ДЕНЬ ЗАЩИТЫ ИНФОРМАЦИИ

Бессмертие! Вечная жизнь! О, чего нельзя перенести за такую будущность!

Михаил Погодин. «Невеста на ярмарке»

Лето начиналось в дождях и сырости, а потом навалилась жара. Время моё тянулось от понедельника до пятницы, а потом — от субботы до воскресенья, и это были разные времена. Суббота и воскресенье принадлежали родителям, и они могли наблюдать моё прилежание в огороде — среди хвостиков моркови, больше похожих на папоротник, на сборе ягоды или электрическом покосе.

Но на неделе они ночевали в городе, так что будни оставались за мной. Бабушка спала — она спала до позднего утра, спала за обедом, а вечером уходила в свою комнату и задрёмывала под телевизор.

Поэтому выходные были медленными, как жевательная резинка на разрыв — до того момента, пока отец не говорил, что пора, и иначе они будут стоять на шоссе в пробке. Но до этого мы сидели за столом на веранде, где билась в стекло сомлевшая от жары муха, бренчали ножи и звякали стаканы. Обычно в такие воскресенья приходил кто-то из соседей.

В этот раз пришёл дядя Стёпа, и между делом сказал, что воинскую часть будут застраивать. Кто-то купил лес за холмом, и теперь там будет коттеджный посёлок.

— Ужас какой! Там ведь радиация! — всплеснула руками мама. — Кто же там купит землю?

— Глупости, — ответил папа. — Нет там никакой радиации. Даже мы мальчишками туда бегали с дозиметром. Ничего там нет, мы всю жизнь там грибы собирали.

— Вы в лесу собирали, а не на территории, — не сдавалась мама.

Я выскользнул из-за стола, потому что меня уже ждали Лёнька и Марьяна. Марьяна, может, меня и не очень ждала, но в Лёньке я не сомневался.

Жара спадала, между дачных просторов тёк прохладный воздух, шумели за заборами сосны. Чужие взрослые тоже готовились уезжать в город, и из-за высоких заборов было слышно, как они пакуют что-то в свои автомобили, ворчливо перекрикиваясь.

— Военную базу купили, — сообщил я. — Там дачи будут.

— Ой, новость. Все уже знают, — ответила Марьяна. Я сразу поверил — уж ей-то всегда первой расскажут, найдётся кому.

Мы сидели на общественных досках, купленных для ремонта сторожки. Лёнька тут же сказал, что надо завтра махнуть на место, где была военная база, потому что у военных часовые никого не ловили, а вот у новых хозяев будут страшные собаки и охранники с автоматами. В прошлом году один таджик на дальних дачах полез через забор, так и повис — весь в дырках, кровищи натекло… Он, кажется, сам верил в то, что рассказывал.

Мы сговорились завтра махнуть туда на велосипедах — пока нет опасности, что нас пристрелят. Я бы особенно этого не боялся — военные ушли оттуда, ещё когда я был маленький. Мы как-то ходили туда за грибами с отцом и видели ржавые ворота. Но всё же там была ещё охрана, и нас шуганул дядька в пятнистой форме без погон. Теперь-то приедут богатые люди, и всё окружат забором — не чета военному, который состоял из бетонных плит, кое-где уже рухнувших.

Наутро я вывел велик из сарая. Бабушка спала, и я не стал её предупреждать, потому что никогда не предупреждал — ни к чему ей было это знание.

Мы погнали по асфальтовой дороге, которую, как говорили, построили военные, а теперь по ней ездили только дачники. Впереди ехала Марьяна, и я не мог оторвать взгляда от её ног — загорелых, в ссадинах, сильных ног гимнастки. Она ездила на соревнования, и я знал, что у неё сборы в конце лета. Там на сборах, красавцы, чемпионы — не то, что мы. Мы её временные друзья, пажи королевы. Это немного обидно, но я понимал, что готов платить любую цену, чтобы смотреть, как она крутит педали.

Мы спрямили через лес и запрыгали на своих велосипедах по узловатым корням, торчавшим из земли.

