СЛОВО О ПУТЕШЕСТВИИ ЛИЛИПУТА

Манефа. Не спрашивай, вперёд знаю. Знайка бежит, а незнайка лежит.

Александр Островский. «На всякого мудреца довольно простоты».

Незнайка был всегда. Он был давно и извечен.

Он был, когда меня ещё не было.

Я вырос, а он остался неизменен.

Сначала писатель Носов написал книгу со знаменитым названием и сюжетом, который из нынешних детей мало кто знает — «Витя Малеев в школе и дома», — это было в 1951 году, а ещё через год Витя получил Сталинскую премию. Писатель Носов что-то писал и до войны, но уж с известностью Виктора Малеева это не сравнить. Затем, в 1957-м, он создал цикл рассказов «Фантазёры». Но главной его книгой, вернее, троекнижием, стала история Незнайки. Незнайка даже изображён на могильном камне своего автора, а уж в его послужном было много разного — первый орден Носов получил, например, «за создание выдающегося учебного фильма „Планетарные трансмиссии в танках“ и проявленный при этом трудовой героизм»1.

Трилогия писалась так: собственно «Приключения Незнайки» окончены в 1954-м, «Незнайка в Солнечном городе» — в 1958-м, а «Незнайка на Луне» — в 1964–1965 годах.

Там описаны Цветочный город, Солнечный. (Главная тайна, впрочем, подразумевается в городах Земляном и Каменном, которые остались вне внимания путешественников.)

История с этими городами-государствами (а по сути это именно полисы) весьма интересна. Везде царит разный уклад, но при этом, по русской традиции, между населёнными пунктами — пустота.

Бурьян, жуки, кузнечики и псеглавцы.

Это жизнь до грехопадения, где добра и зла нет, а обиды — понарошку.

Цветы и овощи там огромны. Они используются и в утилитарных целях, подобно рецепту другого классика: «Овощи, брат, такие, которые тебе и не снились. Тыквы сдают небогатым семьям под дачи. Дачники и живут в тыкве, и питаются ею. И благодаря этому дача, чем дольше в ней живёшь, тем становится просторнее. Вот, брат. Пробовали и арбузы сдавать, но в них жить сыровато»2.

Иногда кажется, будто коротышки существуют только летом (высказывалась даже трагическая идея, что они вообще похожи на стрекоз: рождаются с теплом и обречены на исчезновение осенью), однако в тексте носовской трилогии встречаются упоминания их зимних забав. Но климат у них почти райский.

При этом обитают они в особом обществе — без религии (это важно) и правительства. Там нет дворянства и прочих европейских институтов, если говорить о подлунном, в самом прямом смысле, мире. Луна — это та же Америка, только с другого, космического берега.

В Цветочном городе денег ещё нет, в Солнечном — уже нет. Деньги есть только на Луне.

У них — что на Земле, что на её спутнике — один язык, ибо идея Вавилонской башни чужда и велика им.

Они живут в мире без людей.

Это настоящая вселенная — и потом не люди завоевали её, а сама она завоевала людей, покорила и освоилась внутри них.

А пока коротышки шастают между стеблей, не опасаясь беды, как Микоян — между струй3.

(вчитка и вычитка)

...Если бы губы Никанора Ивановича, да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая есть у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому дородности Ивана Павловича — я тотчас бы решилась...

Николай Гоголь. «Женитьба»

Существуют секретные замочные скважины, видные только убеждённому читателю.

Первый тип таких конструкций — это «романы с ключом», названные так по испанским и французским романам, где изображалась реальная дворцовая жизнь, а персонажи были списаны с очевидных прототипов. Или же, в случае неочевидности, к роману прилагался ключ — список расшифрованных псевдонимов. Точно так же спустя два века экземпляр «Театрального романа» Булгакова или книги Катаева «Алмазный мой венец» сопровождали напечатанные на пишущей машинке такие же самодельные списки.

Второй тип — книги, тайны в которых образовались неявным способом: автор имел в виду что-то обыденное или и вовсе ничего не скрывал, но изменения в культуре общества превратили деталь в неопределённую и требующую объяснения. Илья Кукулин замечает: «Пропагандистская изощрённость Михалкова была (и остаётся) настолько велика, что он вставлял в пьесы для детей „взрослые“ политические аллюзии: так, в пьесе „Трусохвостик“ (1967) репродуктор в аэропорту для зверей приглашает пройти куда-то „пекинскую утку и албанского селезня“; это, очевидно, ехидный намёк на произошедший в 1961 году разрыв албанского режима Энвера Ходжи с властями СССР и взятие курса на союзнические отношения с Китаем Мао Цзэдуна. Эта шутка есть в тексте „Трусохвостика“, опубликованном в собрании сочинений4, однако она изъята из более поздних редакций пьесы (в том числе и из опубликованной в интернете)»5.

Это намёк вполне явный, но разрушенный временем почти до основания.

Третий тип — романы, куда аллюзии и вовсе вчитаны. Например, некоторые комментаторы считают, что прототипом Воланда в «Мастере и Маргарите» был авиаконструктор, коммунист Роберто Бартини6, переехавший в СССР из Италии. Конструкция таких умозаключений проста: Бартини и Булгаков жили в одном городе и в одно время, в булгаковском романе «иностранный консультант», а тут иностранный инженер, к тому же и герой романа, и авиаконструктор нелёгкой судьбы вели себя причудливо — и вот вывод. Меж тем никаких доказательств такое сходство не даёт, «мог — не значит сделал», и никакой ценности, кроме спекулятивной, такие построения не имеют.

Иногда скрытые смыслы прямо раскрываются в дневниках и письмах писателей, в воспоминаниях очевидцев. Их можно восстановить по этим высказываниям (и это почти детективная радость от изучения истории литературы), но в остальных случаях честный читатель должен себя останавливать.

Он должен говорить себе: я вглядываюсь в книгу, как в кляксу Роршаха, и вижу калейдоскопически переливающиеся смыслы. Какой-то объект кажется нам знакомым, потому что он похож на другой, уже нам известный. Он разбудил наше воображение, но «после — не значит вследствие», эта и прочие юридические формулы неплохо помогают размышлениям. Вот документ — доступный нам текст, вот контекст — медленно удаляющийся от нас пласт культуры.

Мы всегда, с той или иной степенью изящества, можем вчитать в знаменитую трилогию известные нам сюжеты.

Например, в упоминавшейся статье Илья Кукулин обнаруживает сходство одного из рассказов Брэдбери с эпизодом лунных приключений Незнайки, когда коротышки имеют один полный комплект одежды на всех, чтобы ходить в город, ибо бродяги без шляпы подлежат аресту7.

Другое предположение: сцены хвастовства Незнайки, очутившегося после падения с воздушным шаром среди незнакомых малышек, есть зеркало хвастовства Хлестакова8.

Следует исключить конструкцию «автор имел в виду…», заменив её на «читателю напрашивается сравнение».

Дело в том, что такие произведения, как носовская трилогия, стали неотъемлемой частью культуры многих поколений, более того, частью культуры внелитературной. Поэтому сюжеты так или иначе находят себе пары. История про то, как Незнайка совершил теракт в отделении милиции, хорошо известна. Гораздо интереснее, какой сюжет из этого прорастает.

Контуженный кирпичом милиционер Свистулькин живёт в одном из вращающихся домов, построенных архитектором Вертибутылкиным. Свистулькин приходит со службы на час раньше и попадает в другой подъезд — повернуться к Макаронной улице нужным подъездом дом не успел. «Не отдавая себе отчёта в том, что он делает, Свистулькин вошёл в чужой подъезд, поднялся, как обычно, на лифте на четвёртый этаж и вошёл в чужую квартиру. В квартире хозяев не оказалось, поэтому никто не указал Свистулькину на его ошибку...» Ну и далее в том же духе: «Отправившись на кухню, которая имела точно такое же устройство, как и в его квартире, милиционер Свистулькин... <…> Наконец Свистулькин проснулся.

— Как вы сюда попали? — спросил он, с недоумением глядя на Шутилу и Коржика, которые стояли перед ним в одном нижнем белье.

— Мы? — растерялся Шутило. — Слышишь, Коржик, это как это... то есть так, не будь я Шутило. Он спрашивает, как мы сюда попали! Нет, это мы вас хотели спросить, как вы сюда попали?

— Я? Как всегда, — пожал плечами Свистулькин.

