СЛОВО О ВСЕВОЛОДЕ КОЧЕТОВЕ
(инициативник)
Всеволод Анисимович Кочетов (1912 — 1973)
Кругом измена и трусость, и обман!
Николай II. Дневник от 2 (15) марта 1917 года
Страшнее Врангеля обывательский быт!
Владимир Маяковский
Слово «инициативники» странное, а в старом советском «Словаре атеиста» и вовсе означало секту «общин и верующих, отколовшихся в 60-х гг. от церкви евангельских христиан-баптистов. Деятельность «инициативников» отличается крайне антиобщественной направленностью»1. А так-то, всякий человек, читающий шпионские романы, знает, что «инициативником» называют человека, самостоятельно предложившего свои услуги.
Власть же чрезвычайно не любит, когда лишается выбора. Вернее даже, она лишается власти в тот момент, когда её подталкивают к пусть даже и выгодному ей выбору.
Поэтому с «инициативниками» постоянно происходят какие-то неловкие истории.
Вот бывшие футуристы приходят к Советской власти и говорят: «Мы очень революционны, мы сделаем тебе коммунистическое искусство! Приди и володей нами!»
А Советская власть отворачивается и даёт им пайку второй категории.
Вот писатель Оруэлл кричит: «Да вы не умеете бороться с коммунизмом! Эй, возьмите меня, я сдам вам всех, я ведь сам из этих!»
А Британия говорит ему: «Отойди, милейший, от тебя курицей пахнет».
Константин Симонов, который в сталинское время не держал портретов Сталина в своих кабинетах, чтобы не казаться излишне преданным, после смерти Сталина – повесил его на стену, чтобы доказать себе и другим, что не похож на флюгер, а предан без лести. И довольно быстро отправился в почётную ссылку в Ташкент — корреспондентом «Правды».
Евгений Петров писал о своём соавторе: «Он был принципиален до щепетильности, всегда откровенно говорил то, что думает, никогда не хвастал, глубоко и свирепо ненавидел все виды искательства и подхалимства (и особенно самую противную его разновидность — литературное подхалимство). Он прекрасно знал цену дутой славы и боялся её. Поэтому он никогда не занимался так называемым устройством литературных дел, не просил и не желал никаких литературных привилегий. Это ему принадлежит выражение: “Полюбить советскую власть — этого мало. Надо, чтобы советская власть тебя полюбила”»2.
Это хорошие примеры юноше, обдумывающему житьё.
Писатель Кочетов родился в Новгороде, пятнадцати лет от роду переехал в Ленинград, окончил там судостроительный техникум, потом отчего-то стал агрономом, и наконец, начал работать корреспондентом «Ленинградской правды». Там, уже во время войны он стал пенять начальству за излишнюю секретность. Его тут же выгнали и с работы, и из партии, но потом восстановили. В этой истории важно то, что это была критика не справа, а «слева», то есть Кочетов считал себя большим коммунистом, чем какие-то бюрократы.
После войны он стал писать прозу. Она забыта, и не только повести, а даже знаменитые некогда толстые книги роман «Журбины» (1952) или «Братья Ершовы» (1958). «Журбины» были посвящены работе судоверфи (образование и опыт работы пригодились), и их опять хвалил Шолохов (он вообще много хвалил Кочетова).
В результате Кочетова назначили начальником ленинградских писателей, и именно при нём травили во второй раз Зощенко и фактически добили его. Всё от того, что Кочетов как-то запаздывал колебаться в соответствии с генеральной линией партии. Без лести преданность жёсткой сталинской эстетике была уже не в моде, и, после нескольких скандалов, Кочетова перевели в Москву.
С 1955 года он был главным редактором «Литературной газеты», а потом — главным редактором журнала «Октябрь». Говорят, ему протежировал Суслов, с которым они были немного похожи. Кочетов был десять лет (1956 – 1966) членом Центральной ревизионной комиссии КПСС, оставаясь человеком скромным, принципиально аскетичным в каком-то смысле. И при этом, продолжал воевать со всеми отступлениями от партийной линии и тем, что он считал либерализмом в литературе. Ещё при Хрущёве он написал роман «Секретарь обкома». Сейчас он требует объяснений, а тогда все понимали, что там выведены реальные персонажи – секретарь Рязанского обкома и воображаемый секретарь Вологодского.
