ГРУШИ КРЕМЛЯ

Только дайте фотографии — можно сделать что угодно. Фотограф, получивший отказ от невесты и имевший её фотографии, сделал из них монтажи, изображавшие отца с дочерью, и разослал их. Новый жених дочери получил тоже. Сделано было так, что даже эксперты потом разошлись во мнениях. Брак расстроился, девушка покончила с собой.

Евгений Замятин. Записные книжки.

Есть круговые движения историй в общественном сознании.

Люди повторяют что-то душещипательное и передают дальше эту историю точь-в-точь, как горящую палочку в игре «жив курилка». История с казнённым психологом (дополненная отчего-то фотографией Хантера Томпсона) пошла, кажется, уже на третий круг за последние лет десять. Она, кстати, одна из немногих историй с фиксированным авторством1.

Есть одна фотография, которую я бы условно назвал «Груши на фоне Кремля». Её история (от лица фотографа) рассказывались так: «В 1986 году я в очередной раз приехал в СССР в командировку. На этот раз меня поселили в гостинице „Националь“ с прекрасным видом на Манежную площадь и Московский Кремль. В один из скучных вечеров после рабочих съемок я сидел у себя в номере и думал, чем бы себя занять. Достал камеру и начал фотографировать вид из окна. Получалась эдакая туристическая открытка — чего-то явно не хватало. И тут я вспомнил про груши, привезённые с собой (в перестроечном СССР на фрукты был особый дефицит), и подумал, что они смогут разгрузить обстановку. Я стал раскладывать их на подоконнике, как вдруг заметил, что по брусчатке в сторону Манежной площади движется правительственный кортеж Горбачева, состоящий из представительного ЗИЛа и машин сопровождения. Я навёл на него объектив, радуясь, что получу необычный кадр. Но службе безопасности Михаила Сергеевича это не понравилось. В считанные секунды (я еще не успел ничего понять) раздался выстрел. Почти беззвучный. В страхе я отпрянул назад. Понимая, что с этими людьми шутки плохи, я решил в окно больше не высовываться и сидел тихо, пока кортеж не миновал. Натюрморт из-под подоконника с одной из груш, помеченной выстрелом, — это всё, что осталось мне на память от этой истории. Но жизнь фотографии на этом не закончилась. Журнал National Geographic купил её за рекордно высокую сумму: $220 000».

История эта пользовалась спросом, пока добрый мой товарищ Александр Гаврилов не перевёл настоящее воспоминание фотографа: «Знаменитая фотография, сделанная Сэмом Абелем в Москве в 1983. Сквозь полупрозрачную занавесь мы видим подоконник с семью грушами, сияющими в предзакатном солнце, за которыми различимы шпили Красной Площади. Абель приехал в Россию, чтобы сделать цикл фотографий о жизни Толстого. Дни напролет за ним, как тени, таскались местные силовики, видимо, предполагавшие в нём шпиона. И вот в воскресенье в своей комнате в отеле он обнаружил, что разложенные по подоконнику груши могут сделать карточку интересной. И вот — он работал над композицией 12 часов, пока вечерний ветерок не приподнял занавеску в идеальное положение. Фотография, которая получилась в результате, говорит о мечтательности отдельного человека посреди паранойи Холодной Войны. Советский Союз возглавлял Андропов, президентом США был Рейган и отношения между двумя странами всё ухудшались. „Люди спрашивают меня, зачем я работал над композицией так долго“ — написал Абель в ответ на моё письмо про эту фотографию. — „Я всегда отвечаю: чтобы утешиться и обрести покой“»2.

Многие начали размышлять о fake news, меня ж больше интересует сам миф.

Модная тема развеется ветром, а когда ты небогат — лучше рассуждать о вечных вещах.

Если человеку очень хочется поверить в какой-то сюжет, так никто ему не сможет в этом препятствовать

У Ролана Барта, говорят, есть мысль о том, что миф — сам себе оправдание. Само существование мифа является его доказательством. Если какая конструкция возникла, значит, общественное сознание именно в ней и нуждалось.