— „Как всегда“! — воскликнул Шутило. — По-вашему, вы где находитесь?

— У себя дома. Где же ещё?

— Вот так номер, не будь я Шутило! Слушай, Коржик, он говорит, что он у себя дома. А мы с тобой где?

— Да, правда, — вмешался в разговор Коржик. — А вот мы с ним тогда, по-вашему, где?

— Ну, и вы у меня дома.

— Ишь ты! А вы в этом уверены?

Свистулькин огляделся по сторонам и от изумления даже привстал на постели.

— Слушайте, — сказал наконец он, — как я сюда попал?

— Ах, чтоб тебя, не будь я Шутило, честное слово! Да ведь мы сами уже полчаса добиваемся от вас, как вы попали сюда, — сказал Шутило»9.

Сделай в этой истории Шутило школьной учительницей, а Коржика — её женихом, милиционера — подвыпившим в бане гостем, — и вот основа для новогоднего фильма.

Потом милиционер Свистулькин попадает в новую передрягу: он случайно надевает куртку Коржика, в кармане которой лежат документы, спотыкается о протянутую ослами-хулиганами верёвку и оказывается в больнице под именем Коржика с окончательно затуманенным сознанием. И там уж начинается такая идентификация Борна, что прямо святых выноси.

В сказании о Незнайке множество намёков или фраз, кажущихся намёками. Дурацкий остров, куда ссылают безработных лунных коротышек и где они превращаются в баранов, выглядит отсылкой к книге Коллоди о Пиноккио. Прохвост Жулио говорит со скорбящим по своим экспроприированным капиталам Спрутсом в выражениях «безумного чаепития» Кэрролла: «У вас, голубчик, в этой комнате слишком много скопилось дряни… Однако убирать здесь не стоит. Мы попросту перейдём в другую комнату, а когда насвиним там, перейдём в третью, потом в четвёртую, и так пока не загадим весь дом, а там видно будет»10. Коротышка Листик, запойный читатель, превращённый Незнайкой в осла, — явный персонаж Апулея.

Постмодернизм — загадочное слово, смысла которого никто не понимает, но всяк знает, что следы его повсюду. Гаспаров пишет: «Постмодернизм — поэтика монтажа из обломков культурного наследия: разбираем его на кирпичи и строим новое здание. У этой практики — неожиданные предшественники: так Бахтин учил обращаться с чужим словом, так поздний Брюсов перетасовывал в стихах номенклатуру научно-популярных книг. В конце концов, и Авсоний так сочинял свой центон…»11

Про Незнайку написано много — даже на птичьем учёном языке. В одной из канувших в Лету сетевых дискуссий был такой пассаж: «В этой связи можно задать следующий вопрос — а что сделает пост-Незнайка с опытом Знайки? „Отряхнёт его прах“ со своих ног или продолжит свои эксперименты в области дополнительности и соответствия культурных практик?» Вышла целая книга, написанная на этом языке, — «Незнайка и космос капитализма»12. Там на каждой странице то Лакан, а то Фуко.

Можно найти точки соприкосновения со всем — от Маркса до Николая Кузанского.

Вряд ли кто думает, что писатель Николай Носов намеревался зашифровать в жизни коротышек описание раздельного, а потом вновь совместного обучения советских школьников (об этом дальше). Но всякая история живёт в контексте.

Особенно когда речь идёт об утопии среди высокой травы.

(верность философской традиции)

Бог запрещает мне делать дурное, вложив в меня совесть, через которую я распознаю добро и зло. Тогда этот Бог и будет моей нравственностью.

Николай Лесков. «Чертогон»

На самом деле высокая философия в трилогии о Незнайке безусловно присутствует.

Всё дело в том, что по-настоящему хорошие детские книги сжимают вечные вопросы взрослых, лишают их психотерапевтического выговаривания и должны дать на них хоть какие-то ответы. Ну и наши книги не исключение: они становятся отражением великой русской литературы, именно отражением, а не упрощённой моделью.

Скажем, герои русских романов и поэм нередко говорят с чёртом.

Один из самых знаменитых таких разговоров – диалог с чёртом Ивана Карамазова. Раньше в инсценировках и экранизациях чёрт Ивана был то им самим, то Смердяковым. Понятно, это обусловливалось законами жанра и самой технологией: ряженый чёрт на манер гоголевского был бы неубедителен. Но в самом диалоге с самим собой, братом (или зеркалом — как у Есенина) есть важная философская мысль.

У Незнайки чёртом оказывается его Совесть: «Незнайка лежал в темноте, ворочался с боку на бок и грустно вздыхал. Он мысленно разговаривал сам с собой, и от этого ему казалось, что с ним разговаривает какой-то находящийся внутри него голос.

„Он ведь сам виноват, — оправдывался Незнайка. — Он ведь толкнул меня! Что же, я молчать должен?“

„Подумаешь, какой важный! Уж и не толкни его! — отвечал голос. — Ну, толкнули тебя, и ты толкнул бы!“

„‘Толкнул бы’! — проворчал Незнайка. — Значит, я драться должен? Драться нехорошо!“

„Ишь ты! ‘Нехорошо’! — передразнил голос. — А то, что ты сделал, хорошо разве? А если бы тебя кто-нибудь превратил в осла?“

„А чего же он толкается?“ — упрямо твердил Незнайка.

„Ну что ты заладил: ‘толкается, толкается’! Ты ведь знаешь, что он нечаянно“.

„Ничего я не знаю!“

„Знаешь, знаешь! От меня, братец, не скроешь!“

„А кто ты, что от тебя даже ничего не скроешь?“ — насторожился Незнайка.

„Кто? — с усмешкой переспросил голос. — Будто не знаешь? Ведь я твоя совесть“.

„А! — вскричал Незнайка. — Так это ты? Ну, тогда сиди себе и молчи! Ведь никто ничего не видел и никто ничего мне не скажет“.

„А ты боишься, как бы тебя не побранил кто-нибудь за твоё мерзкое поведение? А меня ты совсем не боишься? И напрасно. Я вот начну тебя мучить так, что ты жизни не будешь рад. Ты ещё увидишь, что тебе стало бы легче, если бы кто-нибудь узнал о твоём поступке и наказал за него. Вот встань сейчас же и расскажи обо всём Пёстренькому!“

„Послушай, — сказал Незнайка, — а где ты была до этого? Почему раньше молчала? У других коротышек совесть как совесть, а у меня какая-то змея подколодная! Притаится там где-то, сидит и молчит... Дождётся, когда я сделаю что-нибудь не так, как надо, а потом мучит“.

„Я не так виновата, как ты думаешь, — начала оправдываться совесть. — Вся беда в том, что я у тебя ещё слишком маленькая, неокрепшая и голос у меня ещё очень слабый. К тому же вокруг часто бывает шумно. В особенности днём. Шумят автомобили, автобусы, отовсюду доносятся разговоры или играет музыка. Поэтому я люблю разговаривать с тобой ночью, когда вокруг тихо и ничто не заглушает мой голос“»13.

Незнайка обрадованно пытается заглушить её магнитофонными записями, но ничего не выходит. В итоге он будит свою Соню Мармеладову — Пачкулю Пёстренького и признаётся ему в том, что он превратил незнакомого коротышку в осла. Но облегчения, как и с первым неудачным покаянием Раскольникова на площади, и с его исповедью, это не приносит.

Начитанный человек тут сразу вспоминает одну фразу из великого романа Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара»: «и вот перед ним встала совесть, и он начал разговаривать со своей совестью, как с человеком»14.

Совесть — двойник Незнайки (это подчёркивает иллюстрация Лаптева), точно так же, как чёрт — двойник героя «Братьев Карамазовых». Но это не двойник, пришедший с тёмной стороны, а со светлой, даром что он является ночью. С совестью на первых порах можно договориться, но она приходит раз за разом, как неутомимый посланец откуда-то свыше. Она тревожит Незнайку постоянно и требует не сожалений, а именно того, что юристы называют «деятельным раскаянием», поступков, ведущих к исправлению ошибок. Собственно, это череда разговоров о добре и зле, о предопределённости поступков, разве что категорический императив не назван своим именем.

(инь и янь, малышки и коротышки)

Из всех диких зверей самое опасное — это женщина.

Св. Иоанн Хризостом

Незнайка живёт в Цветочном городе, откуда он с другими коротышками под руководством Знайки отправляется в путешествие на воздушном шаре. После падения шара они оказываются в Городе Женщин, который в целях конспирации называется Зелёным городом. Коротышки мужского пола живут в другом месте — у воды, и их поселение называется Змеёвка.

