КРУТОЕ, САМОЕ КРУТОЕ
Местность здесь поднималась круче, чем где-либо до того.
Михаил Бутов. «Свобода»
Была такая знаменитая книга Виктора Фигурнова «IBM PC для пользователя». Она вышла весной 1990 года и надолго стала библией и уставом внутренней службы для людей, садившихся за персональный компьютер (причём чаще всего, как тогда шутили, «Персональный компьютер коллективного пользования»). Книга эта выдержала множество изданий, прежде чем проплыть в течение Леты прочь, и одно из предисловий заканчивалась словами: «Эта книжка посильнее, чем „Девушка и Смерть“».
Всякий человек моего поколения и люди старше понимали эту шутку, отсылающую к поэме Горького, а, вернее, к сталинской фразе о ней. Произведение Горького я бы рекомендовал к прочтению. Многие считают его графоманским, но оно абсолютно мистическое песнопение. Его надо исполнять на негритянских похоронах в Орлеане: приплясывая и хохоча, шагая через весь город.
Однако, гораздо интереснее история с рецензией Сталина.
Следует начать с одного вечера, обозначив его датой, поскольку Набоков так велел начинать большие романы. Это 11 октября 1931 года.
Павел Басинский в своей биографии Горького цитирует слова Вячеслава Иванова, сына советского писателя Всеволода Иванова, который запомнил историю отца о том, что Горький был возмущён резолюцией Сталина на поэму «Девушка и Смерть», начертанной осенью 1931 года. Вот её точный текст: «Эта штука посильнее, чем „Фауст“ Гёте (любовь побеждает смерть) 11/Х-31 г.» Иванов: «Мой отец, говоривший об эпизоде с Горьким, утверждал решительно, что Горький был оскорблён. Сталин и Ворошилов были пьяны и валяли дурака»1. В воспоминании Иванова есть ещё фраза: «За неделю до отъезда Горького в Италию у него в гостях были Сталин и Ворошилов»2. Это показывает, с одной стороны, прихотливость памяти — Горький уехал в Италию несколько позже — 31 октября, а с другой — то, в каком положении находился писатель. Он курсировал между Италией и СССР, как маятник, понемногу замедляя ход и теряя самостоятельность. Наконец, он окончательно остановился и стал жить в своей золотой клетке.
При этом Сталину он был важен, как особенный инструмент в литературе (недаром Сталин норовил встретиться с Горьким в его последние дни. Но это отдельная история — так или иначе, на последней странице «Девушки и Смерти» появилась именно резолюция, а не простая пометка.
Меньше известно, что на следующем листе книги есть чернильная рецензия Ворошилова: «Я малограмотный, но думаю, что т. Сталин более чем правильно определил значение стихов М. Горького. От себя скажу, я люблю М. Горького как моего и моего класса писателя, который правильно определил наше поступательное движение. 11/X 31. Ворошилов». Чем-то это напоминает установившуюся потом практику решений Политбюро, когда документ путешествовал по столу между вождями, и каждый оставлял свои комментарии и подписи.
Обстоятельства этой записи в народном сознании сформировала картина художника Яр-Кравченко, которую иногда, удивительно ошибаясь, называют: «А. М. Горький читает 11 сентября 1931 года И. В. Сталину, В. М. Молотову и К. Е. Ворошилову свою сказку „Девушка и смерть“. (1941)». Меж тем, в названии картины нет никакой даты, даже этого странного сентября, непонятным образом тиражированного в Сети). В 1951 году даже вышла специальная брошюра, посвящённая этой картине3.
