ДЕНЬ ЭКОЛОГА

В реке Ниле беспечно купается бедный мальчик, а из-за камышей уже стережёт его крокодил.

Михаил Салтыков-Щедрин. «Сатиры в прозе»

Митя очень хорошо помнил свою первую встречу с Крокодилом.

Это было во время Праздника весны, который почти совпал с его днём рождения. Мите исполнилось двенадцать, и его теперь в первый раз должны были вести к священному фонтану. Он спал плохо, заснув только под утро. Шутка ли — в первый раз к фонтану. В этом сне-воспоминании время текло удивительно медленно: «Мама, мама, а крокодил посмотрит на меня?» — спрашивает Митя. Мама не отвечает, и оказывается, что она трясёт его за плечо: «Митя, пора вставать».

Так он выпадает из другого, настоящего сна, где Крокодил смотрит на него и благословляет. После завтрака мать выдернула его за руку из дома, как цепочка выдёргивает пробку из ванны. Папа шёл сзади, с букетом цветов.

Город был залит весной. Они влились в общий поток, который быстро вынес их на вокзальную площадь, где стоял священный фонтан. Фонтан из-за чужих спин был не виден, но Митя прекрасно знал, как он выглядит.

Там сошлись в ритуальном танце Шестеро Великих, что совсем ещё детьми просили Крокодила о помощи. Он внял им и спас всё человечество от чёрной чумы. Шестеро плясали вокруг него, отчего история продолжила своё движение. Великий Крокодил победил пришедшего с запада врага. Он сожрал этого врага, он растоптал его, а потом, открывая пасть, сплёвывал оружие, пряжки и подковки того, чьё имя никто не должен произносить. И мы остались живы, чему были свидетелями восемь белых лягушек, сидящих на бортике фонтана. Символам и их значениям были посвящены десятки, если не сотни книг — для взрослых и детей. Всем вместе — и каждой лягушке в отдельности.

Митя знал всё это наизусть, и главным желанием его было быть одним из Шестерых. Но время Шестерых прошло, маленькие герои растворились в школьных учебниках и патриотических фильмах. Правда у каждой школы стояли шестеро героев, а Митя давным-давно носил на груди шестиконечную звёздочку с маленьким крокодилом.

Крокодила любили все, даже папа, который никого не любил, кроме мёртвых художников. Ну, и мамы, конечно.

Папа был искусствовед и много лет писал диссертацию о французе по имени Матисс. Тогда французское искусство было признано упадочным, и ещё, кажется, у французов были сложные отношения с лягушками, и вообще французы были неприятным народом. Сперва папа доказывал, что они неприятны, но обладают какими-то положительными чертами, потом ему посоветовали убрать положительные черты, что он и сделал. Но пока папа переписывал текст, наш великий народ снова подружился с французами, и папе велели добавить им положительных черт, а перечисляя плохие, ограничиться лягушками и чем-то ещё.

Диссертация не была защищена, и папа очень страдал. Мама вставала посреди кухни, как соляной столп. Митя не знал, что это такое, и каждый раз воображал себе сталактит, который он видел на экскурсии в Пещере Крокодила. Или сталагмит — он вечно путался в этих словах.

Итак, мама заламывала руки и называла художника Матисса — он. Матисс нарисовал знаменитый фонтан, не нарисовав фонтана. Шесть розовых фигур плясали вокруг зелёной пустоты, и картина называлась «Танец». Зритель должен был вообразить всё сам — и фонтан, и Великого Крокодила, и спасение. В конце концов, Великий Крокодил спас всех, когда порвал, растоптал, а потом съел врага, прилетевшего ниоткуда, злого гения. Это было «упадочно», но, в конце концов, какая-то любовь к Крокодилу в этом присутствовала.

Но французского художника мало кто помнил, диссертация лежала пачкой листов в папином столе, а мама мёрзла без шубы.

Митя тоже любил Крокодила, почти так же, как папу и маму. Или даже больше. Папа хотел, чтобы Митя стал художником, потому что не стал им сам, а мама говорила, что лучше б Митя пошёл на вертолётный завод инженером или стал изобретать автоматическое оружие, ведь в нашем университете есть специальный факультет для этих наук. Известно, что наши автоматы могут стрелять в огне и в воде и даже когда проржавеют насквозь.

Однажды в школе он шёл, задумавшись, по коридору. Время опять как во сне длилось, и в его рассуждения то и дело наведывался французский художник Матисс, который так мешал жить папе, но в какой-то момент Митя натолкнулся на своих одноклассников. В центре маленькой группы стоял известный хулиган Вовик и изображал в лицах Крокодила и Шестерых. Это было очень неприятно и страшно, Крокодил выходил несчастным и пьяненьким, каким бывал папа, вернувшись с художественных выставок, куда ходил по службе.

Вовик взмахивал руками и говорил, помогая себе мимикой:

— И он такой: «Прочь, дети, прочь, меня тошнит!»