Это раздельное проживание с элементами психологии чрезвычайных ситуаций: «Да, в нашем городе остались только малышки, потому что все малыши поселились на пляже. Там у них свой город, называется Змеёвка». На пляже они поселились «потому что им там удобнее. Они любят по целым дням загорать и купаться, а зимой, когда река покрывается льдом, они катаются на коньках. Кроме того, им нравится жить на пляже, потому что весной река разливается и затопляет весь город.

— Что ж тут хорошего, если вода затопляет город? — удивился Незнайка.

— По-моему, тоже ничего хорошего нет, — сказала Снежинка, — а вот нашим малышам нравится. Они ездят в половодье на лодках и спасают друг друга от наводнения. Они очень любят разные приключения»15.

Мужское и женское селения долго враждуют, но под конец сливаются в праздничном веселье.

Тут дело вот в чём: почти десять лет — с 1943 по 1954-й — в СССР существовало раздельное обучение мальчиков и девочек; его ввели в городских семилетках. Понятно, что на селе организовать такое было невозможно. Как раз в год выхода «Приключений Незнайки» специальное постановление Совета министров СССР раздельное обучение отменило.

У этого рая есть ещё одно свойство — любовь в нём ангельская, без влаги и вожделения, она угловата и нескладна.

«— Ну... — замялся Незнайка. — Просто ты, наверно, влюбилась в меня — вот и всё.

— Что? Я? Влюбилась?! — вспыхнула Кнопочка.

— Ну да, а что тут такого? — развел Незнайка руками.

— Как — что такого? Ах, ты... Ах, ты... — От негодования Кнопочка не могла продолжать и молча затрясла у Незнайки перед носом крепко сжатыми кулачками. — Между нами всё теперь кончено! Всё-всё! Так и знай!

Она повернулась и пошла прочь. Потом остановилась и, гордо взглянув на Незнайку, сказала:

— Видеть не могу твою глупую, ухмыляющуюся физиономию, вот!

После этого она окончательно удалилась. Незнайка пожал плечами.

— Ишь ты, какая штука вышла! А что я сказал такого? — смущённо пробормотал он и тоже пошёл домой»16.

Или: «Концерт между тем продолжался. После Фунтика выступали фокусники, акробаты, танцоры, клоуны. Всё это были очень весёлые номера, но Кнопочка даже не улыбнулась, глядя на них. Она не на шутку обиделась на Незнайку. Подумать только! Как он смел сказать, что она в кого-то влюбилась!»17.

Эта история — история настоящего рая. В мире коротышек нет физической любви, и старости там нет, не говоря уже о смерти.

(гибель утопии)

Детство исчезло, будто упало с плеч.

Юрий Тынянов. «Пушкин»

Солнечный город — настоящая утопия.

Важно то, что путешествие Незнайки происходило во вполне определённое время, и от этого времени было несвободно.

Время просачивалось внутрь книги и застывало там. Как мушки в янтаре, внутри книг Носова остались детали быта и движения общественной души.

Вот Незнайка с друзьями долго беседуют с архитектором Кубиком, показывающим им заповедник больного архитектурного искусства: «Когда-то у нас была мода увлекаться строительством домов, которые ни на что не похожи. Вот и наделали такого безобразия, что теперь даже смотреть совестно! Вот, например, дом, который словно какая-то неземная сила приплюснула и перекосила на сторону. В нём всё скособочено: и окна, и двери, и стены, и потолки. Попробуйте, поживите с недельку в таком помещении, и вы увидите, как быстро переменится ваш характер. Вы станете злым, мрачным и раздражительным. Вам всё время будет казаться, будто должно случиться что-то скверное, нехорошее»18. То, что показывает Кубик путешественникам, читалось совершенно иначе, чем сейчас, — ведь тогда только что хлопнуло в лоб архитекторам постановление 1955 года «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве».

Поэтому-то Кубик и тычет в кривые и гнутые колонны в архитектурном заповеднике, точь-в-точь как экскурсовод в картины на выставке «Дегенеративное искусство».

Важно, что Солнечный город возник на бумаге на фоне дискуссий о коммунизме. Тогда про это писали много, и эти книги, не запрещённые, но как бы не упоминаемые уже в семидесятые годы из-за своей неудобности, были памятником хрущёвской идее быстрого коммунизма.

Быстрый коммунизм как достижимый идеал присутствует ещё у Ленина: «Коммунизм есть высшая ступень развития социализма, когда люди работают из сознания необходимости работать на общую пользу. Мы знаем, что сейчас вводить социалистический порядок мы не можем, — дай бог, чтобы при наших детях, а может быть, и внуках он был установлен у нас»19. Это говорится в 1919 году, когда ещё ничего не решено, а в 1920-м, на знаменитом съезде РКСМ, Ленин произносит: «Тому поколению, представителям которого теперь около 50 лет, нельзя рассчитывать, что оно увидит коммунистическое общество. До тех пор это поколение перемрёт. А то поколение, которому сейчас 15 лет, оно и увидит коммунистическое общество, и само будет строить это общество»20.

Среди прочих пропагандистских изданий в 1959 году на эту тему выпустили для детей книгу «Про жизнь совсем хорошую»21. Это ответы Льва Кассиля на письма школьников в «Пионерскую правду», как раз про надвигающееся светлое будущее. Школьники начали писать письма о коммунизме давно, а тут подоспел январский, 1959 года, XXI Съезд КПСС, где был официально сделан вывод о том, что «социализм в СССР одержал полную и окончательную победу, что советская страна вступает в период развёрнутого строительства коммунистического общества». К тому же Никита Хрущёв поехал в Америку и сказал там о приближающемся коммунизме довольно много (и даже много лишнего).

Так вот, книга Кассиля, да и ещё несколько детских книг перекликаются теми самыми общими местами — лифтами с едой, поднимающимися из столовых в квартиры (идея конструктивистов, взятая ещё из двадцатых годов), вращающимися домами и многим другим. Дискуссии о близком коммунизме шли всегда, но особенно бурно со второй половины пятидесятых, и лозунги Хрущёва были не столько волюнтаристскими, сколько популистскими — в том смысле, что возникли они не на пустом месте, а из ожиданий общества, потерявшего веру в святость вождя и ищущего новых идеалов.

Окончательно оформил эту идею 1961 год — потому что на XXII съезде КПСС была принята новая Программа партии, а Никита Хрущёв поставил задачу построить коммунистическое общество к 1980 году. Иногда считают, что Хрущёв пообещал, что «нынешнее поколение будет жить при коммунизме», в простой запальчивости. Однако эти слова, утверждавшие уверенность в скором счастливом будущем, ещё до речи Хрущёва проговаривали разные выступающие; наконец, эта фраза присутствовала в самом проекте Программы, розданном делегатам. Резолюция по отчёту ЦК КПСС, единогласно принятая 31 октября 1961 года, кончалась словами: «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»22. И ещё накануне Хрущёв говорил об этом определённо: «Наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи! За новые победы коммунизма! (Бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают.)»23

А пока коротышки из разных социальных формаций (один из примитивного бесклассового общества, царства крестьянской общины, первобытного колхоза коротышек, а другие — из реализованного коммунистического) вступают в диалог:

«— Куда там! — махнул Незнайка рукой. — У нас если захочешь яблочка, так надо сначала на дерево залезть; захочешь клубнички, так её сперва надо вырастить; орешка захочешь — в лес надо идти. У вас просто: иди в столовую и ешь, чего душа пожелает, а у нас поработай сначала, а потом уж ешь.

— Но и мы ведь работаем, — возразила Ниточка. — Одни работают на полях, огородах, другие делают разные вещи на фабриках, а потом каждый берёт в магазине, что ему надо.

— Так ведь вам помогают машины работать, — ответил Незнайка, — а у нас машин нет. И магазинов у нас нет. Вы живёте все сообща, а у нас каждый домишко — сам по себе. Из-за этого получается большая путаница. В нашем доме, например, есть два механика, но ни одного портного. В другом каком-нибудь доме живут только портные и ни одного механика. Если вам нужны, к примеру сказать, брюки, вы идёте к портному, но портной не даст вам брюк даром, так как если начнёт давать всем брюки даром...

— То сам скоро без брюк останется! — засмеялась Ниточка.