Что там изображено? Полумрак, кабинет при свете низкой люстры (одни описатели говорят, что дело происходит в Горках, другие — что в особняке Рябушинского на Никитских воротах), слева сидит Молотов, справа Сталин, рядом с которым стоит Ворошилов. За Горьким, что патетически простирает руку вперёд, расположился сын писателя Максим. Легенда гласит, что Сталин, заказав себе копию для «Ближней дачи», велел фигуру сына Горького убрать, но возможности проверить это у меня нет, — дача в Кунцево до сих пор закрыта для публичного доступа. Существует и обратное исчезновение — в 1960 году всё тот же Яр-Кравченко вместе с художником Зарубиным, написал другую картину — «„Ответственность на вас!“. Встреча писателей на квартире у А. М. Горького в 1932 году». Там представлен весь цвет официально признанной советской литературы того времени — Алексей Толстой и Александр Фадеев, Валентин Катаев и Всеволод Иванов, Самуил Маршак и Корней Чуковский. Они узнаваемы — даже забытые ныне Сейфуллина, Малышкин и Панфёров. На этой картине, написанной через четыре года после XX съезда, мы наблюдаем удивительное зияние — там отсутствует Сталин. Но именно Сталин был главным гостем на этой встрече 26 октября 1932 года4. Леонид Леонов вспоминал о ней: «Встречался я со Сталиным, встречался... не раз... Картина есть у художника Яр-Кравченко, она сохранилась в литературном музее: в Рябушинском особняке, у Горького, Политбюро со Сталиным, и мы, писатели, человек пятнадцать. Там Горький и Сталин за столом, и Маленков, Молотов, Андреев, все сидят, а на первом месте кресло, а в кресле я сижу, молодой, приятный. Было дело... Это были страшные времена. И Ягода тоже был с нами, главный шеф Леопольда Авербаха, председателя РАППа... страшный человек был, такой бледный, маленького роста»5. Но на картине 1960 года власть, пришедшая к писателям поговорить — стушевалась, исчезла, пропала вовсе.
Но вернёмся на год ранее. Вечером 11 октября 1931 года родился мем (как теперь говорится), который пережил не только своего автора и всех при этом присутствовавших, но само царство. Он мгновенно стал известен, причём мудрый поэт Мандельштам сразу угадал в нём зловещие предзнаменования. Его жена вспоминала: «Читая какие-нибудь циничные, страшные или дикие высказывания, О. М. часто говорил: „Мы погибли“... Впервые он это произнёс, показывая мне отзыв Сталина на сказку Горького: „Эта штука сильнее 'Фауста' Гёте. Любовь побеждает смерть“»6.
Про вторую половину фразы ходила городская легенда, что Иосиф Виссарионович написал слово «любовь» без мягкого знака. В книге Бенедикта Сарнова «Наш советский новояз» мему посвящена специальная глава: «Это Сталин сказал (даже не сказал, а собственноручно написал) на титульном листе ранней и, по правде говоря, ничем не примечательной поэмы Горького „Девушка и Смерть“. Как и многие другие — такие же глубокомысленные — высказывания вождя, эта сталинская реплика, разумеется, тут же была объявлена новым откровением марксистско-ленинской эстетики, подхвачена всей мощной машиной советской пропаганды и надолго (тогда казалось, что навсегда) вошла в тезаурус советского новояза.
Поэма Горького немедленно была включена в школьные программы, и факсимильное воспроизведение сталинского отзыва красовалось в наших школьных учебниках. Слово «любовь» сталинской рукой было написано там без мягкого знака: „любов». В школе, где я учился, ходили слухи, что кто-то из озорников-старшеклассников нарочно сделал в этом слове такую же ошибку, а когда ему хотели снизить за это оценку, сослался на то, что „так у Сталина». И никто из учителей не посмел ему намекнуть, что, мол, квод лицет Йови, нон лицет корове. Хорошо еще, что не внесли соответствующее изменение в орфографию, объявив, что отныне слово это надлежит писать именно так, как начертал его Сталин. Помню ещё, что какой-то известный советский художник написал картину, на которой был изображен А. М. Горький, читающий эту свою „штуку” Сталину, Ворошилову, Молотову и кому-то ещё из тогдашних наших „тонкошеих вождей”»7
И с этим сущая загадка. Никаких учебников давнего времени с фотографией «ничем не смягчённой любви» Сталина мне обнаружить не удаётся. Более того, весь строй рассказов Сарнова далёк от мелочной точности и обязательности. Последняя страница превращается в титульную, Яр-Кравченко — в «какого-то известного художника», вспоминаются неизвестные учебники. Есть, впрочем, история, где говорится: «Откуда взялся этот мягкий знак? На это есть отдельная байка. Дрожащей рукой его поставила сотрудница Музея Горького, когда книгу с августейшей надписью выставляли в экспозиции»8 — но когда это случилось, что за сотрудница? Где она дописала букву? На фотографии? Одно слово — «байка».
