ОБНУЛЕНИЕ

Говорят, скоро всем бабам обрежут задницы и пустят их гулять по Володарской. Это неверно! Бабам задниц резать не будут.

Даниил Хармс

«Обнуление», кажется, стало ключевым словом. И дело не только в политической истории России, со всеми этими немного смешными спорами об обнулении президентских сроков. Речь идёт о том обнулении, которое страстно возжелало множество людей во время начавшейся пандемии.

Обыватель часто ждёт обнуления. Обнуление — что-то вроде прощения прошлых ошибок, и тут хорошо бы процитировать себя самого. Я как-то писал роман на заказ, но контроль за мной был слаб. Оттого я сделал повествование абсолютно центонным, разбавляя его только своими досужими рассуждениями. Персонажи там выжили после непонятного катаклизма (это был известный сорт романов, которые называются неприлично-коряво «про постапокалипсис», что не термин, а тест на трезвость). И вот один из героев говорил: «Сразу после Катаклизма множество людей — из тех, кто спасся — было в эйфории. Для них это было освобождение. Ведь раньше они мучились, переживали, суетились. В их жизни было начальство, семьи (где часто счастья никакого не было), и, главное, соображение о том, что они — неудачники. Они недостаточно зарабатывают, у них не сделан ремонт, не достроена дача... И тут — бац! Всё исчезло. Конечно, жизнь теперь была не сахар, и болеть стали больше, но те, кто по-настоящему болел, быстро вымерли.

А вот те, кто пришёл в такое упрощённое состояние, чувствовали себя очень комфортно. Это был второй шанс для неудачников — и, главное, никакого офисного рабства. Ведь у нас масса людей занималась не своим делом — просиживала штаны в конторах, с нетерпением ждала пятницы, чтобы радостно напиться, пить всю субботу и воскресенье, сносить упрёки нелюбимых жён или мужей, с ужасом думать, что дети непослушны, попали в дурную компанию, понимать, что годы уходят, а ничего не сделано. Узнавать с завистью, что сверстники разбогатели, уехали за границу и вообще — успешнее тебя. Нервные мучения всегда тяжелее физических — к физическим ты привыкаешь или умираешь, в зависимости от их тяжести. А тут, после Катаклизма, в одночасье, разом успех стал осязаем. Успех — это то, что ты жив, что ты получил пайку. Это новое Средневековье, о котором так долго говорили. Ну, ты не знаешь, но поверь, что говорили. И это гораздо более простая цивилизация, чем была. В ней есть все те же связи начальник-подчинённый, но теперь это хозяин-работник. Марксизм — ты не представляешь, вообще, что такое марксизм, но поверь, моё поколение всё было на нём воспитано, так вот марксизм снова стал настоящим, мир — понятным. Вот они, вот мы. Вот еда, а вот одежда»» .

Обыватель, столкнувшийся с катастрофой, часто воображает себя лермонтовским парусником. Начинается мятежное выкликание бури с дивана. Бури иногда действительно приходят на зов, и обыватель быстро обнаруживает, что его ждёт не судьба атлета на мотоцикле, несущегося по пустыне, да ещё и с красоткой на заднем сиденье. А ждут его болезни и смерть, судьба зомби в массовке — третьего в пятом ряду. Одиночки выживают только в фильмах. Продлить существование могут лишь структуры. Шансы есть у жёстко организованных общин, сект и дисциплинированных бандитов. Сказать по совести, они-то ещё некоторое время помучаются, но уж если Апокалипсис настоящий, то живые позавидуют мёртвым — в этом одноногий Сильвер был прав. Но всё равно: быть членом общины тяжело, а то обнуление, где есть мотоцикл и красавица, что тебя обнимает, многим нравится.

Но когда прошёл первый страх и паника пандемии, люди принимаются строить планы на будущее. Им кажется, что обнуление уже произошло, и вот мы отстроим всё наново, вместе с карточными столами и пригожими девицами. Иногда на эти сеансы психотерапевтического выговаривания зовут фантастов, путая их с предсказателями. От них ждут искромётных шуток, описаний стеклянных дворцов из снов Веры Павловны и сладких картин медицины будущего. Из этого ничего не выходит, фантасты — предсказатели неважные (Если бы у кого-то были нормальные версии, то мы бы, открыв глаза, не узнали Нью-Йоркской фондовой биржи). Поэтому все постэпидемические прогнозы никуда не годятся. Но перемены в финансировании действительно будут: финансирование медицины и медицинской бюрократии поменяется, поменяется отношение к экологическому распилу.

У фантастов, есть другой непобиваемый козырь — они с помощью читателя исследуют этические конструкции. Этика — куда круче технологии меняет мир. Хотя и тут мало что нового: базовые гипотезы довольно давно проверены — например, в 1942 году. Скажем, в момент реальной опасности этика возвращается к доцивилизованному периоду. Самая культурная (без преувеличения) нация Европы вдруг начинает совать своих граждан в печку вместо поленьев. Так и с эпидемией: — если нации достаточно напуганы, то звериное начало преобладает, вплоть до идеи сбросить на очаг эпидемии атомную бомбу (это как раз упоминается в повести братьев Стругацких «Обитаемый остров», одной из немногих советских антиутопий). Напуганные люди готовы на любую людоедскую перемену, а когда сытые — так вроде и ничего, можно иметь с ними дело.

И это не цивилизационный откат. Вы, когда вечером домой приходите (и извините) раздеваетесь — это откат? Нет, это ваше нормальное состояние. Так и здесь, но есть другая крайность — обыватель начинает обслуживать свой страх: а, откат цивилизации, гонки мотоциклов по красной пустыне и прочий безумный Макс.

Но у обнуления есть и вторая опасность — люди начинают плохо работать. Мы все, да, и ты, и я, дорогой читатель, не очень любим работать. Людей очень легко развратить, если дать им повод для оправданий. Они будут обслуживать свою травму, думая, что Конец света (или любая другая опасность) позволяет им плохо варить сталь, спустя рукава красить заборы, путать шифры, выдавая книги в библиотеке. Меж тем настоящее человеческое мужество заключается в том, что старушка продолжает поливать цветы, даже если видит в окне вспухающий ядерный гриб. И это всяко лучше, чем с воплями носиться по улице.

Сейчас много говорят о том, что жизнь человечества сильно переменится после пандемии — например, наступит цифровой фашизм (да телефоны давно следят за нашими глупыми тайнами), или мы все перейдём в Сеть и отдалимся друг от друга на социальную интернет-дистанцию. И что-то нужно сделать, как-то подготовиться, будто купить загодя гречку.

Всё это — ужасные глупости. В человечестве ровно ничего не меняется, но это не означает спокойной жизни. У нас ворох проблем, экономика наша нехороша, работаем мы не то чтобы отчаянно, и уж с честностью к общественным деньгам дела в нашем Отечестве обстоит, как всегда. Нет, примеры того, как нация сплачивается перед лицом испытаний, есть, и не только в наших краях. Много лет назад перед Палатой Общин вышел человек, похожий на злобного Винни-Пуха, и сказал: «Я не могу предложить ничего, кроме крови, тяжёлого труда, слёз и пота. Нам предстоит суровое испытание». Время было угрюмое, и Уинстон Черчилль, произнося эти слова, понимал, что Британия осталась с Гитлером один на один. Беда многих людей — вера в чудо обнуления, в то, что встряхни нас, надавай нам мироздание пощёчин, так мы — ух! — сразу победим всё и всех.

А ничего такого не бывает, счастье растёт медленно, как английский газон.