Когда я был маленький, ребята у сторожки рассказывали, что на краю леса закопан немецкий солдат. Его похоронили, как он был — с автоматом и Железным крестом. И если могилу найти, то можно всё это достать.

Потом я стал сомневаться, что солдат похоронен с оружием. Но с крестом — это может быть.

Тропинка вывела к военному забору, а затем и к широкой дыре в нём. Где-то рядом ржавела колючая проволока, но она уже исчезла в зарослях борщевика.

На территории стояли два больших бульдозера, но никого при них не было.

— Знаешь, — сказал Лёнька. — Я не верю, что тут будут дачи — это им сколько всего сломать нужно. Не будут же они ангары перестраивать.

Ангары тянулись перед нами — из мощных блоков, уродливые и приземистые, ровно двадцать штук. Дороги между ними поросли травой, и мы повели велосипеды, взяв за рули, чтобы на скорости не напороться на какую-нибудь арматурину, вылезшую из растрескавшегося бетона. Жара почти не чувствовалась, дул сильный оглушающий ветер, который гнал по небу рваные ослепительно-белые облака. Значит, скоро погода переменится, снова пойдут дожди, и Лёньку увезут в город. Его увезут, а Марьяна уедет на сборы.

— Тут склады сделают, — размышлял я философски.— У станции сделали склады, называются «Пятнадцатый холодильник». Там мясо мороженое на весь город лежит.

От военных здесь остались только эти угрюмые длинные ангары и страшные фигуры на плацу. Фигуры были нарисованы на железных листах и изображали строевые приёмы — нарисованные люди потеряли часть краски, и солдаты на них напоминали зомби в рваной военной форме. Никого больше тут не было.

Прямо хоть бульдозер угоняй.

Ангары отличались друг от друга только цифрами, только один, центральный, был крупнее и имел на крыше несколько шаров — будто на нём, как на старом упавшем дереве, выросли грибы.

Мы оставили велосипеды и вошли внутрь, — там пахло сыростью и тленом. Лежали пластиковые бутылки из-под пива — да и то, не очень много. Не могу я представить деревенских, приезжающих за пять километров попить пивка. На стенах с прежних времён остались плакаты с непонятными расписаниями расчётов, цифрами и расписанием каких-то сверок. Мы заглянули в дверь с надписью «Машинный зал».

Машин там не было. Вернее, стояли какие-то железные шкафы с сорванными дверцами. Лёнька присвистнул:

— Ламповая техника! Лампы! Наверняка секретная радиостанция. Я так и думал — пункт связи, все дела.

Я ничего не ответил. Мой отец как-то собирал ламповый усилитель, и я знал, что любители электроники ценят старые лампы, только, наверное, не такие, как здесь. Да и тут многие были разбиты, цоколи покрылись трещинами, а провода — вырваны. Вывозить это — тяжёлый труд, и даже сборщики металлолома отступились от этого места. Сделано было на века, только никому это было теперь не нужно — отец говорил, что цивилизация так устроена, что знания передаются, как эстафетная палочка. Но — раз! — и люди идут по другому пути, а паровая машина ржавеет, пока её не разберут металлоломщики. Связь распадается, палочка сгнила, передавать её некому. И то, что было жутко дорогое, сборщикам не нужно, а нужно что-то простое, чтобы просто переплавить. Мы с отцом как-то пытались всучить им старый телевизор, но они и им побрезговали.

В главном ангаре, видимо, протекала крыша, потому что, несмотря на жару, на полу стояли лужи тухлой воды.

Я посматривал на Марьяну — как, не скучно ей? Ей, видимо, было нескучно. Потом она будет рассказывать своим легкоатлетам, напичканным допингом, страсти про радиоактивную зону, по которой её водили два сталкера.

А пока мы нашли пульт, с бесчисленными прямоугольными кнопками (половина вылетела и поверхность была похожа на поле какой-то настольной игры с фишками).

Что сохранилось лучше всего, так это мозаика на стене, изображавшая человека в пиджаке, в окружении людей в белых халатах.

— Кто это? — недоумевая, произнесла Марьяна.