— Хуже! — махнул рукой Незнайка. — Он останется не только без брюк, но и без еды, потому что не может же он шить одежду и добывать еду в одно и то же время!»24

Как повод для политэкономической лекции, в повествование введён коротышка по имени Пачкуля Пёстренький, так же потом появится и Пончик, этакий Санчо Панса: «Беда в том, что на этой почве у некоторых коротышек развивается страшная болезнь — жадность или скопидомство. Такой скопидом-коротышка тащит к себе домой всё, что под руку попадётся: что нужно и даже то, что не нужно. У нас есть один такой малыш — Пончик. У него вся комната завалена всевозможной рухлядью. Он воображает, что всё это может понадобиться ему для обмена на нужные вещи. Кроме того, у него есть масса ценных вещей, которые могли бы кому-нибудь пригодиться, а у него они только пылятся и портятся. Разных курточек, пиджаков — видимо-невидимо! Одних костюмов штук двадцать, а штанов, наверно, пар пятьдесят. Всё это у него свалено на полу в кучу, и он уже даже сам не помнит, что у него там есть и чего нет.

Некоторые коротышки пользуются этим. Если кому-нибудь понадобятся спешно брюки или пиджак, то каждый может подойти к этой куче и выбрать, что ему нравится, а Пончик даже не заметит, что вещь пропала. Но если заметит, то тут уж берегись — поднимет такой крик, что хоть из дому беги!»25

В упомянутой книге Кассиля говорится: «Сластёны, возможно, будут встречаться и при коммунизме. Я так думаю. Но если они будут есть по килограмму конфет за один присест, то у них, несомненно, через день-другой отчаянно разболится живот. Конечно, люди при коммунизме будут здоровее, чем сегодня, потому что жизнь их будет более лёгкая, более удобная. Да и наука сумеет лечить людей лучше. Но я боюсь, что у тех, кто будет объедаться, животы могут заболеть и при коммунизме...

И вообще, ведь когда мы говорим, что при коммунизме каждый будет получать по своим потребностям, то речь идет о естественных, нормальных, здоровых желаниях человека, а не о сумасбродных прихотях. А то ещё какой-нибудь полоумный потребует, чтобы его имя написали крупными буквами во всю Луну, чтобы все с нашей Земли читали... Впрочем, я убеждён, что таких нескромных людей при коммунизме почти не будет. А вот всяких продуктов, в том числе и конфет, будет так много, что каждый сможет получить их бесплатно столько, сколько ему захочется, — ешь на здоровье! Однако, повторяю, кому же вздумается есть сладкое не на здоровье, а на муки... Да и касторку-то наука пока ещё как будто не обещает отменить в скором будущем. А уж известно, что это за радость...

Нет, трудно представить себе, чтобы при коммунизме оставались подобные обжоры. Ведь на второй день такому уж и смотреть на конфеты будет тошно. Так что конфет каждый сможет брать сколько хочет, но есть их станет с умом, как посоветуют толковые друзья, родители, воспитатели. Надо во всём меру знать. Жадничать или наедаться впрок на неделю вперёд будет совершенно незачем. Всего хватит всем — и конфет тоже»26.

Коммунистический рай Солнечного города был непрочен. Если для гибели прежнего рая хватило одного яблока, то тут понадобились три осла.

Превращённая из ослов в коротышек, эта троица («необходимо напомнить, что все эти дикие выходки происходили потому, что Калигула, Брыкун и Пегасик были не обычные коротышки. В каждом из них осталось кое-что от животного состояния, в котором они пребывали прежде»27) буквально разрушает весь социальный уклад.

«Нужно сказать, что подражание трём бывшим ослам не ограничивалось одной одеждой. Некоторые коротышки так усердствовали в соблюдении моды, что хотели во всём быть похожими на Калигулу, Брыкуна и Пегасика. Часто можно было видеть какого-нибудь коротышку, который часами торчал перед зеркалом и одной рукой нажимал на свой собственный нос, а другой оттягивал книзу верхнюю губу, добиваясь, чтобы нос стал как можно короче, а губа как можно длиннее. Были среди них и такие, которые, нарядившись в модные пиджаки и брюки, бесцельно шатались по улицам, никому не уступали дороги и поминутно плевались по сторонам.

В газетах между тем иногда стали появляться сообщения о том, что где-нибудь кого-нибудь облили водой из шланга, где-нибудь кто-нибудь споткнулся о верёвку и разбил себе лоб, где-нибудь в кого-нибудь бросили из окна каким-нибудь твёрдым предметом, и тому подобное».

Натурально, началась кампания в прессе — и, как всегда, с писем читателей и требований общественности: «Для того чтобы бороться с ветрогонами, Букашкин предлагал организовать общество наблюдения за порядком. Члены этого общества должны были ходить по улицам, задерживать провинившихся ветрогонов и подвергать их аресту: кого на сутки, кого на двое суток, а кого и больше, в зависимости от размера вины... Со статьями по этому вопросу выступили такие коротышки, как Гулькин, Мулькин, Промокашкин, Черепушкин, Кондрашкин, Чушкин, Тютелькин, Мурашкин, а также профессорша Мордочкина. <…> Особенное внимание обратил на себя коротышка Кондрашкин, который писал статьи в излишне резкой форме, называл ветрогонов разными обидными именами, как, например, обломами, вертопрахами, пижонами, пустобрёхами, хулиганами, вислюганами, питекантропами, печенегами и непарнокопытными животными, а милиционеров — растяпами, ротозеями, недотёпами, лопоухими губошлёпами, рохлями, размазнями, самозабвенными свистунами.

Такая резкость со стороны Кондрашкина объяснялась тем, что его самого облили перед этим на улице водой, а находившийся неподалеку милиционер даже не обратил на это внимания, так как смотрел в другую сторону» 28.

Вся эта история с милиционерами и ветрогонами ассоциировалась у современников рождения Незнайки вот с чем. 2 марта 1959 года. ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли постановление «Об участии трудящихся в охране общественного порядка в стране». На предприятиях и в учреждениях под руководством партийных организаций создавались добровольные народные дружины (ДНД), товарищеские суды и другие массовые общественные организации содействия органам охраны правопорядка.

А через несколько месяцев после выхода книги, 13 января 1960 года, упразднили МВД СССР. Это был знаменитый эксперимент Хрущёва, в 1966 году его — союзное министерство — восстановили, но кампания получилась знатная.

И что же произошло в раю после появления трёх ослов? «Теперь уже редко можно было увидеть весёлые, радостные лица. Все чувствовали себя как бы не в своей тарелке, ходили словно пришибленные и пугливо оглядывались по сторонам. Да и было чего пугаться, так как в любое время из-за угла мог выскочить какой-нибудь ветрогон и сбить пешехода с ног, выплеснуть ему кружку воды в лицо, или, осторожно подкравшись сзади, неожиданно крикнуть над ухом, или ещё хуже, дать пинка или подзатыльника. Теперь уже в городе не было того весёлого оживления, которое наблюдалось раньше. Пешеходов стало значительно меньше. Никто не останавливался, чтобы подышать свежим воздухом или поговорить с приятелем. Каждый старался проскочить незаметно по улице и поскорее шмыгнуть к себе домой. Многие перестали обедать в столовых, где их мог оскорбить любой затесавшийся туда ветрогон»29. Солнечный город наводняется средствами безопасности, придумываются радары для одиноких прохожих и ударозащитные пальто.

Только чудо может спасти рай — и вот оно: появляется волшебник, трясёт седой бородой. Приходит деус-махина, дура-лекс, крекс-пекс-фекс, эне бене раба, квинтер финтер жаба. Баста, коротышечки, кончилися танцы. Всё на исходные: дым в трубу, огонь в поленья, а ослов метлой гонят в вольер.

В Солнечном городе всё возвращается к прежней жизни без любви и смерти, а вот Незнайка меняется.

Финал книги о Солнечном городе, как конец любой утопии — это пробуждение к сексуальности.

И Незнайка чувствует неясное томление, но тут страница заканчивается.

(оборотная сторона луны)

Познакомился я там с несколькими профессорами. Один из них всё время ходил за мной по пятам и разъяснял, что прародина цыган была в Крконошах, а другой доказывал, что внутри земного шара имеется другой шар, значительно больше наружного.

Ярослав Гашек. «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны»

«Незнайка на Луне» рождался в 1964–1965-м.

