ДЕНЬ ФОЛЬКЛОРА

Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.

Валерий Брюсов

«Варечкой» иногда звали её старушки в библиотеке. Для них она была «Варечка», потому что им самим было уже к семидесяти. Теперь они просто не могли расстаться со своей пылью и каталожными ящичками. Они родились ещё при царе, и, казалось, не умрут никогда. А вот студенты звали её Варвара Павловна. «Варей» её звал только муж, но он умер шесть лет назад. Не сказать, что Варвара Павловна сильно любила его, но то, что он исчез из её жизни, приносило понятные неудобства. Теперь некому стало возить её на дачу, а сама она боялась рулевого колеса и приборной доски за ним. Приходилось часто ездить на электричке, а для простых работ договариваться с соседями.

Вообще, весь быт пошёл наперекосяк.

Свободно она чувствовала себя только на кафедре в прямом и переносном смысле — на заседаниях и в аудитории, перед группой. Она читала фольклор, и обычно начинала первую лекцию с рассказа о писателе Пришвине, который в восемнадцатом году перевозил свой архив из Ельца, откуда был родом, в Москву. Рукописи отняли какие-то матросы и, не разбирая, свалили в сарай. Пришвин требовал их обратно, но командир отряда вместо ответа показал ему наган. Но в этот момент из тьмы сгустился человек в длинном пальто и шляпе с огромными полями и велел отдать рукописи.

— Ты кто? — спросил недоумённо командир, и его наган перестал присматриваться к Пришвину и повернулся к незнакомцу.

— Я — Магалиф, — сказал тот веско.

Матросы засуетились, зачарованные магией этого слова. Рукописи были возвращены, а Магалиф довёл Пришвина до вагона. Напоследок он велел писателю написать на его тюках слово «фольклор», потому что народ наш любит слова-заклинания. Пришвин так и сделал, отчего благополучно добрался до Москвы.

И теперь, дойдя до конца истории, как писатель до пункта назначения, Варвара Павловна говорила о том, что фольклор не раз и не два спасал русскую литературу, и что её курс, посвящённый фольклору, не менее важен, чем другой, что само это слово означает «народная мудрость», что… Дальше она говорила о летней практике, когда они поедут собирать народные песни, и ещё что-то — то, что заставляло студентов строить планы на будущее.

Девушки в аудитории старательно записывали, а мальчики не делали ничего, потому что мальчиков не было. В иной год их набиралось два-три, а в этом и вовсе не было.

Варвара Павловна читала им курс, понемногу пробираясь от бесписьменного общества к советскому, в котором фольклор дополняет советскую литературу, и сатирические народные частушки… Ведь даже многие учёные капиталистических стран соглашаются с тем, что … (тут Варвара Павловна переводила дух перед длинной фразой) — «…социально и классово обусловленный, исторически развивающийся процесс освоения и трансформации народного творчества в быту, культуре и профессиональном искусстве».

Год катился колобком, медленно и размеренно. В январе и июне студенты валились со печи, как сказочный герой при резкой остановке своего транспортного средства. Они внезапно проявляли интерес к фольклору, а потом исчезали после сессии. В экспедиции Варвара Павловна уже не ездила, и лето проходило на даче, куда изредка приезжала дочь. Внуки сюда ездить отказывались, о чём Варвара Павловна нисколько не сожалела. Как-то мальчики, привезённые родителями, тут же облились из шланга, утопили в колодце насос, пытались поджечь сарай с помощью керосинового факела и получили пожизненную индульгенцию на забвение бабушки.

Перед одной из поездок на дачу, в последний день на кафедре, ей передали на отзыв диссертацию. Дело было неспешное, и она сунула коленкоровый переплёт в тюк с прочими бумагами. Погрузившись в машину соседа, Варвара Павловна тут же забыла о соискателе и вспомнила о диссертации только через неделю, когда садовые работы были в разгаре. Аспирантка родом из Вологды… Нет, Вытегры… Вычегды (где это? Нужно потом посмотреть в энциклопедии, записать в план-календарь) занималась детскими стишками. Это было далеко от занятий Варвары Павловны и далеко от её научного интереса. Соискательница лихо цитировала предшественников, что описывали процесс децимации и мрачные смертные считалки римлян, аппарат судьбы, который включали крестьяне при рекрутском наборе, и солдатский жребий. Это всё было мило, но не для Варвары Павловны. В приложениях она обнаружила целый ворох записанных соискательницей считалок.

