ГРАЖДАНСКАЯ ЖИЗНЬ

Только французское посольство запретит ходить в ваш ресторан французам, а они у вас с утра до ночи.

Александр Герцен. «Былое и думы». Часть шестая. Англия.

Много лет назад… (На самом деле не так много, но память людей, живущих в Сети коротка, и мало кто помнит, что случилось месяц назад, и по какому поводу вы рассорились с живыми, тёплыми и ламповыми людьми. Ламповыми – в том смысле, что вы по вечерам собирались в гостиной под абажуром, а теперь неизвестно на какой почве поругались – из-за тайных убийств, политической корректности или чужого президента.)

Так вот, много лет назад я наблюдал, как люди обсуждают то, что любительницам несанкционированного хорового пения в храмах не дали очередную гражданскую премию.

Люди говорили об этом с некоторым злорадством, хотя о названии премии и о самом её существовании слышали впервые. Речь была о премии имени Мартина Лютера, того самого Лютера, что кидался чернильницами и приколачивал важные объявления к дверям других храмов.

Не помню, пел ли он там.

Но благодаря невыдаче премии отечественным номинантам, я узнал, кому её, собственно, дали.

А дали её немецким рестораторам из города Регенсбурга за то, что они теперь отказываются обслуживать нацистов. Там приключилась увлекательная история про то, как нацисты обижали темнокожую женщину, за неё заступился храбрый бармен, они (нацисты – тут я не очень разобрался – может, просто ксенофобы) бармена побили, но тот, слава Богу, от них всё же убежал.

После этого рестораторы решили нацистов не кормить.

Премия имела девиз «Бесстрашное слово». Не кормить, конечно, бесстрашно, а если предположить, что нацисты у этих рестораторов составляют, например, четверть выручки, так и вовсе рисково.

Действительно отчаянное свободное слово.

В 1933 году, такое, конечно, было бы круче, но времена не выбирают.

Впрочем, я, как настоящий бездельник, решил ознакомиться с вопросом и прочитал декларацию рестораторов. Там я обнаружил там сплошь общие слова: мы за мир, против расизма, за всё хорошее против всего плохого. Беда в том, что когда они писали «расистское поведение», то непонятно было, как его определить? Как понять, что за «расистское поведение» по внешности, пока они не начали его проявлять? Или посетители, чтобы их выгнали голодными, должны расистски себя проявить до того, как у них приняли заказ? А если они поели и заорали «Вон черномазых!» – что, им не должны приносить счёт?

Вот, к примеру, «носить свастику». Если человек нарисовал себе на пипиське свастику и не ходит в баню – какое мне дело до его свастики? Вдруг он вообще индус, так это уж отдельная история.

Хотя недавно одного певца не пустили на работу в оперу даже не за то, что на нём нарисована свастика, а была когда-то.

Или следующий вопрос в нашем воображаемом разбирательстве: вот пришёл какой гитлеровский старичок, которому по недоразумению мои родственники не залепили бронебойным под башню в сорок третьем. Убеждений он не поменял с тех пор, но пришёл он не форме Panzerwaffe, а так, в пиджачке. Что с ним делать? Расспросить дотошно? Встал ли он, типа, на путь исправления? И только потом ему кофе нести?

Да и как обустроить процедуру? Сидят молодые люди за столиком и тихо, как в знаменитом романе Бредбэри начинают рассказывать другш другу: «1 апреля 1924 г. я был заключен в крепость Ландсберг — согласно приговору мюнхенского суда...» Прислушиваться? А вдруг они там о разведении герани говорили, а просто не понравились официанту? Или и вовсе – официант им нахамил, а потом и решил списать всё на то, что они – скрытые нацисты.

Я понимаю смысл запрета «Посетители в форме Sturmabteilung не обслуживаются». Тут хоть какой-то смысл есть, да и к тому же полицаи тут же примут – на совершенно формальных основаниях.

Как в любом государстве права, встаёт вопрос, как определяют нацистов внешне. Одно дело, если те приходят к хозяину и говорят: «Мы планируем слёт нацистов, придём в форме СА, будем петь «Хорст Вессель» и стучать пивными кружками об стол, так что арендуем у вас зал» – тут, понятно, хозяину легко их вычислить, да и отказаться. Но как определить прочих? Красная повязка с белым кругом на рукаве – и там, в круге, свастика? Или метрдотель сверяется с некоей базой данных, где уже составлены списки нацистов?