И одноклассники Мити, собравшись в круг, смеялись. Даже Нелли, девочка, которая Мите нравилась настолько, что он хотел нарисовать её портрет, смеялась. Они смеялись этому кощунству, и уже сам Митя видел, как мучается похмельный крокодил, а Шестеро, кружась вокруг него в танце, поют: «Крокодил, крокодил!..» Тогда он бросился на Вовика с кулаками, крича что-то неразборчивое. «Не смей, не смей», — кажется. Но Вовик был сильнее, и ничем хорошим это не кончилось.

Сидя в кабинете директора, он думал рассказать всё как было, но в нём стали бороться два чувства — отмщение Крокодила, и то важное правило, по которому нельзя было прибегать к силе взрослых.

Как-то Митю и Нелли обидели во дворе. Незнакомый мальчик отобрал у них игрушку (сейчас уже Митя не помнил какую), и они поднялись в квартиру Нелли, плача оба. Она от утраты, а он — от того, что не сумел её защитить. В квартире обнаружился её отец, и Митя увидел его в первый раз, чем-то этот взрослый, чисто выбритый человек напомнил ему Крокодила. Отец Нелли работал в странной организации, название которой старались не упоминать лишний раз. Он молча посмотрел на дочь, не замечая мальчика. Нелли, утирая слёзы, рассказала отцу подробности. И тогда этот гладкий человек повёл их во двор. Ещё спускаясь по лестнице, Митя поразился грации его тела — он был похож на тираннозавра из школьного учебника, даже нет, Крокодила, идущего на задних лапах. Когда он вышел из подъезда, старушек, которых боялся весь двор, сдуло с лавочки, будто ветром. Отец Нелли шёл к песочнице, и, казалось, рядом с ним жухла трава. Остановившись, он начал медленно поворачивать голову. Всё стихло, только где-то в коляске плакал ребёнок, но и он вдруг затих, будто подавившись.

— Этот? — спросил Неллин отец, указывая на незнакомого мальчика. Митя увидел, как по чужим штанам расплывается предательское пятно.

Игрушка была возвращена, но веселиться больше не хотелось. Слишком велика была цена: страх, наполнивший двор, будто чашу фонтана. В этот момент Митя, книжный трепетный мальчик, раз и навсегда понял, что взрослых нельзя призывать в детскую жизнь, как нельзя лишний раз звать Крокодила.

А теперь Вовик сидел перед ним, понурившись. Он жил вместе с матерью, которая работала уборщицей. Они экономили на всём, но Вовику бросать школу она запретила. Расскажи Митя о пьяном Крокодиле, жизнь Вовика превратилась бы в ад.

И он не сказал директору ничего. Митя гордо поднял разбитый нос, в котором запеклась твёрдой коркой кровь, и признался, что они подрались из-за девочки.

С Вовиком они потом подружились.

Простить поругания Крокодила Митя ему так и не смог. Хотя нет, простил, конечно… Но не до конца.

Их наказали обоих и отправили обратно на урок биологии.

Там перед учительницей лежало огромное гипсовое яйцо, и она рассказывала, как велика и совершенна природа, которая придумала этот способ размножения. Природа была велика, велик был Крокодил, а человек — жалок и слаб, потому что не мог нести яйца. Митя забыл про свой разбитый нос и стал воображать, как он станет знаменитым художником (несмотря на всё расстройство папы от его рисунков) и изобразит на огромном полотне Крокодила и его яйца. Или ему поручат сделать новый священный фонтан.

По всей стране, избавившейся от оков религии, стояло всего шесть фонтанов — во всех местах рождения Шестерых. Один здесь, в Волгограде, другой — в Оренбурге, ещё один в Воронеже, четвёртый — в Днепропетровске, пятый — в Казани, а последний — в Чернигове.

Каждый год в марте, когда день становился равен ночи, люди приходили к фонтанам и водили хоровод в честь Великого Крокодила. «Славься, славься Великий крокодил», — летело над площадями.

А тогда, участвуя в хороводе в первый раз, Митя шёл между мамой и папой, взяв их за руки. Он шёл и пел со всеми: «Славься, славься Великий Крокодил! Ты нас от смерти спас в добрый час, славься, славься Великий Крокодил». Так он прикасался к истории.

Хоровод змейкой вынес его к основанию фонтана, и Митя вдруг встретился глазами с Крокодилом. Бетонный глаз посмотрел на Митю недобро, так, что он споткнулся и повис на руках родителей.

Это длилось всего секунду или две, Крокодил был жив и смотрел на Митю вовсе не так, как смотрит на сына добрый отец. Он смотрел на него равнодушно и брезгливо, как смотрят на кусок мяса. На секунду Мите стало жалко того, кого не стоит называть и кто был уже внутри этого зверя. Врага или не врага, человека на букву «б».

Кажется, в этот момент маленький Митя раздумал быть художником. Больше того, сам не признаваясь себе, он решил разгадать Крокодила.

Крокодил был посредником между людьми, странной ошибкой природы, и миром великих.

