ХОЛОД

Здоровью моему полезен русский холод

Александр Пушкин (1833)

Я ношусь во мраке, в ледяной пустыне…

Александр Блок (1898)

Я не твой, снеговая уродина…

Владимир Маяковский (1916)

История России — не что иное, как череда постоянных похолоданий и оттепелей.

В записных книжках Чехова есть знаменитая фраза: «Россия — громадная равнина, по которой носится лихой человек»1. Источник самого bon mot и обстоятельства, при которых оно произнесено, следующие: в том же 1903 году «Запрещены были, конечно, и недопечатанные отчеты Собраний [религиозно-философского общества — В. Б.] — отчеты последней зимы. Запрещены были даже (молчаливо) и новые хлопоты. Да и так сразу было видно, что они бесполезны. Не могу сказать наверное, к этому ли времени или более позднему, относится свиданье Д. С. со всесильным обер-прокурором Синода Победоносцевым, когда этот крепкий человек сказал ему знаменитую фразу: “Да знаете ли вы, что такое Россия? Ледяная пустыня, а по ней ходит лихой человек”. Кажется, Д. С. возразил ему тогда, довольно смело, что не он ли, не они ли сами устраивают эту ледяную пустыню из России… во всяком случае что-то в подобном роде»2.

У самого Мережковского об этом сказано кратко: «Победоносцев за чайным столом у митрополита Антония:

— Россия — ледяная пустыня, по которой ходит лихой человек»3.

Такое впечатление, что общественное бессознательное хранило образ из романа Мэри Шелли «Франкенштейн или Современный Прометей» (1818). Не то творец преследует свое чудовище в ледяной пустыне, не то наоборот, не то Авраам гонится за своим Исааком, не то жертва за своим отцом. В итоге несчастное, но гордое чудовище бредет по льдам близ Северного Полюса, а корабль цивилизованных людей с облегчением плывёт прочь.

В воспоминаниях очевидцев о политической истории метафоры рассказывается так: «К. П. Победоносцев — обер-прокурор Святейшего Синода — обыкновенно председательствовал на этих совещаниях. Его циничный ум влиял на молодого Императора в том направлении, чтобы приучить его бояться всех нововведений.

— Кого, Константин Петрович, вы бы рекомендовали на пост министра Внутренних Дел? — спрашивал Николай II, когда в начале девятисотых годов революционеры начали проявлять новую деятельность: — Я должен найти сильного человека. Я устал от пешек.

— Хорошо, — говорил «Мефистофель», — дайте мне подумать. Есть два человека, которые принадлежат к школе вашего августейшего отца. Это Плеве и Сипягин. Никого другого я не знаю.

— На ком же из двух остановиться?

— Это безразлично. Оба одинаковы, Ваше Величество. Плеве — мерзавец, Сипягин — дурак.

Николай II нахмурился.

— Не понимаю вас, Константин Петрович. Я не шучу.

— Я тоже, Ваше Величество. Я сознаю, что продление существующего строя зависит от возможности поддерживать страну в замороженном состоянии. Малейшее теплое дуновение весны, и всё рухнет. Задача эта может быть выполнена только людьми такого калибра, как Плеве и Сипягин.

Когда Сипягин на основании этой единственной рекомендации был назначен Министром Внутренних Дел, он был убит революционерами 2 апреля 1902 г. Его заместителя Плеве постигла та же судьба 3 июня 1904 г. К. П. Победоносцев помолился об упокоении их душ; ему предстояло решить, не подходит ли на этот высокий пост Витте»4.

Фраза связана также и с именем Константина Леонтьева5: «Россия подгнила, надобно бы её подморозить, чтобы не воняла»6. Это напечатано в газете «Варшавский дневник» от 1 марта 1880, где Леонтьев опубликовал передовую статью «“Новости” о дворянском пролетариате».