Генезис истории очевиден: она растет из городской легенды о застреленном гаишнике, который пытался померить скорость кортежа с помощью известного всем радара, похожего на пистолет. Собственно, я знаю несколько городских легенд по этому поводу — только тут это перенесено не просто в вегетарианское, а в совершенно диетическое время середины восьмидесятых.

Мне рассказывали тоже самое про румын при Чаушеску, но с оборотами вроде «сам я не стирал рубашку в реке, но мой брат видел человека, который знает, как это делается» — что для городской легенды совершенно позорно. Она обычно оперирует источником ближнего круга, вроде шурина или сослуживца. Избавлены от этого сюжета только вожди племён, где вовсе нет дорог и кортежей — да и то едва ли.

Сам архетип восходит чуть ли не к сказкам «Тысячи и одной ночи» — герой попадает в чужой город. Все жители прячутся, а те, кто не успел, падают ниц, потому что едет шах на слоне. Герой не успевает убежать, а теперь его ждёт казнь за то, что он видел лицо шаха (или, как вариант — лицо его дочери). Это всякому свидетелю проездов Брежнева по Москве было явлено в одном хорошем детском фильме, где царевна Будур обрела в итоге своё счастье.

Но в этой истории гораздо интереснее сам механизм веры — отчего люди вполне интеллектуальные так радостно присягают на верность, очевидно, нелепому сюжету. Какая, помилуй Бог, стрельба? Какая груша с отметиной? (Всякий человек, смотревший кино, может себе представить, как выглядит груша после попадания — для этого не нужно иметь боевого опыта). На снимке Исторический музей, а советское руководство тогда ездило через Боровицкие ворота. Но это совершенно всё равно.

Если человеку очень хочется поверить в какой-то сюжет, так никто ему не сможет в этом препятствовать.

То есть он охотно откликается на картину мира, в которой охрана руководителя Перестройки Горбачёва лихо палит по своим и иностранным (это ведь окно гостиницы «Националь») гражданам, на ту картину, в которой летом в советской Москве невозможно достать груши, и нужно их вести из Америки. Оговорюсь, что городские легенды обратного политического толка ровно такие же, и существуют по ровно таким же законам.

При этом жертвой заблуждения оказываются не простые люди — разнорабочие, водители троллейбусов или уборщицы, а именно что образованное часть общества, «интеллигенция».

Есть давняя мысль по этому поводу: «Чем образованнее граждане, тем выше их способность к переработке интерпретаций имеющейся информации в поддержку их предопределенных политических предпочтений. Это происходит благодаря тому, что более высокий уровень знаний предоставляет людям больше интеллектуальных ресурсов для саморационализации в поддержку их эмоционально индуцируемых заблуждений. В исследовании, проведенном Дрю Уэстеном с коллегами в 1998-2004 гг. с целью выявить суждения людей о законодателях и политических лидерах (в том числе о президенте) в ходе трех политических кризисов, они смогли предсказывать оценки людей в 80% случаев. Как пишет Уэстен, когда люди судят о эмоционально значимых политических событиях, познавательные ограничения имеют значение, но их последствия тривиальны. Когда ставки высоки, люди предпочитают то, что Стивен Колберт назвал „правдоподобием“ в отношении истины»3.

То есть, если человеку нужна подпорка в его убеждениях, то она производится буквально из ничего.

Очень часто говорят, что образование — залог свободы, что образованного человека труднее обмануть мошенникам (и телефонным, и политическим): «Итак, образованный человек умеет ориентироваться в мире. Зачем это нужно — понятно: „Знание — сила“. Однако нельзя сказать, что образование дает власть. Сила знания заключается в ином: оно предохраняет человека от участи жертвы. Того, кто разбирается что к чему, труднее обмануть»4.