Или гонят взашей всех, кто в чёрном, лысый и в высоких ботинках? Я, кстати, в таких ботинках всю зиму хожу. О своей причёске я и вовсе распространяться не буду.

Или вот скульптор Шемякин – обслужат ли его ныне в немецком ресторане?

Говорят, что в помощь рестораторам выпустили брошюру. Но что там можно написать? Какую рекомендацию по отделению овец от козлищ? В каких ботинках можно, а в каких – нельзя? Как отличить бритого панка от нациста? Ну, вот ходили у нас в своё время такие «бригадмильцы», бригады помощи милиции, и измеряли у стиляг линейкой ширину брюк. Ничего хорошего из этого не вышло.

Процедура (даже не в премии дело) непонятна: мы имеем дело с внесудебным ограничением прав, которое отдано на откуп рестораторам.

Вдруг к ним явятся турки и что-то там переколошматят (у них могут тоже оказаться расовые предпочтения), будут ли рестораторы вправе не пускать турок? В нашей модели, а надо понимать, что жил я в Германии давно, и сейчас просто строю умозрительные модели, так вот, в нашей модели рестораторы, дублируют часть уголовного законодательства. Но если посетитель проявит агрессию к кому-то вне зависимости от пола, расы и вероисповедования, то его нужно хватать в скучном полицейском порядке, на присуждение этой премии «За бесстрашное слово» было довольно удивительно.

В моём богоспасаемом Отечестве был не так давно схожий случай. Один ресторатор не пустил к себе журналиста, который одобрительно высказался о Лаврентии Павловиче Берия в телевизоре. Ресторатор не пустил его на порог своего ресторана: уходи, говорит. Не дам тебе консоме с профитролями, не место тебе среди приличных людей. Мои знакомые этому бурно радовались – потому что они сильно не любили и этого журналиста, да не привечали и Лаврентия Павловича.

Журналисту это мало повередило, было ему где кофе пить.

Однако я тогда не стал так буйно радоваться. Ресторан вовсе не такое уж частное место, как дом или квартира, а место публичное, связанное не только Законом о защите прав потребителей, но и многими писанными и неписанными правилами. Я, конечно, понимал, что мои знакомые были чрезвычайно нравственные и высокодуховные люди, но я понимал и другое. Если радоваться тому, что кого-то не пустили в ресторан из-за излишней любви к Лаврентию Павловичу, то как бы санкционировано тем самым появление ресторана «Кавказцам вход запрещён» или «Коммунистам вход запрещён» или «Нижним чинам и собакам вход запрещён». Собственно, те самые нацисты – настоящие, а не из первой части моего рассказа — в предыдущей реинкарнации не пускали так в рестораны евреев.

Это извечное свойство интеллигенции, что поступает ровно так же, как гопники из анекдота: «А давай, Микола, городским пойдём и вломим?» – «А вдруг они нам?» – «А нам-то за что?!»

Желающие дискриминировать кого-нибудь за не проявленные в действиях убеждения, оказываются не меньшими упырями. Собственно, эксперименты Милграма это показали полвека назад, хотя, кажется, теперь их немодно упоминать.

Причём с убеждениями даже хуже, чем с еврейским носом и высокими ботинками. Убеждения – вещь туманная и плохо проверяемая. А с внешними проявлениями без презренных убеждений – плюнем мы под ресторанную дверь с другом, да и пойдём ко мне квасить: он с носом, а я в берцах1.

Эту старую историю я вспомнил потому, что готентотская этика жива, и как начнут русские люди разных рациональностей судить и рядить о политике, она прорывается.

Надо бы ввести статью за это самое! Да уже ввели, вашей помощью, и теперь не жалуйтесь, что вас по ней сажают! Нет, эту – отменить, а ввести другую… Ну и тому подобная срамота.

Мне справедливо скажут, что либеральной идее так просто не победить, если злу позволено обманывать и делать гадости, а добру нет. Надо бы и нам что-то такое разрешить. Но немного, совсем немного.

И в этот момент я понимаю, откуда в нашем Отечестве возникла традиция тихого пьянства.

Не буйного и крикливого, а тихого и спокойного, когда ты, не мигая, смотришь в огненный сауронов глаз лампочки под абажуром и уже не слышишь спор за столом.