Варвара Павловна вдруг услышала тонкий голос её детства:

Правда, в описи-приложении Варвару то и дело замещал кто-то — какой-то Карл Иванович с длинным носом. И медный купорос заменялся на канифоль, топор замещался на долото. Или вовсе являлся некий Тары-бары всё с тем же носом, а потом приходил спасительный Барбос и откусывал тот же нос… Варвара Павловна продолжала слышать тоненький голосок родом из «довойны», это считала во дворе Зина, она потом, кажется, погибла, не под бомбёжкой, а какой-то нелепый случай в сорок пятом году, автомобиль выскочил из-за поворота…

Вечером, покончив с обрядовыми делами в саду, Варвара Павловна поднялась на второй этаж дачи, где у её покойного мужа был кабинет. Вдова унаследовала его, почти ничего не меняя — даже справочники по радиотехнике остались на своих местах. Последние несколько лет своей жизни муж посвятил темам странным, не вполне материалистическим. Будто закончив дела с одним космосом, он начал размышлять над космосом другим, с универсальными уравнениями мироздания. Ничто в природе не растёт хаотически — ни горы, ни трава, нет ничего вольного и бездумного. Живая и неживая природа повинуются (нет, не Богу — советской власти было уже пятьдесят лет), а сочетаниям числовых полей. Коллеги, кажется, издевались над старым учёным, но ровесники понемногу вымирали, а у молодых объявились новые начальники. Муж писал трактат о том, что мир покоится на цифровом начале, а обязанность человечества — в его обсчёте, то есть в обслуживании. Он сам не верил, что книга когда-нибудь пройдёт марксистскую цензуру. Однако ему даже удалось напечатать статью в «Докладах Академии наук», хотя потом выяснилось, что её приняли за первоапрельский розыгрыш. Кто поверит в серьёзность разговора о материи, возникающей из обсчёта и обмера? Страшный сон марксиста, рождение новых платоников, идеологическое хулиганство...

Варвара Павловна в эти дела не лезла. Вопреки детской травле стишками и собственному имени, излишним любопытством она не страдала. «С длинным носом»… Всё детство её дразнили за длинный нос. На базаре нос оторвали — это ведь ей, любопытной Варваре.

Воспоминания редко прорывались в её мир, она научилась загораживаться от них, как от солнца, что плохо влияет на кожу — особенно в её возрасте. Поэтому в саду она возилась в огромной соломенной шляпе.

Но сейчас прошлое ломилось в её жизнь, и она сделала то, чего не делала лет шесть, — со времени смерти мужа. Тогда она безобразно напилась в одиночестве — не от горя, а от обиды.

Здесь, в кабинете мужа, стояла початая бутылка коньяка. Звёздочек на ней было немного, хоть и столько же, сколько у начальника мужа, только у того они были на груди. Если бы коньяк остался нетронутым, то давно превратился бы в подарок соседу, а так стоял из года в год, тихо зимуя в одиночестве, потому что коньяк не замерзает и в лютый мороз.

Варвара Павловна налила себе рюмку и опять услышала голос Зины, а потом и голоса остальных детей, стоящих в кругу. Она не помнила всех имён, но помнила слова считалки. Да и прочих заклинаний, где А и Б сидели на трубе, зайчик выходил навстречу неминуемой гибели, но погибая, воскресал в родных стенах. Ветер за море летал, ветер певчих птиц считал, в предчувствии недоброго сидели рядком царь, царевич, король, королевич, а к ним, держа наготове наганы, подходили сапожник и портной…

Она вспомнила, как дед сажал её на колени, приговаривая:

Она расчувствовалась и налила себе ещё, вновь раскрыв рукопись неизвестной аспирантки. Там обнаружились и современные варианты:

«Жигули» были в открытой продаже всего год, и Варвара Павловна ещё раз подивилась детской оперативности. Она положила перед собой чистый лист и начала набрасывать черновик отзыва. На листе появились цифры списка, потом несколько сносок на страницы рукописи. За a) и b) последовало «с», почему-то со звёздочкой. Эта звёздочка, вернее, звезда немного смутила Варвару Павловну. Звёзды были специальностью её мужа, их она побаивалась. Но время летело незаметно, и Варвара Павловна, раздухарившись, стала читать считалки вслух. Она снова была там, на немощёном дворе у Шаболовки, где они стояли с девочками, а мальчики играли в отдалении в ножички. Петя играл плохо, потому что всё время отвлекался — смотрел на неё. Ему не мешал её длинный нос и неважное социальное происхождение.

Но Петя пропал без вести в сорок втором.

Варвара Павловна вдруг почувствовала благодарность мужу — за недопитый коньяк, и за вот это «Летит-летит ракета голубенького цвета, а в ней сидит Гагарин, простой советский парень». Всё было не зря, и боль, и страдания. Гагарин полетел, дачу дали, жизнь была прожита с честью.

И вот она дошла до совсем магического:

Но тут на неё навалилась усталость. Оказалось, что за окном набухла духота, и начиналась сухая гроза. В темноте вспышки били на полнеба, и Варвара Павловна, держась за стенку, спустилась вниз. Дождь не начинался, только мерцало и полыхало за окном, и она, вдруг вспомнив детские привычки, нырнула под одеяло с головой.

Утром она проснулась с невыносимой головной болью. Тут же накатила радость, что её никто не видит. Она выпила всю жидкость из-под чайного гриба, и еле подняв руку, залила его новой порцией воды. Чайный гриб, казалось, смотрел на неё осуждающе из-за круглого баночного стекла. Варвара Павловна сыпанула ему сахару, а потом прошлась по комнатам. Чтобы удостовериться в своём вчерашнем безумии, она поднялась наверх и обнаружила пустую бутылку армянского коньяка и черновик отзыва на столе.