Тогда образ Луны подвергался особой трансформации: после полёта Гагарина всему человечеству, которое о нём слышало, было понятно: следующая цель космической гонки — Луна. Поэтому история с коротышками и их несколькими ракетами разворачивалась на фоне вот каких событий.

25 мая 1961 года президент Кеннеди обратился к Конгрессу с посланием «О неотложных национальных потребностях», давая отмашку новому этапу космической гонки. И через восемь лет, 20 июля 1969 года, спускаемый модуль «Аполло-11» сел на Луну. (Это чуть было не произошло раньше, скажем, в 1965-м, но сначала американцы задержались с носителем, а потом несколько раз перестраховывались, проверяя технику.)

А 3 августа 1964-го в ЦК КПСС и Совете Министров приняли Постановление № 655-268 «О работах по исследованию Луны и космического пространства» с идеей о высадке советских космонавтов на Луне в 1967–1968 годах, к 50-летию Октября. 15 декабря 1965 года оно было утверждено и стало основной лунной программой СССР. Через десять лет, в мае 1974-го, работы над лунным носителем прекратились, и советская лунная программа закончилась.

Самое удивительное, что Носов как бы заранее сдаёт Луну капитализму, и советским космонавтам приходится её наново колонизировать.

Одним словом, советский писатель Николай Носов применяет к Луне теорию полой Земли. Полая Земля уже присутствовала в хорошо известных современникам Носова книгах (таких как «Путешествие к центру Земли» (1864) Жюля Верна или «Плутония» (1915) Владимира Обручева).

Оборотная сторона Луны — это внутренняя сторона, жизнь, вывернутая наизнанку.

Но «немецкий след», популярность теории Полой Земли в нацистской Германии, даёт простор для конспирологических трактовок30.

Лунные коротышки живут в особом мире.

Они знакомы со смертью — во всяком случае, несколько эпизодических героев-полицейских гибнут во время погони.

Удивительная история книги «Незнайка на Луне» заключается в том, что именно из неё многие будущие воротилы бизнеса получили представление об экономике и узнали слова «акция» и «биржа».

Но ещё Носов рассказал обо всём, что произойдет в нашей жизни.

Он рассказал нам, как мы будем жить, когда «попадём на Луну». В подробностях, иногда мрачных, а иногда весёлых. Вот, например, история про одну газету: «...доход, который получался от продажи газет, целиком поступал в распоряжение Спрутса. Нужно, однако, сказать, что доход этот был не так уж велик и частенько не превышал расходов. Но господин Спрутс и не гнался здесь за большими барышами. Газета нужна была ему не для прибыли, а для того, чтобы беспрепятственно рекламировать свои товары. Осуществлялась эта реклама с большой хитростью. А именно: в газете часто печатались так называемые художественные рассказы, причём если герои рассказа садились пить чай, то автор обязательно упоминал, что чай пили с сахаром, который производился на спрутсовских сахарных заводах. Хозяйка, разливая чай, обязательно говорила, что сахар она всегда покупает спрутсовский, потому что он очень сладкий и очень питательный. Если автор рассказа описывал внешность героя, то всегда, как бы невзначай, упоминал, что пиджак его был куплен лет десять — пятнадцать назад, но выглядел как новенький, потому что был сшит из ткани, выпущенной Спрутсовской мануфактурой. Все положительные герои, то есть все хорошие, богатые, состоятельные или так называемые респектабельные коротышки, в этих рассказах обязательно покупали ткани, выпущенные Спрутсовской фабрикой, и пили чай со спрутсовским сахаром. В этом и заключался секрет их преуспевания. Ткани носились долго, а сахару, ввиду будто бы его необычайной сладости, требовалось немного, что способствовало сбережению денег и накоплению богатств. А все скверные коротышки в этих рассказах покупали ткани каких-нибудь других фабрик и пили чай с другим сахаром, отчего их преследовали неудачи, они постоянно болели и никак не могли выбиться из нищеты». «Как только Крабс очутился за дверью, господин Гризль взял свою авторучку, положил перед собой чистый листок бумаги и, склонив голову, принялся быстро писать. Буквы у него получались какие-то толстенькие и вместе с тем остроносенькие, с длинными, свешивающимися вниз хвостами. При взгляде со стороны казалось, что он не писал вовсе, а аккуратно рассаживал на полочках жирных хвостатых крыс»31.

Интонация, кстати, почти Олеши.

Конечно, автор мог предполагать, что первые сведения об акционерных обществах и фондовой бирже я и мои друзья получим от него, но вряд ли он думал, что эти знания станут для некоторых из нас первыми кирпичами в фундаменте благосостояния. Ну, а остальных — несколько подготовят к ввалившимся в дом переменам.

Впрочем, и ёрничающий Лео Таксиль не мог предсказать, что в условиях советского дефицита Ветхого и Нового Заветов его «Забавную Библию» будут использовать как источник познания библейских сюжетов.

Среди рассказывающих о капиталистическом устройстве была ещё книга «Тим Талер, или Проданный смех» Джеймса Крюса32 (её перевод вышел в 1966 году), где это тоже обсуждалось, но её популярность была несравнима с «Незнайкой». Да и у немца Крюса маленького героя искушала не реальность, а господин в клетчатом, барон Чезаре Трёч. Не требовалось большой сообразительности, чтобы прочитать эту фамилию наоборот (в оригинале она выглядит как «Lefuet»).

(участь творца)

Для того с обеих сторон требуется: с одной — дар, искусство; с другой — восприимчивость, внимание. Но как же требовать его от толпы народа, более занятого собственною личностью, нежели автором и его произведением?

Александр Грибоедов. Заметка по поводу «Горя от ума»33

Первая книга приключений Незнайки — это книга о творчестве. Незнайка сначала хочет стать художником, и его портреты узнаваемы — но его одёргивают точь-в-точь как Хрущёв в Манеже: «Самым последним проснулся Тюбик, который, по обыкновению, спал дольше всех. Когда он увидел на стене свой портрет, то страшно рассердился и сказал, что это не портрет, а бездарная, антихудожественная мазня. Потом он сорвал со стены портрет и отнял у Незнайки краски и кисточку»34.

Он пытается быть музыкантом, но ему остаётся только бессмертная фраза, кочующая из века в век, пригодная для использования любым гением: «Моей музыки не понимают, — говорил он, — ещё не доросли до моей музыки. Вот когда дорастут — сами попросят, да поздно будет. Не стану больше играть»35.

В романе появляется удивительный персонаж — писатель Смекайло, уповающий на изобретённый коротышками бормотограф. Смекайло нарочно оставляет его в гостях и пытается подслушать чужую жизнь, но коротышки только ржут и кукарекают, зная, что бормотограф спрятан под столом.

Взрослые читатели в этом месте понимающе переглядывались: понятно, что это намёк на подслушивающие устройства. Усмешки эти были типовые, но куда интереснее, что метод бормотографа, только организованный и открытый, может писателя сформировать и довести до Нобелевской премии.

А пока пришельцы из Цветочного города спрашивают Смекайло, какую книгу он написал, и он отвечает, что не написал ещё никакой. Сначала ждал, пока будет готов портативный стол, потом ждал бормотографа: «Писателем быть очень трудно»36. Так, кстати, приветствовали друг друга Серапионовы братья: «Здравствуй, брат. Писать очень трудно». Так писал Федин Горькому в 1922 году: «Все прошли какую-то неписаную науку, и науку эту можно выразить так: „писать очень трудно“»37. Ещё раз оговоримся — пространство культовых книг вовсе не содержит в каждом слове намёки и зашифрованные прототипы. Это читатель в меру своей образованности соединяет обрывки проводов — и одни остаются безжизненными, другие искрят, а третьи включают экран, на котором дрожит неожиданная картинка.

Продолжаем о творчестве.

После того как коротышки из Цветочного города совершают вынужденную посадку неподалёку от Зелёного города, художник Тюбик начинает рисовать местных малышек.

Один из первых же портретов он делает льстивым. Малышка на портрете выглядит красивой, но сходства в нём мало. И малышка справедливо спрашивает публику: «Для вас что важнее — красота или сходство?» «Конечно, красота!» — отвечают все хором. Дальше начинается шарж на потоковое искусство вообще, то есть вовсе не только про живопись. Тюбик занимается «рационализацией»: «Поскольку всем требовалось одно и то же, Тюбик решил сделать так называемый трафарет. Взяв кусок плотной бумаги, он прорезал в ней пару больших глаз, длинные, изогнутые дугой брови, прямой, очень изящный носик, маленькие губки, подбородочек с ямочкой, по бокам парочку небольших, аккуратных ушей. Сверху вырезал пышную прическу, снизу — тонкую шейку и две ручки с длинными пальчиками. Изготовив такой трафарет, он приступил к заготовке шаблонов.