Ну и имело место знаменитая «журнальная война» между «Октябрём» и «Новым миром», причём степень противостояния была такая, что, что на XXII съезде партии Кочетову устроили обструкцию. Съезд как раз был, по тогдашним меркам, «либеральным», Сталина вынесли из Мавзолея, а когда в «Октябре» стали ругать фильмы «Летят журавли» и «Девять дней одного года», позиция «Октября» стала одиозной.
Кочетова стали хвалить китайцы, что не прибавило ему очков в глазах начальства, а после смещения Хрущёва его стала критиковать даже газета «Правда». Его убрали из Ревизионной комиссии, и его политическая карьера стала завершаться.
И вот на этом фоне был написан opus magnum Кочетова — роман «Чего же ты хочешь?»
Это был его последний роман, опубликованный в журнальном варианте (а потом, небольшим по советским меркам, тиражом в Минске). После него Кочетов пытался написать ещё одну книгу с пафосным названием «Молнии бьют по вершинам», но её не закончил. Речь там идёт о двадцатых-тридцатых, страна строит социализм, а троцкисты, зиновьевцы и зарубежная разведка мешают им. Это обычная схема такого рода, но читавшие рукопись уверяли, что там в неявной форме критиковалось общество застоя, потерявшее бдительность, опять же «слева», а не «справа», то есть с истинно-коммунистических позиций. Подробности нам однако неизвестны.
А вот «Чего же ты хочешь?» очень известен.
Над этим романом издевались, он был негласно разрешённой мишенью, потому что был «инициативным», не согласованным с начальством. Более того, Кочетов там полемизировал с итальянскими коммунистами, а отчуждение, которое возникло между европейскими компартиями и КПСС, было неудобным и всеми силами заметалось под ковёр.
Итальянцы обиделись, коммунистическая «Унита» опубликовала гневную рецензию (и не одну), и по всему, Кочетов стал очень неудобной для власти фигурой. Зиновий Паперный сочинил пародию на роман (довольно смешную) «Чего же он кочет?» За всем этим с восхищением наблюдали за границей, что вызывало бешенство в ЦК КПСС.
За Кочетова, впрочем, просили разные люди, включая Шолохова.
Так или иначе, власть решила просто не упоминать романа, как не упоминают в чопорной семье оскандалившегося родственника. Вроде бы он есть, не изъят из семейного древа, но говорить о нём неприлично.
Разумеется, номера журнала «Октябрь» стали дефицитом. «Чего же ты хочешь?», кажется, единственное охранительное произведение, которое ксерокопировали.
Прошло четыре года и случилось печальное: больной раком Кочетов застрелился из именного пистолета в Переделкино.
Ещё лет через десять в Новгороде, на улице Кочетова поставили памятник писателю Кочетову. Он довольно массивный, из розового гранита.
Но настоящий памятник ему – тот самый скандальный роман. Всякий, кто задумается о судьбе русского охранительного романа, его должен упомянуть.
В русской литературе довольно много произведений были посвящены бунту, мятежу или революции, а вот охранительных романов у нас мало. Советская власть причисляла к ним, было, «Бесов» Достоевского, но потом одумалась и справедливо решила, что Достоевский писал не про революционеров, а про настоящую хтонь, причём не русскую, а общечеловеческую. В старых учебниках литературы обычно упоминаются «На ножах» (1870) Лескова и «Взбаламученное море» (1863) Писемского. Писемского, конечно, никто не читает, Лесков велик (к тому же у него хоть и запутанный, но практически детективный сюжет: там нигилист хочет убить мужа своей любовницы), ну и это настоящий Лесков, хоть и небрежно написанный.
Но на этом список обрывается.
И получается так, что Кочетов написал первый настоящий охранительный роман после Лескова, и написал его хорошо, так, что его до сих пор читают. Нет, внимательного чтения от современной публики требовать решительно невозможно, но то, что этим текстом оперируют в разговорах куда чаще, чем романами Писемского и Лескова, очевидно.
Про эту книгу написано множество статей, и за последние годы число их стремительно прибавляется. Причём кочетовский текст начинают ругать так, что у читателя это вызывает желание в него заглянуть, и только общая лень наших соотечественников мешает это сделать.
Что происходит в романе?
В Москву приезжают иностранцы (так, кстати, начинается другой популярный тогда роман). Иностранцев тоже несколько, но на пути им попадается писатель Булатов. Если бы Воланд встретился с Булатовым, то и сам мог поскользнуться на Патриарших.
Иначе говоря, зло проникает в крепость и ищет слабые места троянцев. Оно представлено бывшим эсэсовцем Клаубергом, красоткой Порцией Браун, которая будет развращать лидеров общественного мнения, американским разведчиком Юджином Россом и белоэмигрантом Сабуровым, который, впрочем, по документам итальянец Карадонна, единственный, кто сохранил в себе что-то человеческое.