Было всё так же душно, дождя за ночь не пролилось ни капли, а небо над дачным посёлком стояло иссиня-чёрное.

Варвара Павловна подошла к окну и вдруг увидела соседа, говорящего с незнакомцем. Они стояли беззвучно, и наконец, сосед махнул рукой в направлении её дома. Незнакомец, видимо, спросил, как открыть калитку, и сосед, всё так же беззвучно махнул пальцем — дескать, подденете шпингалет и всё.

Варвара Павловна стала быстро спускаться, поглядела в зеркало (там оказалось не так страшно, как она думала) и принялась ждать гостя. Через минуту в дверь веранды постучали.

Перед ней стоял человек в плаще, держа в руке шляпу.

— Варвара Павловна, — не вопросительно, а утвердительно сказал он. — Ну и погодка, право слово.

Хозяйка отступила вглубь веранды, ничего не говоря.

— Давайте мы присядем… Да на вас лица нет! Позвольте, у вас верно голова болит? У меня как раз есть тройчатка, — и в руке незнакомца появился белый прямоугольник конвалюты.

Варвара Павловна машинально приняла белый кружок таблетки и остановилась.

— Я, кажется, забыл представиться, — сокрушённо сказал незнакомец. — Я — Магалиф.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Только дело у нас неотложное, так что я сразу к нему. Дело в том, что вы сегодня ночью… Нет-нет, почему бы вам, цветущей женщине не выпить коньяку… Но вы всю ночь считали, и это никуда не годится. Взрослым людям нельзя этого делать, тем более в таком порядке и количестве. Вспомните, как вы сами рассказывали об обрядовых корнях считалок. А помните ваш анекдот про студента-двоечника на экзамене по латыни?.. Так тут то же самое, это ведь чистой воды заклинания, машина судьбы. На нём всё держится, на этом-то счёте. Помните, как ещё в Писании сказано, что мир, будучи сосчитан, падёт. А вы всю ночь… Да поглядите, что с природой происходит!

Магалиф махнул рукой в сторону окна. Темнота сгустилась, ветра не было, но листья на яблоне, стоявшей близко к дому, дрожали мелкой дрожью.

— Впрочем, кому я это говорю — вам ведь было это предначертано. Но, как вы не догадались о результатах, ведь всю жизнь этим занимались. Этого я не пойму. Ведь весь мир построен на бесконечном счёте, он каждый раз пересобирает себя, сосна не пересчитывает свои иголки, а дуб листья. Только люди пересчитывают людей и весь мир. А вы вмешались в этот порядок счёта — и зачем? Ладно, дайте-ка сюда ваш экземпляр.

Магалиф неторопливо покрутил ладонью, как давеча сосед.

Диссертация явилась перед ним, заложенная отзывом.

— Отзыв — это хорошо. Вы допишете это сами, да? Упрекнёте в цитировании буржуазных учёных, соссюр-массюр, стросс-красный-нос... Не мне вас учить, защиты всё равно не будет.

Магалиф перелистнул страницы, всмотрелся куда-то и присвистнул.

— Вам ещё повезло, что вы ограничились новой версией «Эников». Начали бы петь «эне, бене, раба, квинтер, финтер…» — жди беды. Вы до «Шишли-мышли» не добрались, а то, может, я бы и не успел.

Наконец, Магалиф встал:

— Мне пора. Не благодарите.

— Позвольте, — подала наконец голос Варвара Павловна, — но, кажется, у вас были неприятности перед войной.

Магалиф вздохнул.

— Неприятности бывают у всех.

Стало понятно, что подробностей не будет.

В этот момент прямо над домом сверкнуло, и тут же кто-то разорвал огромную простыню. От грома задрожали стёкла в буфете и звякнули рюмки. Непроницаемая стена воды упала на землю.

Магалиф надел шляпу (Варвара Павловна поразилась тому, как огромны были её поля) и поклонился. Гость шагнул на крыльцо и тут же исчез, можно было бы сказать, что он растворился в стене дождя. Но Варваре Павловне было не до метафор, потому что голова продолжала болеть.

Она машинально проглотила таблетку, которую всё это время держала в руке, и запила её едва кислым соком от чайного гриба.

Её сразу же стало клонить в сон, дождь бил в железо крыши, и этот звук уносил её прочь, как железнодорожный вагон, стуча колёсами — раз-два-три-четыре-пять, раз-два-три-четыре-пять… Машинист смотрел на неё хмуро, на нём была огромная чёрная шляпа.

Она проснулась через час, бодрая и деятельная, так и не смогла найти давешней диссертации и написала разгромный отзыв по памяти. Вечером постучался сосед и спросил, что нужно было этому приезжему из города. Она посмотрела на соседа, как на сумасшедшего, и ответила неопределенно. Что-то вроде, кому она нужна. Тот пожал плечами и предложил завтра сходить за грибами — поле такого дождя они полезут по всему лесу.

Варвара Павловна посмотрела на соседа чуть более внимательнее, чем обычно. Он на военной пенсии, чуть моложе неё, но она по-прежнему… «цветущая». Кто-то так сказал про неё недавно, но кто?

Впрочем, не важно.