ЭТО — ДРУГОЕ

Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата.

Владимир Ленин

Судьба обошлась с народом, который называет себя кой-койн, несправедливо. И дело не только в том, что их безжалостно били колонизаторы, — сперва немецкие – немцы в начале XXI века за это извинялись и даже переназвали улицу имени своего генерала, подавлявшего восстание, а потом угнетали английские. И даже не в том, что европейское их название было обидным и происходило от голландского «заики». Сейчас то слово практически запретили, а тогда весь мир называл их готтентотами. Однако несправедливость была в том, что они отдувались за всех, кого европеец хотел назвать «дикарями».

Жили они на юго-западе Африки – сначала под немцами, а потом под англичанами, там, где сейчас страна Намибия. О готтентотах писали Лессинг и Фейербах, у нас о них упоминает Семён Десницкий в трактате «Юридическое рассуждение о разных понятиях, какие имели разные народы о собственности имения в различных состояниях общежительства, говорённое апреля 21 дня 1781 года». Герцен в «Былом и думах» писал: «Внизу и вверху разные календари. Наверху ХIХ век, а внизу разве что ХV, да и то не в самом в низу, — там уж готтентоты да кафры различных цветов, пород и климатов»1. А в журнале «Колокол» (1859), в письмах о Польше он замечает: «Но ведь эти права, можете вы сказать, принадлежат вам столько же, сколько и готтентотам. Без сомнения. Только подождите того времени, как готтентоты составят огромную империю, будут давить влиянием своим Америку и Африку и, главное, будут иметь ту дерзкую самоуверенность, те горячие надежды и верования, которые мы имеем»2.

Чуковский в своём эссе о Нате Пинкертоне (1908–1910) готтентотов ругает почём зря: «А всемирный, сплошной готтентот, идущий и пришедший по всей земле этому мужику на смену, создал коричневую этуаль и, в убожестве фантазии своей, посадил ее даже на луну и спустил на дно океана. Этого сплошного готтентота в русской литературе предвидели давно и с ужасом смотрели на его приближение»3. У Чуковского «готтентот» — это агрессивный мещанин, Грядущий Хам.

Но в какой-то момент к готтентотам прилипла история, которая заместила всё – и нравы с обычаями, и трагические события, а также любую беспристрастную антропологию.

Фаддей Францевич Зелинский, филолог и антиковед, говорит нам из 1903 года: «Этот термин имеет своим источником анекдот, вероятно, не очень достоверный, — будто один готтентот на вопрос миссионера, что такое добро и зло, ответил: “если мой сосед уведёт у меня мою жену, то это зло, а если я уведу у него его жену, то это добро”. Теперь вы поймете, что этот готтентотский принцип проявляется не только на почве частных сношений — там он нам не опасен, мы над ним смеёмся, — он гораздо вреднее в области национальных и партийных интересов. Когда, скажем, испанец с жаром заступается за притесняемых в Португалии испанцев, но возмущается против такого же заступничества Португалии за обижаемых в Испании португальцев; когда тот же испанец, будучи республиканцем, горячо одобряет правительство за то, что оно запретило карлистскую демонстрацию, а на следующий день бранит то же правительство за запрещенную республиканскую демонстрацию — то ему кажется, что он во всех этих случаях рассуждает вполне последовательно и здраво»4.

Никто не знает, откуда взялся этот анекдот. Он возник даже не во времена восстания в немецкой колонии. Судя по всему, он был в ходу ещё во второй половине XIX века. Это выражение упоминает Соловьёв в «Оправдании добра» (1897). Соловьёв при этом пишет: «…знаменитый готтентот, утверждавший, что…»5. То есть у него эта история уже знаменита.

Семён Франк в статье «Этика нигилизма» (1909) заявляет: «Непризнание абсолютных и действительно общеобязательных ценностей, культ материальной пользы большинства обосновывают примат силы над правом, догмат о верховенстве классовой борьбы и «классового интереса пролетариата», что на практике тождественно с идолопоклонническим обоготворением интересов партии; отсюда ― та беспринципная, «готтентотская» мораль, которая оценивает дела и мысли не объективно и по существу, а с точки зрения их партийной пользы или партийного вреда; отсюда ― чудовищная, морально недопустимая непоследовательность в отношении к террору правому и левому, к погромам чёрным и красным и вообще не только отсутствие, но и принципиальное отрицание справедливого, объективного отношения к противнику»6. А Луначарский отвечает ему в заочном споре: «…Обыватель этого не понимает. Он лепечет что-то о том, что вот-де революция, вышедшая из недр народа, протестовавшего против оков власти, оказывается такой же тиранией, как и прежде. Он лепечет что-то о готтентотской морали. Но в так называемой готтентотской морали есть глубочайший смысл. Разве есть на свете человек, который рассуждал бы во время войны иначе, чем пресловутый готтентот?»7