Что такое шаблон, сейчас каждому станет ясно. Приложив трафарет к куску бумаги, Тюбик мазал красной краской то место, где в трафарете были прорезаны губы. На бумаге сразу получался рисунок губ. После этого он прокрашивал телесной краской нос, уши, руки, потом тёмные или светлые волосы, карие или голубые глаза. <…>

Таких шаблонных портретов Тюбик нарисовал множество. Это усовершенствование очень ускоряло работу. К тому же Тюбик сообразил, что по трафарету, изготовленному рукой опытного мастера, каждый коротышка может заготовлять шаблоны, и привлек к этому делу Авоську. Авоська с успехом закрашивал по трафарету шаблоны нужными красками, и шаблоны получались ничем не хуже тех, которые были изготовлены рукой самого Тюбика. Такое разделение труда между Тюбиком и Авоськой ещё больше ускоряло работу, что имело огромный смысл, так как количество желающих заказать портрет не уменьшалось, а с каждым днём увеличивалось.

Авоська очень гордился своей новой должностью. Про Тюбика и про себя он говорил с гордостью: „Мы — художники“. Но сам Тюбик не был доволен своей работой и называл её почему-то халтурой. Он говорил, что из всех портретов, которые он нарисовал в Зелёном городе, настоящими произведениями искусства могут считаться только портреты Снежинки и Синеглазки, остальные годятся лишь на то, чтобы покрывать ими горшки и кастрюли»38.

Здесь всё хорошо — и купированный денежный интерес, и метод шаблонов, и бригадный подряд с Авоськой, идущий из глубины веков.

Один из самых известных споров архаистов и новаторов описан в четвёртой главе книги о Цветочном городе.

Главное и самое известное соприкосновение Незнайки с искусством случается ещё до всяких путешествий, когда он решил стать поэтом.

Незнайка пошёл к своему приятелю, жившему на улице Одуванчиков. Знаменитого поэта звали Пудик, но в эстетических целях он взял псевдоним Цветик.

Про полёт коротышек на воздушном шаре он пишет оду «Огромный шар, надутый паром, поднялся в воздух ты недаром», в которой явственно угадывается отсылка к «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спалённая пожаром...».

Цветик-Пудик решает проверить способности Незнайки, но на самом деле проверяет его знания, спрашивая о том, что такое рифма. Тут же он сам объясняет, что «рифма — это когда два слова оканчиваются одинаково. Например: утка — шутка, коржик — моржик». Дальше происходит знаменитый диалог, итожащий Тредиаковского и Ломоносова, архаистов с новаторами, ОПОЯЗ и всё остальное в литературе.

Цветик требует рифму на слово «палка», и Незнайка даёт блестящий ответ: «селёдка».

Цветик возмущается, ведь никакой рифмы в этих словах он не видит, на что Незнайка справедливо возражает: всё соответствует определению самого Цветика. Тот расширяет определение: «Надо, чтобы слова были похожи, так чтобы получалось складно. Вот послушай: палка — галка, печка — свечка, книжка — шишка», и предлагает придумать рифму на слово «пакля».

«Шмакля», — отвечает ему Незнайка.

«Какая шмакля? — удивился Цветик. — Разве есть такое слово?»

Цветик не верит в существование такого слова, имплицитно полагая, что поэт не должен выдумывать слова. Взамен «шмакли» ему предлагают «рваклю».

«— Что это за рвакля такая? — снова удивился Цветик.

— Ну, это когда рвут что-нибудь, вот и получается рвакля, — объяснил Незнайка».

Заочно оппонируя Хлебникову и десяткам других поэтов, Цветик говорит: «Надо подбирать такие слова, которые бывают, а не выдумывать», а если другого слова человек подобрать не может, значит, способностей к поэзии у него нет.

Парадоксально то, что с Цветиком случается конфуз — он ходит по комнате, бормоча: «Пакля, бакля, вакля, гакля, дакля, макля», наконец сдаётся и кричит: «Тьфу! Что это за слово? Это какое-то слово, на которое нет рифмы». А после заключает: «Сочиняй так, чтобы был смысл и рифма, вот тебе и стихи».

Незнайка становится на торную поэтическую дорогу и начинает складывать слова. Сначала он пишет, разумеется, про главного коротышку:

Знайка возмущается: «Так ты из-за рифмы будешь на меня всякую неправду сочинять?» — на что Незнайка справедливо отвечает: «Зачем же мне сочинять правду? Правду и сочинять нечего, она и так есть». Ему угрожают, но он читает дальше:

Торопыжка тоже возмущён, как возмущён и Авоська несоответствием поэзии и жизни:

Поэтический эксперимент заканчивается на докторе Пилюлькине, который консолидирует недовольство масс, и более того, Незнайке запрещают читать стихи в других краях, заранее порицая «публикации за рубежом»: «Ты ещё пойдешь перед соседями нас срамить? Попробуй только! Можешь тогда домой не возвращаться».

«— Ну ладно, братцы, не буду, — согласился Незнайка. — Только вы уж не сердитесь на меня.

С тех пор Незнайка решил больше не сочинять стихов»39..

Надо сказать, я сразу же открыл один словарь рифм, предлагавший себя в качестве подспорья для сочинения лирических стихов, на слове «пакля». Словарь выдал следующий ряд: сакля, иссякла, обмякла, ракля, спектакля. А к «палке» соответственно — нахалка, профессионалка. Либералка. Мигалка. Моталка. Чесалка. Хабалка. Черпалка. Шпаргалка. Селёдки кончились.

Конец перспективы.

(вовремя кончить)

Самая крутая речка ближнего Подмосковья — это, вероятно, Незнайка, левый приток Десны. Слово «крутая» употреблено здесь в самом прямом смысле: её средний уклон составляет 1,5 м/км, что очень много для этого района. Речка эта небольшая, проходится только в пик половодья. Начинать сплав можно от моста Киевского шоссе, а при очень высокой воде — даже от Киевской ж. д. Но начальный участок представляет собой, по существу, один непрерывный завал; часто речка течёт напрямую через лес. Разумнее начинать сплав от д/о «Зорька» в нескольких километрах ниже Киевского шоссе. Здесь есть пруд и проходимая плотина. Заканчивается маршрут в с. Марьино, где есть сложная плотина, или в пос. Десна.
Следующая за ней — Моча.

Описание неизвестного байдарочника

Самое интересное в эпических произведениях — а «Приключения Незнайки», несомненно, эпос, — это ответвления сюжета, боковые ходы, мимо которых невнимательный читатель проскакивает, как бешеный автомобилист мимо придорожной диковины.

Так Одиссею предсказывают, что его странствия окончатся, когда ему, несущему на плече весло, зададут вопрос: «Что за лопата на плече твоём, чужеземец?», у Уэллса интересна судьба не самой машины времени, а её модели, пущенной в пробное странствие и бесследно канувшей.

Настоящий сказочный мир наполнен множеством лакун.

Мир Незнайки, как всякий эпос, полон оборванных сюжетов, недосказанностей и недомолвок.

В третьей части повествования о Незнайке Знайка ненадолго переезжает в Солнечный город, где «…он познакомился с учёными малышками Фуксией и Селёдочкой, которые в то время готовили свой второй полёт на Луну». Что там и как случилось в первом полёте — неизвестно.

А Незнайка попадает в Солнечный город случайно. Он со своими товарищами останавливается на вполне былинной развилке: «У перекрёстка стоял столб, а на нём были три стрелки с надписями. На стрелке, которая показывала прямо, было написано: „Каменный город“. На стрелке, которая показывала налево, было написано: „Земляной город“. И, наконец, на стрелке, которая показывала направо, — „Солнечный город“.

— Дело ясное, — сказал Незнайка. — Каменный город — это город, сделанный из камня. Земляной город — это город из земли, там все дома земляные.

— А Солнечный город, значит, по-твоему, сделан из солнца — так, что ли? — с насмешкой спросил Незнайку Пёстренький.

— Может быть, — ответил Незнайка.

— Этого не может быть, потому что солнце очень горячее и из него нельзя строить дома, — сказала рассудительно Кнопочка.

