написанных по Высочайшему указанию книг, таких, как например, «Пётр Первый» Алексея Толстого. А вот картонная Югославия Мальцева никуда не годится. Будь гипотетический автор талантливее, он добавил бы человеческих чувств, описал любовь главного героя – да так, чтобы Хемингуэй со своим «По ком звонит колокол» умер от зависти, наконец, исполнитель проработал с каким-нибудь советчиком пейзажные особенности Косово и Сербии. Но нет, произошла, как говорится, экономия выразительных средств. Кстати, невозможно даже представить, как выглядел бы этот роман, если бы его поручили писать Константину Симонову. Но тут как-то обошлось.

Что стало с автором «Югославской трагедии» потом? Невозвращенец Леонид Владимиров7 сообщает (в 1969 году, когда Мальцев был ещё жив): «…ещё один “корифей социалистического реализма” Орест Мальцев. Ему, платному агенту КГБ, было поручено в 1948 году оплевать и оклеветать Йосипа Броз-Тито. Деньги были отпущены так щедро, что этот дотоле никому неведомый “писатель” нанял “литературного секретаря” и диктовал ему лишь главные идеи своего романа «Югославская трагедия». А уж этот “секретарь”, молодой и довольно способный литератор, мой добрый знакомый, придал клевете литературную форму – кстати, довольно приемлемую с чисто профессиональной точки зрения. Разоблачение Сталина в 1956 году не отразилось на самочувствии Ореста Мальцева – он и до сих пор не прожил полученных тогда миллионов. Изъятие “Югославской трагедии” из библиотек произошло без лишнего шума, сам Тито не унизился до того, чтобы требовать наказания Мальцева – но вот разоблачения бывших информаторов КГБ встревожили автора “Югославской трагедии”. Вдруг бы кто-нибудь поставил вопрос об изгнании из Союза писателей полицейского агента?»8 Однако, мы видим, что сама стилистика этого сообщения подрывает всякую веру в его точность и достоверность.

Через тридцать лет после Владимирова Евгений Евтушенко говорил, что «Писатель Орест Мальцев в 50-м году получил Сталинскую премию за роман-памфлет “Югославская трагедия”, дискредитирующий партизанское движение в Югославии, после многих переизданий заключил договор с киностудией на экранизацию. Деньги на него так и сыпались, но многие писатели перестали с ним здороваться. Он построил гигантскую по тем временам дачу в Переделкине. Но Сталин умер, Хрущёв помирился с Тито. Естественно, переиздания “Югославской трагедии” прекратились, фильм закрыли. Мальцев вконец обнищал, жил на средства своей бывшей домработницы в этой огромной пустой даче, а в магазине, куда время от времени он приходил за бутылкой самой дешёвой – чёрноголовой водки и консервной салаки, на него показывали пальцами: “Это его Бог наказал за Югославию”»9. Но надо сказать, что и Евгений Александрович не такой уж авторитетный источник.

Есть воспоминания Ирины Ракши10, которая в 1958 году работала у Мальцева литературным секретарём. Она описывает его как «мило-голубоглазого, спокойно-обыденного полу-поляка»: «Недавний любимец недавно ушедшего Сталина! И пока еще опасный был литгенерал! Конечно, в тёплом его гараже стояла машина «Победа», а к ней — шофёр на гос.окладе. В Переделкино двухэтажная дача, как терем! С башенками, мансардами, лесенками переходов. А так же с тёплыми флигелями на территории. И вот этот Орест Мальцев стал подыскивать себе литературного секретаря. В литературных кругах и в литинституте среди студентов. Но обязательно пишущего и одаренного. И Михаил Аркадьевич Светлов посоветовал ему меня. Так я была оформлена в Литфонде Союза писателей СССР литературным секретарем, с окладом в 80 рублей и трудовой книжкой. (Для поступления в ВУЗ мне как раз не хватало, помимо целинных, каких-то нескольких месяцев трудового стажа. А рабочий стаж должен быть по закону двухлетним.). И стала я в том тереме служить, как положено, в день по 8 часов с перерывом, час на обед. Служили тогда у Мальцева и другие люди. Дворником, например, был поэт Лев Халиф, молодой красавец и сибарит, аля-Байрон. Он работал дворником ещё и у известного турка коммуниста Назыма Хикмета, которого называли «турецкий Пушкин» <...> У Мальцева с деревянной лопатой в руках, в протертых ботинках, он скреб тропинки меж соснами. Таясь от посторонних, как партизан, боролся с чужими сугробами. До чиста скреб крыльцо, и берега прудика, что перед дачей. А вечером, с пачкой стихов в кармане, спешил на соседнюю улицу к Назыму Хикмету, почитать свои вирши, и, конечно, поесть. Мальцев был очень скуп, никого не кормил, а турецкий поэт напротив — щедр и обслугу кормил.

