СЛОВО ОБ ЭПИГРАФЕ

Эпиграф для хорошей книги – всё равно, что вешалка для хорошего театра.


Константин Станиславский. Письмо Немировичу-Данченко. 1916

Одна из самых загадочных традиций в современной литературе (и текстах вообще) – эпиграфы. У них есть несколько странных свойств. Это и нечто вроде крестного знамения, которым осеняет себя автор перед началом работы, и краткое оглавление из одной позиции перед текстом, и поклон классикам, и что-то вроде появления старшего брата в дворовой драке. Иногда это просто какая-то деталь, оживляющая скучный прямоугольник абзацев. Зернистые мысли известных людей помогают неуверенному автору пнуть свой текст ногой вперёд и отправить его в странствие к читателю. Символический капитал чужих имён – что грибы в лесу: ты их не сажал, а вот собрать и пустить в дело можешь.

Интересно, когда возникла эта традиция, какие у неё были стадии развития и вообще — что говорят исследователи и знатные эпиграфологи? Когда, к примеру, случился первый эпиграф?

Видимо, они выросли из библейских цитат перед проповедями, в книгах появились в начале XV века (указывают на «Хронику» Фруассара1), а развернулись в настоящий жанр только в XVIII веке. «Смотря по литературному и общественному настроению, Э. входили в моду, становились манерой, выходили из употребления, потом воскресали. В первой половине прошлого века ими охотно блистали, как выражением начитанности и уменья применить чужую мысль в новом смысле»2, — пишет Аркадий Гонфельд в словарной статье Брокгауза. В книге Шкловского «Заметки о прозе русских классиков» приводится цитата: «Н. Остолопов в “Словаре древней и новой поэзии”, изданном в 1821 году, так определил эпиграф: «Одно слово или изречение в прозе или стихах, взятое из какого-либо известного писателя, или своё собственное, которое помещают авторы в начале своих сочинений, и тем дают понятие о предмете оных”»3.

Фундаментальное исследование по этому поводу не написано. В лучшем случае кто-то ссылается на статью Сигизмунда Кржижановского, которую он написал к Пушкинскому году (тогда отмечали юбилей смерти как просто юбилей). Статья эта называлась «Искусство эпиграфа (Пушкин)», но её напечатали спустя много лет после смерти автора. Там сперва разбираются эпиграфы к энциклопедии русской жизни, а потом – к «Капитанской дочке», но вводной части к статье хватило, чтобы без зазору и ссылок повторять мысль автора: «В старинных, часто безымянных книгах <…> эпиграфы, взятые из Священного Писания или “отцов церкви”, служили как бы “рекомендательными письмами” “подателю сего”, то есть текста»4.

Есть множество способов быстро придумать эпиграф. Почти универсальный – использовать любой учебник, в том числе и технический (уж не говоря о воинских уставах). Они — неиссякаемый источник этих эпиграфов. Вот идеальное попадание в этом смысле: «Гнать, держать, бежать, обидеть, слышать, видеть и вертеть, и дышать, и ненавидеть, и зависеть и терпеть. Группа глаголов русского языка, составляющих исключение из правил; ритмически организованных для удобства запоминания»5. Предшественник этого эпиграфа взят из гимназического учебника Петра Владимировича Смирновского, выходившего во множестве переизданий с 1884 года: «Дуб — дерево. Роза — цветок. Олень — животное. Воробей — птица. Россия — наше отечество. Смерть неизбежна»6.

Бывает, что эпиграф круче, чем вся книга. Немудрено, потому что к женскому роману часто приделывают строфу из Уильяма Блейка, и уж точно есть бездна психологических книг с эпиграфами из Ошо и Коэльо. Варитесь в автоклаве, эти книги, на пользу картону и бумажным салфеткам! Нет, случается, что перед нами не заведомая макулатура, а приличная вещь. Но эпиграф придавил её, как могильная плита. Или статья, к которой приделан эпиграф, да такой, что вместе они образуют комическую пару – как Пат и Паташон.

Есть эпиграфы, что отрываются от своих произведений, вроде «Вкушая, вкусих мало мёда, и се аз умираю» к «Мцыри» или «Мне отмщение и Аз воздам» к великому роману Толстого. «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо» из Фауста, что навсегда приклеена к «Мастеру и Маргарите». Или эпиграф странной судьбы и изменённого текста к «Смерти Вазир-Мухтара» Тынянова7.