— А вот мы поедем туда и тогда увидим, — сказал Незнайка.

— Лучше поедем сначала в Каменный город, — предложила Кнопочка. — Очень интересно посмотреть на каменные дома.

— А мне вот хочется посмотреть на земляные дома. Интересно, как в них коротышки живут, — сказал Пёстренький.

— Ничего интересного нет. Поедем в Солнечный город — и всё, — отрезал Незнайка.

— Как — всё? Ты чего тут распоряжаешься? — возмутился Пёстренький. — Вместе поехали, значит, вместе и решать должны.

Они стали решать вместе, но всё равно не могли ни до чего договориться.

— Лучше не будем спорить, а подождём. Пусть какой-нибудь случай укажет нам, в какую сторону ехать, — предложила Кнопочка.

Незнайка и Пёстренький перестали спорить. В это время слева на дороге показался автомобиль. Он промелькнул перед глазами путешественников и исчез в том направлении, которое указывала стрелка с надписью „Солнечный город“.

— Вот видите, — сказал Незнайка. — Этот случай показывает, что нам тоже надо ехать в Солнечный город. Но вы не горюйте. Сначала мы побываем в Солнечном городе, а потом можем завернуть и в Каменный, и в Земляной»40.

Посвящённому читателю в этот момент совершенно ясно, что путешественники никогда не побывают ни в Земляном городе, ни в Каменном. Выбор сделан, Рубикон перейдён, а масло уже разлито на их путях. Потом, правда, появился фанфик про Каменный город, но дописанные адептами и потомками продолжения — дело опасное. Часто они не хороши в сравнении с оригиналом, а уж в глазах любителей книги нехороши всегда.

Продолжений, кстати, появилось несколько41. Про эти фанфики много спорили, в том числе и в судах: Носов оказался самым незащищённым демиургом, и в «родительских правах» ему отказывали. Маленькое существо по имени Незнайка изначально являлось героем книги Анны Хвольсон «Удивительные приключения лесных человечков», вышедшей в 1913 году. Причём эта книга была пересказом стихов канадского автора Пальмера Кокса, герои которых — несколько десятков домовых-брауни. Кокс выпустил ряд иллюстрированных книжек, их и пересказала Хвольсон. Среди её персонажей и стремительно падающий в забвение Мурзилка, и Незнайка. История прав на лейблы — такие как «Незнайка», «Чебурашка» и другие, — скорбна и запутанна, за ней стоят большие деньги, суды и скандалы, и сейчас я бы не стал её трогать даже семиметровой палкой.

(цитатный рай)

— Ну да, — согласился Бэрон. — В любой священной книге нас занимает прежде всего последняя глава.

Чайна Мьевиль. «Кракен»

Истории про Незнайку устроены так, что их чрезвычайно легко растаскивать на цитаты и на эпиграфы.

В этом мародёрстве нет никакой трудности.

Вот малый набор для желающих.

Эпиграф для статьи об оппозиционере: «Незнайка с испугом отскочил в сторону, выхватил поскорей палочку, замахал ею и закричал:

— Хочу, чтоб стены милиции рухнули, и я невредимый выбрался на свободу!»

Эпиграф для статьи о молодёжной культуре и запрещённых веществах: «Потом опять начались заросли мака...

— Здесь, наверно, какие-нибудь макоеды живут, — сказал Пёстренький.

— Это какие ещё макоеды? — спросил Незнайка.

— Ну, которые любят мак»42.

Эпиграф для статьи о мобильных телефонах: «Конечно! В новейших современных машинах вместо троса употребляется радиомагнитная связь»43.

Эпиграф для статьи об энергетическом бюджете: «А на чём эти комбайны работают — на спирте или, может быть, на атомной энергии? — спросил Незнайка.

— Не на спирте и не на атомной энергии, а на радиомагнитной энергии, — ответил Калачик.

— Это что за энергия такая?

— Это вроде электрической энергии, только электричество передается по проводам, а радиомагнитная энергия — прямо по воздуху»44.

Эпиграф для статьи по национальному вопросу (любой политической ориентации): «Этот Пачкуля Пёстренький ходил обычно в серых штанах и такой же серенькой курточке, а на голове у него была серая тюбетейка с узорами, которую он называл ермолкой. (Даль определяет её как „лёгкая шапочка вплоть по голове, без околыша или какой-либо прибавки; особ. того вида, как нашивали её евреи“. — В. Б.) Необходимо упомянуть, что Пачкуля был довольно смешной коротышка. У него были два правила: никогда не умываться и ничему не удивляться. Соблюдать первое правило ему было гораздо трудней, чем второе, потому что коротышки, с которыми он жил в одном доме, всегда заставляли его умываться перед обедом. Если же он заявлял протест, то его просто не пускали за стол»45.

О внешности, ермолках и прочих атрибутах героев можно судить только по иллюстрациям Алексея Михайловича Лаптева (1905–1965), а в «Незнайке на Луне» — Генриха Оскаровича Валька (1918–1998).

Впрочем, персонажей сомнительных национальностей в космос не взяли.

Статья про социальные реформы:

«Парашюты у нас нигде не хранятся, потому что никаких парашютов не нужно.

— Это почему же? — озабоченно спросил Пёстренький.

— Потому что, если вы прыгнете с парашютом, он сейчас же запутается в лопастях пропеллера, и вас изрубит вместе с парашютом в куски. В случае аварии лучше прыгать вовсе без парашюта»46.

Эпиграф к рекламной статье о ксероксах: «Стоило сунуть в отверстие такой машины принесённую писателем рукопись и сделанные художником рисунки, как сейчас же из другого отверстия начинали сыпаться готовые книжки с картинками. В этих машинах печатание производилось электрическим способом, который заключался в том, что типографская краска распиливалась внутри машины специальным пульверизатором и прилипала к наэлектризованной бумаге в тех местах, где должны были находиться буквы и картинки. Этим и объяснялась быстрота изготовления книг»47. Кстати, копировальный аппарат изобрёл человек по фамилии Карлсон. Этот человек без пропеллера был неудачником, жил в Америке и работал в патентном бюро. Он всех замучил своими домашними опытами — так, что от него ушла жена. Самое интересное, что помогла ему тёща: пустила в подсобку, и там, в октябре 1938-го, он сделал первую копию. Сначала он был никому не нужен, но потом ему дали грант, и в 1948-м у него случилась первая публичная демонстрация. Очень интересно эволюционировало название его изобретения — сначала это была «электрография», потом «ксерография», а с 1961-го фирма стала называться просто Xerox.

Эпиграф к гламурной статье: «Помните, как Иголочка сказала Клёпке: „Вы не лошадь и находитесь не в конюшне. Хрюкать будете дома“. Ха-ха-ха! Теперь, как только кто-нибудь из нас засмеётся, мы говорим: „Вы не лошадь и находитесь не в конюшне. Пойдите домой, похрюкайте, а потом приходите снова“»48.

Эпиграф к футуристической книге: «Биопластмасса — это как бы живая пластмасса. На самом-то деле она, конечно, не живая, но если сделать из неё стержень и пропускать через него электричество, то стержень начнёт как бы дёргаться, сокращаться, то есть становиться короче, как мускул… Ток от батарейки только возбуждает биопластмассу, то есть заставляет её сокращаться. Поэтому машину приводит в движение не энергия батарейки, а энергия, накопленная в биопластмассе. Такие двигатели из биопластмассы приводят у нас на фабриках в движение станки и прочие механизмы, и тока от одной маленькой батарейки достаточно, чтоб работала вся фабрика.

— А откуда берётся биопластмасса? — спросила Кнопочка.

— Растёт на болоте. В ней запасается солнечная энергия, как в деревьях и вообще во всех растениях. При пропускании через биопластмассу электрического тока накопившаяся в ней световая энергия превращается в механическую»49.

Каждая книга набита этими историями. В первых же строках эпопеи на Незнайку якобы упал кусок Солнца, и все коротышки это обсуждают. Так сейчас обсуждают не только ужас приближающегося астероида, но и опасность изнутри Земли — ведь от мантии «оторвался кусок и летит к нам»...

Носов похож на Бэкона. Это он нарисовал чертежи таинственных машин, что звались Циркулина (в реальной жизни обратившаяся в шнекоход ЗИЛ-4904 (1972) из настоящего металла) и Планетарка; это у него умный самоходный пылесос назывался «Кибернетика». Описанные в «Незнайке на Луне» электрошоковые дубинки приняли на вооружение в американской полиции много лет спустя. Он поведал нам о кратерах Луны, и если на улице спросить у десяти человек, как произошли кратеры на Луне, то первым делом вспомнят про знайкины блины. Носов рассказал нам о первой космической скорости, законе сохранения импульса и прочих вещах.