Надо сказать, что в те годы большие писатели, орденоносцы и лауреаты высоких Госпремий имели право за счёт Литфонда иметь в обслуге трех работников. Например – сторожа или шофёра, дворника или медработника, литсекретаря или машинистку. Выбирай на вкус. Так что для Лёвки работа вседа была.

А шофером у Ореста Мальцева был на его серой “Победе”, уголовник Паша. Он амнистирован был по УДО. “Невинный” такой, очень стеснительный парень, в рыжих веснушках и сплошь в криминальной, синей татуировке. Чуть не до ушей. А машинисткой (“пишмашей”) у Мальцева была оформлена в Литфонде собственная старушка-мать. Седая, вечно голодная, поскольку холодильник Орест всегда запирал на ключ.

Зато на Новый год и на Масленицу он устраивал в Переделкино лихие гулянья, шумные вечеринки, с приездом прекрасных дам и даже актрис. Таких, например, как только что освобождённая из заключения, бывшая избранница Броз Тито, красавица Окуневская. Татьяна Кирилловна. И её молодая дочь Инга (в необычном в то время, брючном костюме), переводчица с английского языка. А сопровождал их стройный брюнет, жених Инги, человек-легенда, легенда уже тогда – личный переводчик всех вождей Хрущёва, затем Брежнева, а затем Горбачёва — Виктор Суходрев. В такие праздники на кухне трудились официантами мы вдвоём с Орестовой мамой-старушкой. Жарили-парили, резали, раскладывали снедь по тарелкам (вот уж мама тут наедалась!), всё это таскали в зал, расставляли, украшали, разжигали камин. А Суходрев Виктор очень демократично лихо нам помогал. Красавица же Окуневская царственно развалясь в кресле, кокетничала с хозяином у камина. (Словно всего лишь вчера не она работала в лагере на лесоповале). А теперь им обоим близко связанным с Югославией, было о чём поговорить.

На всю новогоднюю ночь — Мальцев заказывал в лесничестве с почасовой оплатой лошадей и сани-розвальни, кататься по сосново-снежному Переделкино. И ночь пролетала как сон, с блинами, икрой и шампанским, с шумом и смехом. (Уж тут на халяву наедались все, и кучера, и шоферы и сторожа.). Однако на этих бесшабашных встречах жены Мальцева Лены, Елены — мелкозубой, невзрачной простушки я никогда не видела. Обычно из Кривоколенного переулка, с Мясницкой, где у Ореста была квартира, шофер привозил её на “Победе” по будням. Вечно сердито-надутую, недовольную и капризную. Ещё бы! Как никак статус жены Лауреата Сталинской премии обязывал! А порой шофёр Паша привозил и их сына-школьника, гаденького такого разбойника, от которого на отцовом чудо-участке тут же разбегались все собаки и кошки. Разлетались даже вороны и птицы-синицы.

Моё же “секретарство” заключалось в том, что я (помимо всяческой редактуры) писала тогда Мальцеву книгу, сборник очерков под названьем “Ташкентские встречи”. Он недавно вернулся из Узбекистана и получил важный “правительственный” заказ на такую книгу. Собственно так же, литературными “неграми”, как я слышала, была написана и его лауреатская “Югославская трагедия”. Но кто там был “пишущий негр” я не знала. А вот кто был “негр” у Чингиза Айтматова — знаю. Но не скажу. Пусть старики-переводчики свою жизнь доживают спокойно. А тут “негром” была я сама. Предстояло писать о Ташкентских встречах писателей-коммунистов (порой канибалов), борцов за мир во всём мире. Из Африки, Азии, Китая, Кореи, какой-то Гвинеи Бесау и с островов экватора. Конечно, были все они коммунистами, которых мы содержали. Правда, в то время я ни в Ташкенте, ни вообще в Средней Азии не бывала. Но это было не важно. Важно было писать и... написать. И как можно скорее.