У Булгакова в «Белой гвардии» героиня восклицает: «Какой-то готтентот, человек, лишенный всякой морали...»8

Хотя Николай Гумилёв написал о готтентотах вполне сочувственно-красивое стихотворение, прочая русская поэзия шла в другом русле. Вот Фёдор Сологуб:

Близко к «готтентотской этике» лежит выражение «это – другое». Едва ли не первым его описал Горький в очерке «Лев Толстой». Горький пересказывает слова Толстого: «Мужик тоже не знает, что он поёт — ох, да-ой, да-эй — а выходит настоящая песня, прямо из души, как у птицы. Эти ваши новые всё выдумывают. Есть такие глупости французские “артикль де Пари”, так вот это они самые у твоих стихоплётов. Некрасов тоже сплошь выдумывал свои стишонки.

— А Беранже? — спросил Сулер.

— Беранже — это другое! Что же общего между нами и французами? Они — чувственники; жизнь духа для них не так важна, как плоть. Для француза прежде всего — женщина. Они — изношенный, истрепанный народ. Доктора говорят, что все чахоточные – чувственники»9.

Или: «…Но распоряжаетесь вы словами неумело, — все мужики говорят у вас очень умно. В жизни они говорят глупо, несуразно, — не сразу поймешь, что он хочет сказать. Это делается нарочно, — под глупостью слов у них всегда спрятано желание дать выговориться другому. Хороший мужик никогда сразу не покажет своего ума, это ему невыгодно. Он знает, что к человеку глупому подходят просто, бесхитростно, а ему того и надо! Вы перед ним стоите открыто, он тотчас и видит все ваши слабые места. Он недоверчив, он и жене боится сказать заветную мысль. А у вас — всё нараспашку, и в каждом рассказе какой-то вселенский собор умников. И все афоризмами говорят, это тоже неверно, — афоризм русскому языку не сроден.

— А пословицы, поговорки?

— Это — другое. Это не сегодня сделано.

– Однако вы сами часто говорите афоризмами.

– Никогда! Потом вы прикрашиваете всё: и людей и природу, особенно – людей! Так делал Лесков, писатель вычурный, вздорный, его уже давно не читают. Не поддавайтесь никому, никого не бойтесь, – тогда будет хорошо…»10.

Горький приводит ещё один пример этого метода:

«- А как же согласовать с теорией Флеровского хотя бы роль норманнов в истории Европы?

— Норманны — это другое!

Если он не хотел отвечать, то всегда говорил: “Это другое”»11.

Последовательная позиция «это другое» непобедима, потому что она отрицает аналогии. Но, вместе с тем, в идеальном виде она не позволяет произвести на свет содержательное суждение, потому что любое явление становится одиноким, как дерево в степи.

Мы постоянные свидетели (и участники) битвы Юго-Западной Африки и Восточной Пруссии. То есть готтентотской этики и категорического императива.

Кстати, это положение сформулировано Кантом в те времена, когда могла происходить гипотетическая беседа о воровстве скота: «Основы метафизики нравственности» были написаны в 1785 году, а «Критика практического разума» ещё через три года.

Человек рассудительный с уважением относится к требованию «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом», но, если он действительно рассудительный, понимает, что так мало кто делает – разве святые и праведники. Мы живём в мире готтентотской этики, и я наблюдаю сотни подтверждений правила знаменитого математика Колмогорова: “если [Р => Q] и [Q приятно], тогда Р”). Тут нужно понимать, что двойной стандарт есть нечто человеческое в человеке, но при этом не лгать себе и людям, что живёшь не по двойным стандартам. У меня был друг, жена которого работала в некоем издательстве. Я был связан с ними по службе, и чем-то стал вдруг недоволен. Кажется, они очень долго не отвечали на письма, или, наоборот, резко ответили. И вот я нажаловался своему другу, и тот произнёс прекрасную фразу: «Я разберусь, но, как ты понимаешь, я постараюсь быть предельно необъективен». И я восхитился: молодец какой.

В приключенческом романе Юлиана Семёнова «Бриллианты для диктатуры пролетариата» один из персонажей устало говорит: «Перестаньте, – поморщился Стопанский. – Разведчик, шпион – и то и другое в равной мере мужественно. И нечего нам делить мир на чужих шпионов и своих разведчиков. Дома я теперь шпион, а не разведчик… Ладно, давайте отвлечемся от умозрительных споров…»12. Но это деление неизбежно, нужно просто отдавать себе отчёт, что оно именно таково, — вечно.

Я написал это пространное рассуждение к тому, что единственное, что можно сказать, что двойной стандарт присутствует в каждом из нас. Нет никакой надежды на то, что человечество массово последует логическим законам познания. Да и не надо, главное — чтобы, обнаружив пропажу скота или прореху в логике собеседника, люди, взявшись за дреколье, не обосновывали (по крайней мере, внутри себя) таким неловким способом своё священное право убить кого-то.