ИНТИМНОЕ

Следи за собой, будь осторожен.

Виктор Цой

Человечество всё время пересматривает свои нравственные нормы, и это чем-то напоминает тот самовар, которым так возмущался иностранный консультант в Москве: «Да, а чай? Ведь это же помои! Я своими глазами видел, как какая-то неопрятная девушка подливала из ведра в ваш громадный самовар сырую воду, а чай между тем продолжали разливать. Нет, милейший, так невозможно!»1 Проблема в том, что пафос «добро остается добром — в прошлом, будущем и настоящем!»2 — оказывается довольно зыбким. Этика понемногу разбавляется холодной водой реальности. И да, это возможно.

Одной из первых жертв на этом пути стала настоящая интимность. Но не та, которой торгуют в укромных магазинах под розовыми неоновыми вывесками, а тайна переписки и разговоров. Технологии привели к тому, что всякое слово фиксируется.

Раньше злословие – истинное и мнимое – улетало на ветер. Все начали записывать не только разговоры, но и сами мысли в публичном пространстве. В былые времена человек откроет окошко и крикнет: «Негодяи!», а тот самый ветер отнесёт его слова прочь. Ну и окошко надо прикрыть — дует. А теперь весь двор облеплен бумажками: «Негодяи!», «К ответу!», «Доколе!», а мы их и читаем. Мне скажут, что можно всё это не читать. В том-то и дело, что невозможно. Такое пожелание похоже на снобистскую фразу: «Можете не обращать внимания на рекламу». Ну так она на автобусной остановке, мигает на доме напротив, её крутят в трамвае, она у таксиста в радио. Есть резон запереться в башне из слоновой кости, но в нашем веке это искусство уже утрачено.

Более того, рано или поздно, ваши остывшие слова могут найтись. Среди протокола опознания особое место занимают скриншоты (Шишков, опять прости!). Когда-то оторопь вызывал писатель Смекайло, придуманный Николаем Носовым. Смекайло ставил под столом бормотограф, иначе говоря, магнитофон. Записи близких людей были нужны ему для романа. Теперь скриншоты переписки делаются на всякий случай, смартфоны записывают разговоры впрок, и всё это становится аргументом в ссорах и спорах. Раньше перлюстрация была делом государства, нынче стала частью общей жизни. Человек в социальной сети не всегда понимает, что остаётся всё, и электронные письма не горят, как рукописи. Совет вести себя осторожнее не работает, потому что любая фраза может и обязательно будет истолкована неверно. Она опаснее платка Дездемоны, потому что создаёт иллюзию документа. Не говоря уже о сознательной подделке.

Социальные сети превратили столь любимые отечественным говорящим классом кухонные беседы в чуть другой, более комфортный жанр, но дополнили его одной деталью. А именно — добровольной установкой бормотографа, который запихивают под стол не офицеры тайной полиции, а сами участники.

Любая частная переписка уязвима, но раньше для этого нужно было выпустить из рук письмо, а теперь письменными стали сами разговоры. Социальные сети пытаются это как-то регламентировать с помощью пометок «личное» или «для друзей», но когда это было препятствием для человека? Этика всегда упирается в простое объяснение: «Почему он это делает? Потому что может». Раньше фиксировать разговор было сложно, а теперь – проще простого. Отелло общественного мнения никогда не занимается исследованием, а действует. И это очень важный переход в этике человеческого общения.

Сейчас интимное подвергается страшной атаке именно потому, что человечество «может». Улицы и дома покрылись камерами, сети которым позавидовали бы в Океании. Люди научились читать чужие письма, не заглядывая никому через плечо.

Есть очень много градаций приемлемого в речи — то, что ты говоришь устно, что пишешь, что произносится, дополненное мимикой, что сказано в особый момент. Но вот уже мимики нет, момент другой, шутка ныне сочтена расистской, а мимолётная идея досуга — харассментом. Причём всё это срока давности не имеет, как писали в одном знаменитом романе: «И родители не в порядке, и сам он, между нами говоря, имел аптеку. Кто же мог знать, что будет революция. Люди устраивались, как могли, кто имел аптеку, а кто даже фабрику... Я лично не вижу в этом ничего плохого» . Дурное увидят чужие в нужный им момент.

Причём любое, буквально любое проникновение в частный разговор можно оправдать общественной пользой. Это чаще всего и происходит. Но и человек так устроен, что не может себя удержать от ознакомления с чужой тайной. Мало кто запретил себе смотреть на печального футболиста в ванной, ссору светских дам, нескромную фотографию или стёртую, но сохранившуюся на скриншотах, остроумную перебранку. Не осудить – это ещё пока возможно, а вот не ознакомиться – наивная надежда.

Рецептов поведения обычно предлагают два: во-первых, строго смотреть за списком адресатов, и, во-вторых, не писать лишнего. «Говорите только доброе, честное, понимаемое однозначно», — советуют люди, которых я успею до окончательного запрета этого слова назвать «идиотами».

Оба плана спасения совершенно безумны. Всякого, кто уповает на тщательный выбор окружения, можно спросить, знаком ли он с какими-нибудь разводящимися супругами. А ведь, поди, они вступали в брак не для того, чтобы судиться и делить что-то. Люди меняются, ссорятся, любовь кончается, а наивные интимные снимки голых партнёров превращаются в акт мщения. Второй план тоже не работает: если запретить себе возможность откровенного разговора, то просто сойдёшь с ума. Как бы ты не выбирал укромный уголок и слушателя, ты всё равно рискуешь. В этот момент из-за портьеры высовывается папаша Мюллер и произносит: «Что знают двое, знает и свинья». Но даже если ты исключил единственного собеседника, спасения нет. Один парикмахер былых времён специально для этого пошёл на берег реки, выкопал ямку и выговорился туда. Что было потом – вы знаете.

Тут есть тонкость: существует различие между тайной текста (отвратительнее только тайком записывать разговоры по телефону) и тайной информации. Требовать от человечества соблюдения скрывать информацию неразумно, будто пытаться искоренить порно. Всегда было так, что твой друг оказался болтлив, и не только на пьяную голову. Но есть масса пограничных случаев вроде потери телефона. Есть кумулятивный эффект как бы «сплетен», когда тиражирование каких-то безобидных слов срабатывает по принципу домино. Казалось бы, ничего страшного не передано, но снежный ком сплетни растёт, костяшки валятся стремительно. Когда один человек что-то сказал — не беда, но, когда это попало в фокус общественного внимания, жди беды.

В человеческом общении никто не надеется на стопроцентные гарантии, но теперь нет надежды ни на какую безопасность. Зато есть хороший шанс стать параноиком, потому что борьба за эту безопасность убивает свободу.

Более того, стремление к однозначности уничтожает иронию, а неизвестно, что важнее – свобода или ирония. Иногда кажется, что всё же ирония.

Выхода тут нет, как и компромисса. Возможно, старички, бормочущие о том, что читать чужие письма дурно, просто исчезнут естественным образом. За ними пропадут те, кто просил хотя бы не читать их вслух. Придёт новая прозрачность, и человек-подлец, как это давно заметил писатель Достоевский, привыкнет и к этому.

Одна надежда на то, что люди говорят слишком много, и ты избежишь беды просто согласно теории вероятности.