Я, конечно, забежал вперёд: было бы слишком хорошо, если четверо иностранцев появились в Москве в час необычайно жаркого заката, и прямо на первых страницах.
Нет, треть романа Кочетова проходит за тем, что автор медленно рассказывает о его героях, расставляя их, как фанерные силуэты. Сперва бывший эсэсовец заезжает за белоэмигрантом (и тоже бывшим эсэсовцем) в Италию.
Описывается нелёгкая судьба хорошей русской женщины, что вышла замуж за итальянца Бенито (потом выяснится, что он назван так родителями в честь Муссолини) и уехала с ним за границу. Тут уместна цитата «Если жена тебе изменила, то радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству»3, и тут, как раз, второе. Довольно быстро женщина понимает, что продала не тело, а душу, очень расстраивается. В конце книги она, оставив мужа, возвращается на Родину вместе с пятилетним сыном. Брошенного мужа, кстати, строго прорабатывают товарищи по партии, а потом и исключают. Но не за то, что не смог сохранить ячейку общества, а за то, что не вышел на демонстрацию и вообще оторвался от коллектива.
Но вернёмся в начало. Четвёрка нехороших героев приезжает в лондонское издательство New World (тут в меру изящный отсыл к полемике толстых журналов), и готовятся к поездке в СССР – не много ни мало – полгода. За это время им изготавливают особенный автомобиль с фотолабораторией и прочей непростой начинкой, а сами герои шесть месяцев зачем-то смотрят советскую кинохронику.
Эти полгода тратятся на то, что хор персонажей рассказывает историю противостояния двух миров. В одном месте кто-то из таинственных деятелей даже обозначает то, что в фольклоре стало «Планом Даллеса», или, по желанию фрагментом романа «Вечный зов» (1970, в редакции 1981).
У Кочетова это выглядит так: «Работа идёт со всех направлений и всем направлениям. Они, коммунисты, были всегда необычайно сильны идеологически, брали над нами верх незыблемостью своих убеждений чувством правоты буквально во всем. Их сплочению способствовало сознание того, что они находятся в капиталистическом окружении. Это их мобилизовывало, держало в напряжении, в готовности ко всему. Тут уж ни к чему не прицепишься, никак не подберешься. Сейчас кое-что обнадёживает. Мы исключительно умело использовали развенчание Сталина. Вместе с ниспровержением Сталина нам удалось… Но это потребовало, господа, работы сотен радиостанций, тысяч печатных изданий, тысяч и тысяч пропагандистов, миллионов и миллионов, сотен миллионов долларов. Да, так вместе с падением Сталина, продолжаю, нам удалось в некоторых умах поколебать и веру в то дело, которое делалось тридцать лет под руководством этого человека. Один великий мудрец нашего времени – прошу прощения за то, что не назову вам его имени, – сказал однажды: “Развенчанный Сталин – это точка опоры для того, чтобы мы смогли перевернуть коммунистический мир”. Русские, конечно, тоже всё поняли. В последние несколько лет они возобновили свое коммунистическое наступление. И это опасно. Им нельзя позволить вновь завоёвывать умы. Наше дело сегодня – усиливать и усиливать натиск, пользоваться тем, что “железный занавес” рухнул, и повсюду, так называемо, наводятся мосты. Что мы делаем для этого? Мы стремимся накачивать их кинорынок нашей продукцией, мы шлём им наших певичек и плясунов, мы… Словом, их строгая коммунистическая эстетика размывается. И ваша “операция”, герр Клауберг,– сказал он на чистейшем немецком языке,– послужит одним из мостиков, одним из троянских жеребёночков, которых мы постоянно преподносим партийным московитам!»4
Потом в романе появляется семья Феликса (названного в честь Дзержинского) Самарина, работающего инженером на заводе, образцовая советская семья. За ней выплывает необразцовая семья переводчицы-полиглота Ии, брат которой занимается фарцовкой. И, наконец, уже упомянутый писатель Булатов, в которого потом влюбится (платонически, потому что его кремнёвое сердце отдано другой) сама переводчица.
Появляется и семья художника, похожего на Глазунова: в нем горит искра таланта, но он пошёл кривой дорожкой дешёвой популярности и пишет портреты жён иностранных дипломатов. Он ещё встанет на путь исправления.