— Ленин, — уверенно ответил Лёнька.

— Никакой это не Ленин. Ленин был с бородкой.

— Ну тогда — Сталин.

— Сталин не ходил в пиджаке, — я начал спорить, а сам подумал, что может, и ходил — откуда во мне такая уверенность.

— Там, кажется, написано, — брезгливо заметила Марьяна, не рискуя лезть через развалины пульта. Туда полез Лёнька и сообщил, что какой-то академик. Фамилия была нерусская и ничего нам не говорила. Какаду, какадо, какао — половина букв ещё не видна. Похоже на название моего провайдера в городе.

— Академик тут умер, наверняка его здесь, под стеной, и похоронили.

Я вспомнил старую сказку о немце, и продолжил в тон:

— Он тут лежит, а на груди у него Золотая звезда героя. Если мы его выкопаем, то можем её взять.

Лёнька тоже помнил байку про немца и немного обиделся. Он подобрал несколько мокрых книг с пола, видимо — инструкций, — и мы вышли.

Даже мне становилось скучно, и я предложил посмотреть, что там в ангарах.

— Мы пойдём первые, — Лёнька храбрился. — Там наверняка ракеты и радиация.

— Глупости, — я почувствовал в своём голосе интонации отца. — Нет там радиации. И ракеты тебе так просто не оставит.

Но то, что оказалось в ангарах, нас удивило. Все они были наполнены магнитной плёнкой на огромных бобинах. Каждая стояла в своём шкафу-магнитофоне. Я видел это в старых фильмах — когда компьютеры назывались вычислительными машинами, так хранили информацию. Тут была целая библиотека этих бобин, и все они могли вращаться в своих гнёздах. В соседнем ангаре было то же самое, и в другом. Лёнька вытащил одну бобину, и ветер тут же размотал плёнку по бетону. Мы принялись дурачиться и швырять эти коричневые блины в воздух, как серпантин.

Ветер шевелил длинные полосы магнитной плёнки, они путались и шелестели.

Утомившись, мы сели на скамейку под смешным грибком с надписью «Место для курения». Марьяна молча глядела в небо, вытянув ноги. Лёнька читал какой-то противного вида справочник. Он шевелил словами, которые явно не очень понимал.

— Как там военная тайна, — спросил я его.

— Нет тут военной тайны. Тут про нейросканирование. Биология какая-то. Или — медицина. Пишут, что у них получилось считать девяносто восемь процентов мозга.

— А что таким тогда занимались?

— Тогда всем занимались. Знаешь, что при Сталине космонавты уже летали, только они все погибли, и оттого их засекретили. И мозгом занимались. Знаешь, сколько у нас объём мозга? Тыща терабайт — не так много. А на такой бобине — меньше чем на флешке.

«У тебя в сто раз меньше», — подумал я, но вслух ничего не сказал. Я был не лучше: моих мыслей хватило бы на мегабайт, и все они были про Марьяну. А тысяча терабайт сейчас влезут в небольшую комнату.

Лёнька снова углубился в книгу, теперь уже во вторую.

— Фигня, — сказал он. — Это про машину, что у них тут стояла, называется по-дурацки как-то — «счётно-решающая». Какой нормальный человек будет называть машину «большой»… Хотя и вправду — большая. Ты вот слышал, что у американцев, когда они на Луну полетели, компьютер был хуже, чем в смартфоне?

Я слышал, а Марьяне всё это было неинтересно.

Солнце зацепилось за сосны на краю леса и раздумывало, спускаться ли ниже.

Мы заторопились домой.

Уже крутя педали, я бросил взгляд через плечо. Ветер шумел, какая-то железяка дребезжала на крыше.

Всё это удивительным образом напоминало мне могилу.

Старую забытую могилу, уже разорённую, которая вот-вот исчезнет. «Из праха в прах перелетая», как время от времени говорила бабушка, цитируя чьи-то стихи. Кто его знает, что это за стихи, да я их плохо запомнил. Прах — это что-то связанное с мёртвыми.

В общем, очень было тут похоже на могилу, да.

И я надавил на педали сильнее.