СЦЕНА В КАБИНЕТЕ

Китаев звал снова, заставил нас даже обещать посетить его на будущей неделе, но я побаиваюсь этого жестокого педанта и едва ли сдержу свое обещание.

Александр Бенуа. Дневник (1917)

Есть очень странная искусствоведческая история, связанная с художником не то, что бы неизвестным, но известным странно.

Это Ахмед Ибадуллович Китаев (1925 — 1996).

Он родился в Мордовии, причём рассказывают, что дед его был учёным муллой, причём выписывал из-за границы журналы на турецком, арабском, фарси и английском. В английский верится, такие самоубийственные подписки бывали в двадцатые годы прошлого века.

В 1930 года из Мордовии семью (закономерно) выслали в Сибирь. Дальше биографы сообщают о странном зигзаге семейной истории — мать Китаева оказалась во время войны на Донбассе и казнена немцами, за что — непонятно. Старший брат погиб под Сталинградом. Но и появляется загадочное письмо Сталину, благодаря которому мальчика послали учиться. На фронт он не попал и учился с 1940 по 1945 год сперва в Московской средней художественной школе, а затем в МГХИ им. В. И. Сурикова, который закончил в 1950.

Тогда же и начал выставляться. В пятидесятые Китаев писал жанровые картины, а в шестидесятые — портреты.

В 1955 году он создал картину в стиле советского Федотова, что называлось «Родное дитя на периферию!» Время было специфическое: в годы Оттепели переселять людей в приказном порядке оказалось не так прост. Это вообще очень интересная тема, когда государственный механизм понимает, что его возможности ограничены. Вот только что он был всесилен, а теперь нужно как-то уговаривать подданных. Но выпускникам институтов грозило распределение – выбор места работы не всегда по собственному выбору. И это не то чтобы отработка бесплатности образования. Только 6 июня 1956 года Постановление Совета Министров СССР отменило плату за обучение в старших классах средних школ, в средних специальных и высших учебных заведениях.

Вернёмся к творчеству Китаева. Его картина «Урок в вечерней школе» известна как-то меньше, не говоря уж о «Выпускницах». Однако самое известное произведение художника написано в начале карьеры, в 1950 году и называется «Пушкин и Бенкендорф».

Картина эта висела в холле гостиницы «Центральная» на Тверской улице. Эта гостиница была уже на моей памяти вылущена, как орех, где оказалась картина — непонятно. Я не верю в злой умысел — это не бронзовая фурнитура, которая пропала из гостиницы «Москва» перед сносом. Куда пристроишь Пушкина с Бенкендорфом в наши времена (порознь ещё бы получилось)?

Дело в том, что изображение этой пары — онтологическая деталь советского школьного образования.

Да и сейчас — нужно школьнику сделать презентацию, и поисковая машина радостно подсказывает ему это изображение на вопрос о социальной позиции Пушкина.

А уж полвека назад она просто была иллюстрацией в школьном учебнике.

Но внимательный зритель найдёт в двойном портрете много удивительного:

— герб империи странной формы. Он проступает из стены, как запутавшееся в ней привидение.

— книга, лежащая на столе. Она повернута для чтения наружу. (Либо Бенкедорф читает справа налево — всяко может быть).

— канделябры странной формы и высоты. Канделябры эти расставлены прихотливо, как для инопланетян.

— на столе там вообще сущая анархия — не поймёшь, где перед, где зад. По тому, где гусиные перья и чернильница, можно сориентировать стол, но смущает его форма со скосами в сторону посетителя.

— на стуле слева какая-то верёвочка, как в музее, которую вешают, чтобы посетители не сидели на мемориальной мебели. (И это другой стул, нежели чем те, что в гарнитуре у стены, сиденье у него перетянуто красным, а не золотистым материалом).

В руке у расхристанного Пушкина не то перчатка, не то платок. Последнее было бы прекрасным зачином сюжета: «Александр Сергеевич, я позвал вас сюда, чтобы сказать важную вещь. Государь дал мне этот носовой платок, чтобы я утирал слёзы несчастным. Но я стар и немощен, у меня Альцгеймер. Так что этот платок — ваш. Можете передавать свой перстень кому хотите, но платка никому не давайте. Особенно этим разночинцам».

И нужды нет, что картина 1954 года. Великая сила жанрового искусства заключается в том, что картину можно теперь трактовать как «Шеф жандармов и главный пропагандист империи обсуждают правку в стихотворении “Клеветникам России”. Государь сказал “Надо”, а поэт ответил “Есть”». 

И в этом универсальное свойство такой живописи.