Как всегда, в таких романах персонажи делятся на три учётные категории: те, чьи души спасать не надо, они и так хороши, те, чьи души можно спасти, и те, кому гореть в аду.
Собственно, ничего больше в романе не происходит: четверо пришельцев ходят по городу и пытаются испортить мир советского человека, советские люди на это реагируют по-разному, все много говорят, а потом иностранцы улетают, ничего особенно не разрушив.
Писателю Булатову достаётся свет кремлёвских звёзд, потому что покоя он не заслужил, а переводчица улетит в Индию.
Но дело не в сюжете, он в таких описательных романах, и не должен развиваться стремительно, а в том, как это описано.
Вот человек-кремень Булатов приходит со своей Ией в Дом дружбы на Калининском проспекте, где принимают итальянцев (не надо забывать, что в этот момент строится Волжский автозавод, где будут выпускать приспособленную к советским дорогам модель «Фиата»). Итальянцы пожирают глазами красивую женщину, а она мечтает о своём спутнике. После приёма с иностранцами им не хочется расставаться, и они решают погулять. Булатов сажает Ию в свою машину, и мчатся по ночным улицам. Автомобиль несёт их прочь от центра по Можайскому шоссе, затем они сворачивают и едут через лес. В другие времена это было бы завязкой романа о маньяке (сексуальное напряжение там нарастает с каждой строчкой), но вдруг машина останавливается и пара выходит в ночную черноту.
Перед ними оказываются ворота Ближней дачи Сталина.
В этом месте, перед недоступным капищем, куда девушку привезли как бы для инициации, происходит разговор о термине «сталинист», ну и о разных других романтических вещах вроде смысла жизни.
Кругом тишина, занимается рассвет, скоро в Кунцеве закричат петухи. Ворота закрыты, но так и хочется сказать: «пока закрыты».
Это совершенно прекрасная сцена, и вообще неверно описывать «Чего же ты хочешь?» как образец социалистического реализма. Это реализм магический.
Человек-кремень усмиряет иностранную ведьму одним магическим движением: он хлопает её по заду, и отпечаток его богатырской ладони жжёт её потом вечно. В отместку она устраивает молодым московским интеллектуалам стриптиз. Мир может перевернуться, но тут снова появляется человек-кремень Булатов, и мир, повисев на краю, оказывается спасён.
Слова «Чего же ты хочешь?» произносит, кстати, вовсе не твердокаменный коммунист, а белоэмигрант Сабуров, он проповедует любовь к Родине молодому человеку, временно подпавшему под тлетворное влияние западных ценностей.
Почему люди не перестают обращаться к этому охранительному роману? Тут несколько причин.
Первая в том, что, хоть герои там и говорят на нечеловеческом языке, он нескучный, а уж по сравнению с современной прозой, с её вымершими редакторами и корректорами, написан просто хорошо. Нигде и ни у кого, подъезжая к станции, не слетает шляпа, сюжетные линии подвязаны, смысл происходящего понятен. И когда его ругали за бездарность полвека назад (и сейчас), то можно было подумать, что люди ожидают от «Чего же ты хочешь?» бунинского слога.
Теперь, когда даже самые отсталые слои населения знают, что такое Вселенные супергероев, представьте комикс, где четверым злодеям противостоит Человек-кремень Булатов с товарищами. Придираться к трескучим монологам резонёров всё равно что ругать в этом комиксе надписи в пузырях-бабблах за отсутствие метафор.
Вторая причина в том, что перед нами настоящий роман с ключом.
Сама традиция roman à clef — очень старая. Несколько веков подряд люди писали романы, в которых их современники были выведены под псевдонимами. Прототипы не всегда угадывались, поэтому к сочинению прилагался ключ (здесь возникает некоторая дистанция безответственности — мало ли кто считает, что плут N. — это граф NN, автор за вложенную бумажку ответственности не несёт). Ключ, то есть, список действующих лиц с расшифровкой дожил до наших времён. Я сам видел такой — на тонкой папиросной бумаге, вклеенной между страниц «Алмазного венца»5.
Русская литература ХХ века знает несколько знаменитых романов с ключом — «Скандалист или Вечера на Васильевском острове» Каверина, уже упомянутый «Алмазный мой венец» Катаева, «Таинственную страсть» Аксёнова. На самом деле, таких текстов куда больше — ключи подбирают к набоковским романам и к книгам современных авторов.