Итак, трудности подобрать нужный фрагмент нет — но мародёр-цитатчик постоянно оказывается в роли какого-нибудь из мудрецов, ощупывающих слона.

Что-то главное ускользает, чуда нет — только чёрный угольный порошок высыпается из телефонной трубки, лежит на столе кучкой, как мёртвое тело, а душа человеческого голоса уже упорхнула.

(антиподы)

Моральное негодование есть коварнейший способ мести.
Остерегайтесь морально негодующих людей: им присуще жало трусливой, скрытой даже от них самих злобы.

Фридрих Ницше

Знайка и Незнайка — братья-антиподы. Это Каин и Авель, это два брата Бабичевы.

Незнайка — настоящий трикстер, в отличие от аккуратного тирана Знайки.

Нормальный читатель к Знайке проникается ненавистью. И правда: он первый прыгает из корзины воздушного шара. А я, тёртый калач, учил наизусть «Памятку лётному экипажу по действиям после вынужденного приземления в безлюдной местности или приводнения». И я-то помнил, что «так как командир обычно покидает самолёт последним, то остальные члены экипажа после приземления должны следовать по курсу самолёта»50. Командир и капитан должны покидать борт терпящего бедствия корабля последними, и этот закон я знал даже не из памятки, а с детства. Это правило выполняли даже неудачники и мерзавцы, а вот Знайка был не таков.

Знайка прыгнул первым.

Это потом про него будет написано так: «Сложив на груди руки и устремив дерзкий свой взор в мировое пространство, он стоял у открытого окна и мечтал. Ракета маячила перед ним, поблёскивая стальными боками, словно купалась в золотых лучах восходящего солнца. Свежий утренний ветерок дул прямо в лицо, отчего у Знайки возникало ощущение силы и бодрости. Ему казалось, что всё его тело делалось лёгким и гибким, а на спине появлялись крылья. В такие минуты Знайке хотелось запеть, закричать, сделать какое-нибудь великое научное открытие или подскочить кверху и лететь на Луну»51.

Вождь, одно слово.

Знайка вечно в костюме.

Но история маленького человека — это история превращений. Цепочка художественных опытов Незнайки на самом деле — приготовление к главному превращению. Сперва он пытается превратиться в Гуслю, затем в Тюбика и, наконец, в Цветика. Он музыкант, художник и поэт, но в итоге Незнайка всегда превращается в Знайку. Эта трагическая трансформация в полной мере случается в тот момент, когда космическая ракета отрывается от Земли и начинает движение к Луне.

(выбор пути)

И дышат почва и судьба.

Борис Пастернак

Путешествия Незнайки — это путешествия лилипута.

Незнайка — такой советский Гулливер, ростом не выше травы, тише воды в Огуречной реке.

Три раза он пускается в странствия и видит разные края. Он летит в плетёной корзине, бьётся горошиной о стенки внутри космического корабля, пылит по дороге между социальными формациями — куда бы он ни попал, ничто не будет огромнее его прежнего мира.

Это лилипут, превратившийся в Гулливера и отправившийся в путь не ради выгоды, а ради любопытства.

Главное, что живёт внутри гулливера-коротышки, это любовь к Родине.

Всякий коротышка любит свою Родину, какой бы касторки ни прописывали её доктора и как бы ни кормили мороженым в чужих городах. Он возвращается всегда, даже если его заставят вечно пилить подосиновики двуручной пилой. Даже бессмысленный обжора Пончик, тот самый успешный Санчо Панса лунного путешествия, чувствует, как при отъезде деревенеет язык, а голова становится похожа на пустое ведро. Пончик вспоминает слова песни, что слышал когда-то: «Прощай, любимая берёза! Прощай, дорогая сосна!» — и от этих слов ему становится как-то обидно и грустно до слёз.

«Прощай, любимая берёза! Вот тебе и весь сказ!» — вот что бормочет Пончик, улетая на Луну.

Что уж говорить о Незнайке, который готовится умереть без берёз ростом с гору и сосен, теряющихся в небесах.

Настоящие истории всегда развиваются таким образом — сначала герои забавны, как пускающие пузыри младенцы, а потом приходит время умирать.

Вот Незнайку выносят по трапу космической ракеты, ставят на античную сцену, и его дыхание перехватывает, когда он видит небо с белыми облаками и солнце в вышине: «Свежий воздух опьянил его. Всё поплыло у него перед глазами: и зелёный луг с пестревшими среди изумрудной травы жёлтенькими одуванчиками, беленькими ромашками и синими колокольчиками, и деревья с трепещущими на ветру листочками, и синевшая вдали серебристая гладь реки.

Увидев, что Винтик и Шпунтик уже ступили на землю, Незнайка страшно заволновался.

— И меня поставьте! — закричал он. — Поставьте меня на землю!

Винтик и Шпунтик осторожно опустили Незнайку ногами на землю.

— А теперь ведите меня! Ведите! — кричал Незнайка.

Винтик и Шпунтик потихоньку повели его, бережно поддерживая под руки.

— А теперь пустите меня! Пустите! Я сам!

Видя, что Винтик и Шпунтик боятся отпустить его, Незнайка принялся вырываться из рук и даже пытался ударить Шпунтика. Винтик и Шпунтик отпустили его. Незнайка сделал несколько неуверенных шагов, но тут же рухнул на колени и, упав лицом вниз, принялся целовать землю. Шляпа слетела с его головы. Из глаз покатились слёзы. И он прошептал:

— Земля моя, матушка! Никогда не забуду тебя!

Красное солнышко ласково пригревало его своими лучами, свежий ветерок шевелил его волосы, словно гладил его по головке. И Незнайке казалось, будто какое-то огромное-преогромное чувство переполняет его грудь. Он не знал, как называется это чувство, но знал, что оно хорошее и что лучше его на свете нет. Он прижимался грудью к земле, словно к родному, близкому существу, и чувствовал, как силы снова возвращаются к нему и болезнь его пропадает сама собой.

Наконец он выплакал все слёзы, которые у него были, и встал с земли. И весело засмеялся, увидев друзей-коротышек, которые радостно приветствовали родную Землю»52.

О, тут две интересные темы. Первая об имманентном чуде, чудотворности по праву рождения, а вторая про животворящую тему земли.

Есть правда и тема животворной воды, что отражена в стихах Льва Ошанина «Издалека-долго, течёт река Волга»:

Вот, кстати, имманентное Емелино чудо было даже при Советской власти:

«- Прочёл? — хитровато спросил Комиссар. (Алексей молчал, все ещё бегая глазами по строчкам.) — Ну, что скажешь?

— Но у него не было только ступни.

— А ты же советский человек.

— Он летал на “фармане”. Разве это самолёт? Это этажерка. На нём чего не летать? Там такое управление, что ни ловкости, ни быстроты не надо.

— Но ты же советский человек! — настаивал Комиссар.

— Советский человек, — машинально повторил Алексей, всё ещё не отрывая глаз от заметки; потом бледное лицо его осветилось каким-то внутренним румянцем, и он обвёл всех изумленно-радостным взглядом»53.

Героя хорошо покинуть в тот момент, когда он стоит, будто поражённый громом, погружённый сердцем в бурю ощущений, то есть в какую-нибудь важную для него минуту.

Поскольку мы долго бродили вместе с Незнайкой по разным мирам, время поздравить друг друга с берегом — тем, куда сходит бледный от качки хоббит, спрыгивает угрюмый Гулливер, разочаровавшийся в йеху, выводит за руку своего календарного приятеля Робинзон Крузо.

На этом берегу прекрасный старый мир, медленное течение Огуречной реки, звук пилы — чу, это коротышки пилят подберёзовики на зиму, это дрожит коммунизм в голосе того самого милиционера-коротышки, что сам запер себя в камере, чтобы наказать за жестокость. И вот Незнайка целует землю точь-в-точь как репатриант.

Знайка бежит, а Незнайка лежит.

Там светятся через лужайку два окна, кто-то расчёсывает волосы, движутся тени одуванчиков над домом, лужа продолговата и позволяет коротышке неделю вспоминать о летнем дожде, ночь после странствия предназначена для того, чтобы бражничать.