ЛИФТ НАВЕРХ

Мир равнодушен и жесток,
Зато воистину прекрасен.

Александр Кушнер

У Алексея Толстого есть знаменитая повесть «Гадюка», которая у нас стала первым произведением о посттравматическом синдроме. Время было жёсткое, между двумя войнами. Со следующей пришло немало солдат, чьё физическое тело жило между людей, а душа продолжала воевать. Прислушиваться к чужой боли такого рода стали по-настоящему, кажется, только после Вьетнамской войны.

А тогда, в 1928 году, когда Алексей Толстой напечатал в «Красной нови» этот текст с подзаголовком «Повесть об одной девушке», рецепт для лечения посттравматического синдрома был один — побольше работать, поменьше думать, стерпится-слюбится. Фильтрация травматиков происходила обычным способом — они брались за оружие, их пристреливали в ответ, или их пожирали нервные болезни, а трофейный револьвер находила квартирная хозяйка.

В чём сюжет этой повести? Купеческая дочь живёт в Казани, на дом нападают бандиты, убивают родителей, а недобитую дочь едва спасают из пожара. В госпитале она знакомится с красным командиром, но вскоре в город входят белочехи. Девушка попадает в тюрьму, а потом её расстреливают вместе с другими заключёнными, причём стреляет в неё один из убийц отца. Красный командир выкапывает её из-под горы трупов, и она уходит на войну с эскадроном. Страха она не знает, и за худобу и ненависть её зовут «гадюкой». Но после войны она становится обычной конторской служащей. Бывшая кавалерист-девица влюбляется в своего начальника, но тот женится на её соседке по коммунальной квартире. Под нос ей суют справку о регистрации брака, слово за слово, и девушка начинает стрелять в ненавистную соседку.

История эта известная, и сам Толстой потом писал читателям: «Вы рассудили правильно, по советской совести, как должно судить в нашем бесклассовом обществе, борющемся с тяжёлыми, отвратительными пережитками. Зотова сама прекрасно понимает бессмысленность и преступность своего выстрела. Не выстрелами мы боремся за повышение нашей культуры и за очищение нашего общества от всяких буржуазных пережитков. Зотова прекрасно понимает, что своим выстрелом она сама себя отбросила на уровень тех людей, с которыми боролась, которых ненавидела. Зотова сама себя жестоко осудила и наказала, и наше общество должно ей помочь подняться»1.

Про эту повесть много написано, но, как всегда, хорошее произведение даёт нам особую пользу побочных и «обоченных» рассуждений. Дело в том, что время народных потрясений, которое приносит небывалое горе большей части народа, всегда является временем бешеного движения социальных лифтов. Вчерашние гимназисты начинают командовать бронепоездами, огромные территории становятся под управление недавних крестьян, а потом всё успокаивается, и даже не власть, а сама жизнь начинает зачищать вчерашних полевых командиров.

Как-то, занимаясь биографиями уже других командиров в 1941-1945, я обратил внимание на то, что тогда в армии и, особенно в партизанском движении, происходила бешеная ротация. Это, разумеется, было недобровольное движение, в отличие от девяностых годов того же века. Была даже теория (едва ли, впрочем, верная), что побеждать научились только тогда, когда в среднее звено управления на смену кадровым командирам пришли новые люди. Отбор (и естественный, и искусственный) был стремительным.

Но был ещё один биографический момент — я обнаружил, работая с биографиями воевавших людей, что очень часто бывший командир полка становился опять директором школы, герой-майор — завклубом, знаменитый диверсант — заведующим военной кафедрой в институте. То есть военный лифт имел обратимое движение — не все, конечно, но многие уезжали обратно на довоенный этаж.

То же самое произошло и в девяностые. Власть лежала под ногами, и часто её поднимали случайные люди. Лифтовое хозяйство совершенствовалось, и уже новые аппараты полированного металла уносили счастливцев наверх, часть пассажиров вываливалась, исчезала, а потом эти бывшие успешные люди спускались по лестницам вниз, только теперь тихо и незаметно. Те, кто выжил, естественно. Послушаешь пожилых таксистов, особенно в провинциальных городах, так половина из них руководила в девяностые крупными фирмами, а то и командовала криминальными группировками.

Иногда это поколение начинает обвинять в своём путешествии вниз по социальной лестнице власть, прочее начальство. Но процесс этот куда более жесток.

Приятно говорить, вслед Чичикову, что ты пострадал за правду, что делового человека в нашем Отечестве не любят, мир жесток, а люди не помнят благодарности. Всё это так, но мне часто кажется, что в этом проявляется какой-то особый закон мироздания.

Человек думает, что тут должна сработать какая-то справедливость, честность мироздания. Ты засунул в автомат деньги, он выдал тебе шоколадку. Но автомат мироздания бездушен, плохо смазан и часто руководствуется генератором случайных чисел.

Вот какова судьба профессионального спортсмена? Метал копьё, получил ворох медалей, вложил премиальные в фитнес-клуб. Правда, в советских реалиях маячит должность физрука, но и тут есть перспективы наказуемого веселья с малолетками и другие риски. И часто, как в случае с героиней толстовской повести, встаёт призрак отчаяния, ссоры в коммунальной квартире, и, наконец, спасительный алкоголизм. С профессиональными спортсменами, как и с актёрами, этот переход от сверкающих лифтов на высоком этаже к не очень чистой тёмной и неприятной лестнице вниз, работает чрезвычайно явно. Даже без общих для страны трудных времён. И ещё молодой человек с толпой статуэток-призов в комоде, становится в лучшем случае фитнес-тренером.

Люди меняются медленнее, чем обстоятельства.

Человеческого материала с определёнными свойствами, выделанного общественными переменами, определённого склада — всегда перепроизводство. Войны рождают огромное количество хороших солдат и полевых командиров — что с ними происходит потом, хорошо описал Толстой. Экономические перемены приводят на сцену множество рисковых предпринимателей, но перемены сменяет период спокойствия, а люди движутся по инерции, сперва не замечая перемены направления своего движения. А общество чем-то напоминает двигатель внутреннего сгорания — за расширением неминуемо наступает сжатие. Ненужное уходит в выхлопную трубу.

Что делать маленькому человеку, вольному или невольному участнику термодинамического движения? — вот это и есть главный вопрос жизни обывателя. Нет на него ответа, да и в повести Толстого не было.