Автором движет целый ворох желаний: и некоторое озорство, и желание, чтобы героя угадали, и понятное соображение держаться подальше от судов, адвокатов и скучных слов «оскорбление чести и достоинства». А читателя влечёт к роману с ключом (помимо художественных достоинств, которые могут оказаться и неочевидны), стремление понять «как там было на самом деле». Иногда это спокойный интерес, но чаще то самое, описанное Пушкиным, волнение общества после опубликования дневников Байрона.
Так получилось, что стиль современных романов с ключом русского извода задали писатели. Именно их жизнь вне письменного стола стала предметом обсуждения. Судьба писателя давно стала сюжетом дополнительного тома к его собранию сочинений. Часто его жизнь куда интереснее, чем его книги. И, даже если они хороши, на всех писателей не найдёшь квалифицированных читателей, а литературный анекдот, коллизия из писательской жизни — вот они.
Именно этим и обусловлен интерес читателя к романам с ключом. В них личная жизнь, и нечто подлинное, то, что от нас скрывали, «живёт с сестрой, убил отца».
Там можно сказать то, что не оспоришь в судах и что не влезет в скупые строчки энциклопедии.
В общем, романы с ключом — совершенно прекрасный и востребованный жанр, и у людей, рассуждающих о кочетовском романе, под рукой есть тоже ключ:
Отвратительный марксист-ревизионист Бенито Спада — один из главных западных популяризаторов советского модернизма, итальянский литературовед Витторио Страда, который действительно женился на русской женщине, но счастливо прожил с ней всю жизнь. Порция Браун – славистка Ольга Андреева-Карлайл или корреспондентка «Life» Патриция Блейк художник Антонин Иоакимович Свешников очень похож на Илью Глазунова, а поэт Савва Миронович Богородицкий и вовсе сочетание несочетаемого: Владимир Солоухин и Андрей Вознесенский в одном лице.
Но «Чего же ты хочешь?» — не просто роман с ключом, а литературная энциклопедия. Вернее, «энциклопедия идей идеологии и литературной жизни»: с отступлениями, декларациями, пророчествами и рассуждениями.
Что ни абзац, то идеологическая установка, «расставленный акцент», предложение идеологической формулировки, вот такое это собранье пёстрых глав, полусмешных, полупечальных. Причём Кочетов осыпает читателя разными историями, как из рога изобилия. Только из его книги советский читатель мог узнать сюжет утопии «За чертополохом», который написал атаман Краснов. Именно в кочетовской книге перечислялись, правда, чуть с изменёнными именами, некоторые насельники Печёрского монастыря. Именно оттуда многие читатели узнавали цитату из «Окаянных дней» Бунина про Маяковского, и на страницах «Чего же ты хочешь?», кажется, впервые упоминались «Посев» и «Грани», а так же книга Анатолия Дарова «Блокада». Десятки, если не сотни деталей, каждая из которых имела смысл, скачут по страницам. (Можно было бы сказать, «как блохи», но тут я умерил иронию – дело-то серьёзное.)
Причём Кочетов всё время балансирует вокруг одного, но очень важного парадокса: если Советская власть крепка, то отчего её могут уничтожить книги Пастернака и Мандельштама, не говоря уж о стриптизе? Если не только любовная лодка, но и дело Маркса-Ленина могут разбиться о быт, то впору задуматься о силе учения, что «всесильно, потому что оно верно»6. Отчего такой страшной угрозой для него становится песня «Я был батальонный разведчик»? Почему идеология может проиграть в этом соревновании?
Такой роман хорошо издавать с обширным комментарием, но не уверен, что серия «Литературные памятники» к этому уже готова.
Нечего пенять на стиль, получше многих, даже нынешних. «Тля» (1964) Шевцова (я прочитал её за вас), которая сосредоточилась на борьбе с формалистами в живописи (в финале там упоминается визит Хрущёва в Манеж), текст куда более слабый. Или, написанный лучше роман Белова «Всё впереди» (1987), может поспорить с кочетовским романом по популярности? Нет, не может. Он не стал таким символом, как «Что же ты хочешь?», как бы ни выигрывал его слог в сравнении.
Кроме приведённых выше причин, это ещё и книга, написанная кровью сердца, а не по заказу начальства. Крик души, причём совершенно искренний: начальство разлагается, молодёжь в опасности, наше спасение в аскетизме и вере.
Но история нам всё время показывает, что аскетизм, отречение от быта, не может владеть народом долго. Быт прорастает через трещины в асфальте, сквозь бетонные стены. Людям мало разрешённого, а хочется интересного. Как удержать плотину – непонятно. И про этой книге сразу видно: человек мучается всерьёз, «высказывает себя», а не халтурит ради денег или званий.
Инициативник.