Удивительно другое — я довольно много читаю мемуаров о том времени, сам записывал множество рассказов, и превращение «твёрдой» любви в «мягкую» никто не раскрывает даже в те времена, что назывались «вегетарианскими». А по идее, ретушёр должен был отправиться на берег реки, выкрикнуть в ямку тайну вождя, и на следующий год тростниковая дудочка должна была об этом пропеть.
Это, разумеется, только свидетельство моего недоумения.
Всяк может видеть автограф Сталина на 247-ой странице 12-го тома Большой советской энциклопедии (второе издание), естественно, в статье «Горький», — мягкий знак там присутствует. Однако, в 2011 году в московском Историческом музее происходила выставка советских раритетов «Что написано пером...», где выставлялась и книга со сталинской резолюцией без мягкого знака9. Довольно трудно предположить, что нашёлся ненавистник тирана, который выполнил дубликат книги, снабдил его надписью с пропущенной буквой и как-то подменил в фондах музея Горького.
Между тем, мотивы тут понятны. Одни люди рассуждают так: Сталин был человеком чрезвычайно начитанным, но злопыхатели норовят представить его человеком неграмотным, позор им, позор. Другие считают, что сведение Сталина к образу анекдотичного грузина, который не может запомнить, что «„Вилька“ и „тарелька“ пишутся без мягкого знака, а „морков“ и „любов“ — с мягким» чем-то поможет в борьбе с тоталитаризмом. В обоих случаях действует знаменитое правило «(цензурировано) логики» Колмогорова: Пусть [Р => Q] и [Q приятно]; тогда Р. Иначе говоря, если нам приятно, что Сталин писал слово «любовь» с ошибками, то, значит, он писал с ошибками, и нам «всё очевидно». А если нам приятно, что он был чрезвычайно грамотным человеком, то рождается легенда о таинственном ластике-стиралке. Итак, появление мягкого знака (или его исчезновение) остаётся не до конца понятным.
За этими спорами о правописании теряется более важный вопрос. Может ли некто считать, что что-то из его личных открытий сильнее «Фауста» (или романа «Война и мир»)? Следует дать парадоксальный ответ: товарищ Сталин проявил себя как модернист, несмотря на то, что тоталитарное государство предполагало жёсткую пирамиду ценностей, похожую на новогоднюю ёлку со звездой на макушке. Архаичное сознание принимает эту пирамиду как данность, отсюда и жёсткий ответ школьной учительницы на мнение «А мне Толстой скучен». Обычно на это говорили: «Нужно работать над собой, больше читать, развиваться, и ты встанешь в строй туристов, посетивших Гизу культуры и фотографирующих пирамиду: вот Пушкин, под ним Толстой и Достоевский, а надо всем, из звезды социалистического реализма, выглядывают, как птицы Горький, Маяковский и Фадеев». Звезду на этой ёлке уже отменили, но сам принцип иерархии остался, потому что без иерархии страшно жить в подлунном мире. Волки зайчика грызут, пожил ты в одной квартире, вот тебя на суд ведут. Страшный суд, ужасный суд, там грызут и сям грызут.
Но что самое интересное, так это то, что никто пока не написал ностальгического романа про молодых владельцев AT 286, да такого, чтобы в издательской аннотации небрежно бросить: «Эта штука посильнее „IBM PC для пользователя“ Фигурнова».