Орест Михайлович аккуратно так выписал для меня на бумажку сложные имена всех этих негров, арабов и китайцев-малайцев. Вчерашних вождей племён и королей, а ныне коммунистов-марксистов. борцов за дело Ленина-Сталина. А так же Орестовых товарищей-собеседников. Мальцев дал мне даже их краткие, рекламные биографии. Разброс был жуткий. Алжир и Турция, Индия и Китай, Мадагаскар и Сирия и так далее. далее.

В издательстве эту рукопись очень ждали, Оресту порой звонили, поторапливали. И я принялась за дело. Вдохновенно и весело. Сочинять я любила всегда. А тут я вообще разошлась. Я придумывала их беседы, сочиняла горячие споры о политике, разделяла тоску их по дому и семьям, их восхищение нашей страной, вождями. Нашими планами и я рисовала цветные пейзажи за их ташкентскими окнами и богатую обстановку гостиницы, зал заседаний, буфеты и номера. Я знала их вкусы в еде и выпивке, я выдавала привычки этих “героев” и подробности их одежды, и даже цвет глаз. Кому-то в уста я смело вкладывала не только программные тексты, взятые из стенограмм, но и свои собственные... стихи. У меня было радио, ТВ, и ещё под рукой “Малая советская энциклопедия”. Пропылённые синие томики, принесённые мной с дачного чердака, из книжных завалов. Скоро все эти страны я знала уже назубок, словно там родилась. Сочинив эпизод или очередную страницу, я диктовала текст орестовой маме, (жаль имя её забыла), повторюсь, вечно голодной голубоглазой старушке. А она автоматом, строчила по клавишам, больными, скрюченными по-птичьи пальцами. Сына она боялась. Он не раз уж грозил “уволить” её, сдать в “богодельню” (дом престарелых), которой очень боялась. И потому старалась быть сыну нужной. Даже есть старалась поменьше. Даже чаю никогда не просила. А он был попросту скряга. Экономил на всём, и даже на собственной матери. Она же не смела подойти к холодильнику. И в обеденный перерыв мы с ней, придя в кухню, из роскошного кабинета с камином, ели за столиком мои сырные бутерброды (старательно приготовленные моей незабвенной бабушкой) и запивали сладким чаем из моего же китайского термоса с розами, фирмы “Дружба” <…> Орест Мальцев потом вскоре умер, (дачу выкупил тихий миляга Шура, его шофер-уголовник»11.

Правда, сразу возникает вопрос – как в 1972 году, во времена крепких порядков Литфонда шофёр-уголовник мог выкупить дачу в писательском посёлке. Был ли он до этого на государственном содержании, не говоря уж о том, что он то Паша, то Шура. Вопросы вызывает и оклад в 80 рублей. До 1961 года (после денежной реформы старые и новые цены соотносились как 10:1) примерная средняя зарплата. Логично предположить, что имеется в виду «800 рублей», и значит, литературный секретарь получает куда выше средней зарплаты по стране. Да и после 1961 года 80 рублей «новыми» было довольно большими деньгами.

Впрочем, об авторстве (или неавторстве) Мальцева говорили и более определённо. Григорий Свирский12 писал: «… рыжеватый инвалид войны Володя Гурвич13, сын одного из основателей американской компартии, которого по заведенной МВД схеме вначале выталкивали с работы, а затем выселяли вместе с матерью из Москвы как тунеядца... Чтобы не умереть с голода, Володя Гурвич схватился за первую попавшуюся работу — писал заказанный Оресту Мальцеву роман “Югославская трагедия” — о “кровавой собаке Тито”...»14

Но и тут не сказать, что мы можем доверять источнику в каждом слове.

Так или иначе, Мальцев после своего триумфа вовсе не замолчал: у него вышли: «Рассказы о писателях Азии и Африки» (1960) – те самые, о которых вспоминала Ирина Ракша, «Поход за Дунай» (1960), «Блики на море» (1967), «Неведомый колодезь» (1970), «Весенняя свежесть» (1961), «Люди одного колхоза» (1972) – три последних про сельскую жизнь в Белгородской области.

Да только всё равно он остался автором одной книги, уже неважно, как и кем написанной.