В школьных сочинениях Митя потом писал, что когда вырастет, то научит людей рождать потомство в идеальном домике — яйце. Исчезнет детская смертность, и человек будет вылезать из своей скорлупы, готовый ко всем неожиданностям.

Он действительно стал биологом. Человека в яйце Митя не изобрёл, но зато научился моделировать походку давно исчезнувших динозавров с помощью обычных куриц. Это была довольно смешная работа, и про неё много писали. Митя стал известен и даже защитил диссертацию раньше, чем его печальный отец.

Нелли уехала в столицу, и Митя потерял её из виду. Как-то приехав на конференцию, он встретил на улице. Скользнув по нему взглядом, она отвернулась к витрине. Было понятно, что она его не узнала. Да и сама она сильно изменилась и подурнела.

Митя на минуту представил себя зятем крокодила и поёжился.

Вовик работал в газете. Время от времени они встречались, и Мите тогда казалось, что дух его лабораторного спирта смешивается с выхлопом питьевого спирта Вовика. Однажды тот напился слишком сильно и зашептал Мите в ухо свои тайны.

— А ты знаешь, — бормотал Вовик, — как называется фонтан? Как он называется по-настоящему? «Бармалей»! Этот Бармалей был негр. Наш крокодил сожрал какого-то негра, и мы сто лет этому радуемся. Шестеро пляшут вокруг невидимого Бармалея, а не вокруг Крокодила. Поэтому-то фонтан называется «Бармалей», ты понял? Бармалей — не виноват, он жертва. Может, это он хотел нас спасти?

Митя морщился, но слушал. А Вовик всё шептал:

— А, может, всё не так, как нас учили? Может, крокодил, который защитил нас, не так хорош? Знаешь апокриф о том, что Крокодил съел Солнце? Все слышали, но никто не признаётся. А почему в школьных учебниках нет даты смерти Шестерых — их будто Крокодил языком слизал. Куда они подевались?

В словах Вовика была какая-то важная правда, что-то недостаточно хорошо складывалось в мире, не входило в пазы, не вщёлкивалось до конца. Митя вновь чувствовал себя школьником, у которого сошлись с ответом первые цифры решения, а второй знак после запятой не сходился.

И вдруг Вовик исчез, просто исчез. Общие знакомые отводили глаза так, что Митя прекратил расспросы. В конце концов, отец Нелли работал в одной организации, которая ведала разговорами о Крокодиле, а стал бы он расспрашивать его о чём-нибудь? Да никогда.

Шли годы, Дмитрий Львович занимался своими курицами, но его не оставляла мысль об устройстве Крокодила. И в какой-то момент его взяли в экспедицию. Она отправлялась в Африку, на кладбище динозавров.

Дмитрий Львович провёл там три месяца, не выбираясь за охраняемый периметр, потому что самостоятельные прогулки были запрещены. Он сортировал кости динозавров, дул на них, чистил, снова раскладывал в нужном порядке, и это была ещё одна ступень к славе. Но главной наукой для него была тайна Крокодила.

Спаситель представал в этой науке обыкновенным существом, и то хладнокровие, которое ставилось Крокодилу в заслугу, выходило недавним приобретением. Митя дорого бы дал за возможность препарировать настоящего Крокодила и посмотреть на его сердце. Вдруг раньше Крокодил был теплокровным? А вдруг те бетонные капли, которые Митя увидел на брюхе священной статуи и запомнил навсегда — честный намёк на соски? А если крокодил был млекопитающим?

Но всё это были вопросы абстрактные. Священный Крокодил не подлежал изучению.

Пришёл срок командировки, и Дмитрия Львовича повезли обратно. Но через полчаса после взлёта его маленький вертолёт чихнул мотором и воткнулся носом в болотистый берег реки. Пилот висел на привязных ремнях, и голова его была неестественно вывернута. Пахло бензином из мотора и гнилью от земли.

Дмитрий Львович выбрался из скомканной машины, прижимая к груди сломанную руку. Болота дышали ему в лицо — влажно и страшно. Кажется, там кто-то квакал.

И в этот момент встретил Крокодила. Крокодил вышел к нему из воды и стал приближаться, не касаясь брюхом почвы. Дмитрий Львович много раз описывал эту «высокую походку» в своих статьях, но видел в первый раз. По привычке он вспомнил своих куриц, динозавров, динозавров-птиц… Обидно, что никто не разберёт без него эти дурацкие кости.

Крокодил посмотрел ему в глаза, и Дмитрий Львович узнал эту черноту. Точно так же смотрел на него Крокодил в родном городе, когда он висел между папой и мамой, а хоровод нёс его вокруг священного фонтана.

Над ухом у него что-то грохнуло, а потом ещё раз. Дмитрий Львович подумал, что взорвалось что-то в вертолёте, но вдруг понял, что крокодил не двигается.

Из кустов вышел невысокий чёрный человек со ржавым автоматом в руках. Оружие было таким ржавым, что это было видно даже издалека.

Негр был стар и не очень одет. Он улыбнулся Дмитрию Львовичу и показал ему большой палец.

И Митя понял, что он встретился с Бармалеем.