Но оказывается, что это не совсем так. Человек, получивший некоторое, пусть и давнее, образование, очень себя за это образование уважает. Более того, любой критический взгляд на его образование вызывает отпор.

Рассказывают также, что честные учёные, анализируя «Твиттер» пришли к выводу, что ложь распространяется быстрее, чем правда5. Причём боты, которым, по сути, всё равно, распространяют фэйки и правдивые сообщения с одинаковой скоростью, а вот люди предпочитают ложь или правду, смешанную с ложью. Людям нравится ложь — потому что она создана ими самими и для них же, а правда — свойство бездушного мироздания.

О, сколько бесконечных букв написано в Сети людьми, окончившими технические вузы по поводу знаменитой задачи «Самолёт на транспортёре». Сколько чудовищных по бессмысленности исторических споров ведется людьми с «некоторым образованием».

И вот тут вступает оратор довольно специфический — Нассим Талеб. Я бы с осторожность относился даже не к нему, а к его почитателям, но вот ему говорят в интервью: «Принято считать, что СМИ манипулируют в основном мнением реднеков, „работяг“, но тому же CNN доверяют вполне образованные люди». И Талеб отвечает: «Их зрители — это те, кого я называю „интеллектуальными идиотами“. На самом деле как раз реднека обвести вокруг пальца невероятно сложно. Если ты ищешь, кого бы обмануть, лучшая кандидатура — это кто-то вроде читателя The New Yorker. Этот человек рассуждает так: если я интеллектуал (а я, несомненно, интеллектуал) — значит, я понимаю, что происходит в мире. Он презирает реднеков, считая их неспособными к критическому мышлению. При этом он не осознает простой вещи: любой человек, который не кормит себя интеллектуальным трудом, — это уже по умолчанию эксперт, поскольку его профессия непосредственно связана с реальным миром. Например, водопроводчик — эксперт по тому, как класть трубы и так далее. Их опыт основан на взаимодействии с повседневностью, и у них очень критичное к догмам мышление. Образованные люди, напротив, чаще склонны исходить из безумных идей, не имеющих отношения к действительности. И чем больше времени и сил вы посвящаете изучению макровопросов, будь то макроэкономика или глобальная политика, тем выше шансы в конечном итоге оказаться в „макродерьме“.

Почему так происходит? — продолжают спрашивать Талеба.

— Потому что образованный человек получает информацию в основном не из окружающего мира, а от других людей — из журналов, соцсетей, от разных авторитетов. Самая страшная патология нашего времени — потеря контакта с реальностью. Когда я зарабатывал торговлей на бирже, то часто сталкивался с особым типом трейдеров, которые просчитывали какой-то сценарий на компьютере, а потом пребывали в уверенности, что в действительности все будет так же. Лучший вопрос, который сбивает с них апломб: „А сколько у тебя на банковском счете?“ Потому что теоретики редко становятся богачами: человек способен принимать здравые решения, только если он включен в реальность. Сейчас существует целый класс псевдоэкспертов — некомпетентных людей, которые думают, что они компетентны»6.

Мне, кстати, всегда было интересно про доверие в нашей жизни как таковое. То, из чего мы выстраиваем нашу скорлупу (а мы все со скорлупой, иначе невозможно начинать новый день, если ничто не защищает от мира).

На одной стороне — газлайтинг (я узнал значение этого слова уже немолодым человеком), на другой стороне — абсолютное недоверие ко всему.

Вот как ты выстраиваешь систему доверия к чужим словам: «Папа, ничего не спрашивай, просто вышли денег на этот номер», «Я опоздал, потому что трамвай сломался», ну и тому подобное дальше. Речь, конечно, не о том, что образование — вред.

И даже не о том, что образование не может быть достаточным свойством для производства рационального суждения. Это мысль как бы очевидная.

Речь о том, что механизм обработки внешней информации может быть натренирован в каждом.

Для этого нужно немного — чуть меньше самолюбия и чуть больше аккуратности, вроде той, какая бывает при решении школьных задач.