Иногда эпиграф – единственное место из книги, а то и всего автора, что осталось на слуху. Так случилось с Богдановичем у Пушкина. Это эпиграф к «Старухе» Хармса «И между ними происходит следующий разговор», взятый из «Мистерий» писателя Гамсуна, и, положа руку на сердце, многие ли из любителей русской литературы читали второй роман норвежского писателя? Много ли людей, прочитавших «Улитку на склоне» знакомы с остальным творчеством поэта Иссы кроме трёх строчек эпиграфа. И много ли читателей знает стихотворения Джона Донна, кроме того, что вынесено в эпиграф великого романа Хемингуэя «По ком звонит колокол».

В бунинской «Жизни Арсеньева» есть зачин (формально эта фраза не эпиграф): «Вещи и дела, аще не написанiи бываютъ, тмою покрываются и гробу безпамятства предаются, написавшiи же яко одушевленiи», — об источнике много спорили, пока не выяснилось, что эти слова из «Жития блаженного младенца Иоанна Угличского»8. Но и с хрестоматийным текстом случается метаморфоза. Леонид Юзефович предваряет роман «Казароза» строкой Пушкина: «Тяжек воздух нам земли»9. И читатель, забывший своё детское чтение, решает, что это какая-то гражданская лирика. Такое происходит не только с Пушкиным, но и вообще со всяким писателем, потому что общество смутно помнит тексты, и ориентируется на интонацию, как Шура Балаганов, что не знал выражения «статус кво», но, когда услышал приказ восстановить его, бодро высадил Паниковского из автомобиля.

Если чужие слова не слишком хорошо ложатся в отведённое им место перед текстом, то их редактура – дело обычное.

Александр Галич предваряет «Петербургский романс» стихотворением:

Жалеть о нём не должно,
… он сам виновник всех своих злосчастных бед,
Терпя, чего терпеть без подлости — не можно…

Н. Карамзин10

Причём у настоящего Карамзина всё несколько иначе:

Тацит велик; но Рим, описанный Тацитом,
Достоин ли пера его?
В сём Риме, некогда геройством знаменитом,
Кроме убийц и жертв не вижу ничего.
Жалеть об нём не должно:
Он стоил лютых бед несчастья своего,
Терпя, чего терпеть без подлости не можно!11

— и разница не то, чтобы не важна.

Подраздел выдуманных эпиграфов – цитаты из Черчилля о политике, Бисмарка – о России, Конфуция — о спокойствии и Раневской – о пионерской организации имени В. И. Ленина. Последний, впрочем, кажется, не выдуман. Но самое интересное, когда эпиграфы представляют собой самостоятельное художественное произведение, как во второй главе «Евгения Онегина»: «O rus Hor. О, Русь!»12. Кстати, даже люди повышенной духовности путаются в эпиграфах к самому произведению, и мне говорили, что на Едином экзамене был такой вопрос – с неправильным ответом. В «Капитанской дочке» Пушкин смещает всё, и выдумывает эпиграфы, сочиняя стихи за Княжнина и Сумарокова. Наше всё вообще был непревзойдённым мастером игры со словами в правом верхнем углу со страницы. Известна так же история выдуманных Владимиром Богомоловым эпиграфов в «Моменте истины» (с прекрасной оговоркой «цифровые данные документа опущены»). Чекисты приняли их за подлинные цитаты и устроили разбирательство. Невесть откуда взявшийся раскольник Трефилий перед началом повести «Отягощённые злом» братьев Стругацких многозначительно произносит: «Из десяти девять не знают отличия тьмы от света, истины от лжи, чести от бесчестья, свободы от рабства. Такоже не знают и пользы своей»13. Стендаль в «Прогулках по Риму» выдумывает за Шекспира диалог: «Эскал: Друг мой, мне кажется, что вы человек немного мизантропический и завистливый. Меркуцио: Я слишком рано увидел совершенную красоту»14.

У меня же так эпиграфы вымышленные и основная их функция — внятно сказать публике: «Смотри, дура, ты всё равно не поймёшь, читал ли я умные книжки или просто развёл тебя, потому что ты ценишь в людях только это дурацкое качество — знание пошлых фраз».

 


    посещений 7