В книге о Леонтьеве Юрий Иваск7 замечает: «Вот чем Леонтьев восхищался и что сумел изобразить в своей поэме жизни — в пережитых им моментах счастья (т. е. экзистенциально напряжённо). Однако стареющий Константин Николаевич хотел растянуть блаженство до бесконечности, хотел его подморозить в холодильнике реакции. С отчаяния он предписывает очень опасное лекарство: “…надо подморозить хоть немного Россию, чтобы она не ‘гнила’…”»8. И там же: «Для сохранения самобытной народности не следует спешить с распространением грамотности. “Полносочия” больше в т. н. отсталых странах. Он высказывает следующее пожелание: пусть Россия тем же отличается от всей Западной Европы, чем когда—то древние азиатские и африканские страны отличались от греко-римского мира. Здесь Леонтьев также предвосхищает позднейшее своё утверждение: самобытную безграмотную Россию следовало бы подморозить, чтобы она не гнила… (и оставалась бы Востоком). Это лечение морозом он прописывал тогда, когда совсем уже разуверился в светлом будущем и России, и Запада и с отчаяния грозил кулаком всему миру»9.

В других статьях Леонтьев, впрочем, оговаривается, что одним репрессивным подмораживанием ничего не исправить и не остановить. «Но из письма Т. И. Филиппову мы знаем, что он осудил другого подмораживателя — Победоносцева: «Человек он очень полезный; но как? Он, как мороз: препятствует дальнейшему гниению, но расти при нём ничего не будет. Он не только не творец, он даже не реакционер в самом тесном смысле слова; мороз, я говорю, сторож; бездушная гробница; старая “невинная девушка” и больше ничего!»10. А Леонтьев хотел роста, цвет…»11 В частности, «…Как мы уже знаем, подхваченное и разнесенное П. Н. Милюковым12 словцо Леонтьева о том, что Россию следовало бы “подморозить”, не выражало его взглядов в целом; и напомним, что Леонтьев писал о Победоносцеве: «Он, как мороз: препятствует дальнейшему гниению, но расти при нём ничего не будет…»13

Или ещё: «Сохранившееся единство — это русская или турецкая империи. Ему хотелось подморозить Россию реакцией или же разогреть социализмом, но сам он плохо верил в эти методы лечения российского самодержавия, знал, что оно обречено, как и турецкое»14.

Никита Струве15 в интервью писателю в 1998 году дополнял всё это мыслью о том, что большевики, уничтожая лучших представителей всех классов, как раз и замедляли развитие России: «И в этом смысле коммунизм волей—неволей подморозил Россию, сделал то, о чем так мечтал Леонтьев, боявшийся единообразия, всеобщего смешения»16. Леонтьеву хотелось, «чтобы Россию подморозили сочной, яркой, отличающейся от всех своей особой статью, начиная с бород, кафтанов и кончая православием»17.

В знаменитом стихотворении Тютчева «К 14 декабря 1825 года» есть холодная метафора:

А уж как страшно зимнее божество в знаменитой поэме Николая Некрасова «Мороз Красный Нос» (1864-1866):

Потом образ человека в ледяной пустыне подхватывает Блок в стихотворении, первая строка которого вынесена в эпиграф, а затем и Маяковский.

В нашем климате нет баланса, и сколько не пиши на красивых пакетах «повторно не замораживать», никто не следует этому совету. Сейчас, кстати, холодильник — символ сытости и достатка. Но в русской истории холод — символ смерти. Несчастный трёхлетний мальчик Иван, сын Марины Мнишек от Самозванца был повешен у Серпуховских ворот 6 июля 1614 года. Очевидцы рассказывали, что он был слишком лёгок для смерти от петли и умер от холода, — вот какая погода в России бывает русским угрюмым летом. Про угрюмость отечественных нравов и говорить нечего.

Суммируя свои ощущения от путешествий по ледяным пустыням, Фритьоф Нансен в своей книге «Южный полюс» (1912), писал: «Те, кто думают, что после длительного пребывания за Полярным кругом человек становится менее чувствителен к холоду, глубоко ошибаются. К холоду привыкнуть нельзя»20. Как я уже однажды рассказывал, эти слова повторили Ильф и Петров в своём фельетоне 1935 года «Собачий холод»21. К народным потрясениям, как и к холоду, привыкнуть нельзя, оттого так и ценится у нас тепло — природное и рукотворное: печки, калориферы, костры и мангалы.

А в 1958 году Илья Эренбург напишет своё знаменитое стихотворение, названное в его собраниях по первой строчке «Да разве могут дети юга…» Это гимн тому, как начнёт шевелиться лёд на реках и наш соотечественник засмотрится в «глаза зелёные весны», ведь: