СЛОВО О ДВОРНИКЕ или ТАЙНА ОБЫДЕННОГО

… дворников и сторожей.

Борис Гребенщиков

Есть особый тип литературного анекдота. Из таких склáдных анекдотов последнего времени — история про писателя Платонова.

Это история про писателя-дворника, потому что она соединяет два полярных образа — образ писателя, властителя дум, и представление о дворнике, который должен стоять в самом низу социальной лестницы.

Довольно часто происходит диалог: некто произносит: «Платонов был дворником». (Подразумевается, что «Власть и общество низвели гения до дворника»), а ему отвечают, что Платонов не был дворником (Что означает: «Мы-то знаем, что история литературы и вообще история сложнее, чем думает поверхностный обыватель»).

Это знание существует не только в устной традиции.

Вот стихотворение Владимира Корнилова1 «Сорок лет спустя» (1985), где автор «томится в институте», а «за окном асфальт метёт упорный дворник»:

Вот Натан Эйдельман пишет: «Всякие были обстоятельства очень талантливых писателей. Люди, многие всякие завсегдатаи Дома литераторов им. Фадеева в Москве помнят, как в те годы, когда Высоцкому было лет десять, во дворе Союза писателей худой человек [убирал] снег во дворе. Только немногие знали, что это писатель Андрей Платонов, который, получая большие дотации из Литфонда — т.е. израсходовал все возможности, он не печатался практически — он сам себя „нанял“. Ему неудобно было получать деньги ни за что, он настоял на том, чтобы считаться на ставке дворника, или полставки, я уж подробностей не знаю»3.

Или у Семёна Липкина: «Теперь о Платонове пишут, что он едва ли не работал одно время дворником. Это вздор. У Платонова была в доме Герцена отдельная (в те годы большая редкость) квартира из двух светлых смежных комнат, семья его не голодала, хотя каждая копейка была на счету»4.

В продолжение легенды существует и красивая байка о том, как только что поступивший в Литературный институт офицер — в парадном мундире, вся грудь в орденах, сбегает с крыльца дома Герцена, и, увидев Платонова с метлой, кричит:

— Здорово, Андрюха!

Тот кланяется в пояс и отвечает:

— Здравствуйте, барин!

В пересказах этот офицер превращался в разных персонажей, причём в дневниках того же Эйдельмана есть запись, помеченная 23.IX.1966. в которой появляется и имя: «Андрей Платонов работал дворником. Проходил Сергей Островой. А, Платонов, здорово! — Здравствуйте, барин!»5.

История внутренней эмиграции, как сказали бы учёные люди «дауншифтинга» образованных людей и работы их работы дворниками и сторожами – отдельная тема. Рассказывали, что когда Венедикт Ерофеев работал консьержем в подъезде, в Америке вышла рецензия на «Москву-Петушки», написанная очень известным американским писателем. В этом нет парадокса, вернее, он есть толлько в глазах обывателя, который считает, что все ступени социальной лестницы должна заниматься точно в соответствии со статусом, причём перемещения по ней мгновенны, будто измеренение температуры градусником.

Но всякое внятное высказывание начинается со структурной росписи. Образованные дворники и сторожа как явление различны в 1900-е, 1950-е и в 1970-е. К тому же, их работа вовсе не однородный эскапизм: в ней важно деление по социализации. Например, сторож не общается (или почти не общается с людьми), а вот консьерж общается с жильцами постоянно. И это меня самого в бытность консьержем очень раздражало. Опыт ленинградской «Камчатки», то есть кочегарки, где работал Виктор Цой и другие питерские звёзды, наоборот — очень сильная социализация, практически литературный салон. Наконец, в черновой работе было три направления: случай Заболоцкого с его огородом: «…положиться можно только на свою картошку»6., собственно работа дворников в большом городе и литературная подёнщина: ср. Ираклий Андроников: «Я перебивался случайными работами, писал библиографические карточки по копейке за штуку»7. Особый акцент описанной литературной подёнщине придаёт то, что Андроников описывал ситуацию так, будто он уволился из детского журнала ради работы в филармонии: «В “Еже” и “Чиже” ничего не слыхали о том, что я собираюсь стать музыкальным лектором, удивились, но от работы освободили. Я пришёл домой, сел возле телефона и стал ожидать звонка Соллертинского. Так прошло... восемь месяцев! Я перебивался случайными работами, писал библиографические карточки по копейке за штуку, а Соллертинский всё не звонил. По афишам было видно, что мой, так сказать, “предшественник” ещё работает в филармонии и вакансии нет»8. Меж тем, в декабре 1931 года Андроников был арестован по так называемому «Делу детских писателей» и пауза в его литературной деятельности была связана с другими обстоятельствами.

Итак, само явление и общественное отношение к нему очень сложны, требуют тщательного описание, и если не целой книги, то развёрнутой работы.

Другое дело – анекдот. Есть такие литературные связки, что неистребимы и не подлежат развенчанию. Гораздо интереснее, когда они сами порождают сюжеты.

Критик Вячеслав Курицын в 1999 году, в одной из своих рецензий, приводил «Анекдот про дворника»: «Типа расфигачил мальчик мячом окно. Несётся за ним дворник с метлой, орёт: „Убью на“. Мальчик бежит и думает — „Как же так? Я интеллигентный московский мальчик, мог бы сидеть дома, пить чай, читать книжку своего любимого писателя Хемингуэя, а вынужден удирать по грязному снегу от этого дикого ужасного дворника!“

В это, стало быть, время писатель Хемингуэй сидит голый на Кубе потный, пьёт ром и всё такое. Страдает — „Как же так? Я такой модный писатель, а торчу на этой каканой Кубе вместо того, чтобы сидеть на Елисейских полях в кафе, тянуть винцо со своим любимым писателем Андре Моруа, жухать девок и всё такое“.

Моруа, как несложно догадаться, в это время скучает на Елисейских с винцом, тёлками и всё такое. И думает: „Майн готт! Куда уходит жизнь? Я бы мог сейчас в заснеженной Москве в тёплом подвале пить водку со своим любимым писателем Андреем Платоновым...“

А Платонов, соответственно, гонится с метлой за мальчиком и орёт: „Ужо! Убью на!“»9.

Есть и иной вариант:

«Закончилась война. Мальчику из хорошей московской семьи на день рождения подарили футбольный мяч. Это было в январе, а в апреле мальчик разбил мячом окно дворницкой. И сейчас, чавкая грязными сапогами, за ним бежит по бульвару дворник дядя Дюша.

— Что я здесь делаю, и зачем мне надо было бить это дурацкое стекло? — думает мальчик, — читал бы лучше в папином кабинете «Трех товарищей̆»!..

А в это время в Швейцарии, на берегу озера Лаго-Маджоре, в открытом кафе маленького городка Локарно нежится на солнышке писатель Эрих Мария Ремарк. Он покуривает «житан» и совсем не смотрит на обнаженных купальщиц. Он думает:

— Что делаю в этой курортной дыре я, единственный, кто знает цену настоящей мужской дружбе? Впрочем, если б я мог писать, как мой друг Хэм, я бы совсем иначе рассказал и о судьбах потерянного поколения...

А в это время Эрнест Хемингуэй, прячась под навесом из сахарного тростника от ненасытного кубинского солнца, раскуривает очередную темнокожую сигару. И думает:

— Конечно, это я изобразил мужество и достоинство человека, сочетая истинный трагизм с подлинной романтикой. Но мои герои — какие-то слишком сильные, и я начинаю опасаться, что у них картонные чувства. Во всем мире есть один человек, способный̆ меня понять. Это какой-то русский по фамилии Платонов, чью короткую новеллу мне пересказали вчера... Да, нам было бы о чем поговорить, окажись я сейчас в его холодной Москве...

...А в это время в Москве Андрей Платонов, чавкая сапогами, бежит по Тверскому бульвару, прижимая к фартуку грязный кожаный мяч. И думает: «Ну, паршивец, попадись!..»

В таких историях всегда есть проблема авторства. Семь городов спорят о звании родины Гомера.

Александр Аронов утверждал, что это написал он — ещё в шестидесятые годы — тому есть свидетельства10.

Приводились и ссылки на пару свидетелей — но свидетелей чего? Люди говорят: да, он нам тоже говорил, что это он. Рассказывал, да. Помним.

Налицо известная трагедия автора, чей текст перешёл в фольклор. Доказать ничего невозможно.

Более того автор (если это он) оказывается в унизительной точке недоверия — примерно так же, как если бы он заявлял, что сочинил все анекдоты про Чапаева.

Кто это мы не узнаем наверняка.

Раз текст попал в капкан фольклора, ему не вырваться, увяз в фольклоре — так всей птичке пропасть.

С фольклора выдачи нет.

Но, очевидно, что текст про Платонова имеет несколько литературных предшественников.

Во-первых, короткий рассказ самого Эрнеста Хемингуэя «Банальная история» (1927).

Он был у нас опубликован, и многие знали его ещё до войны. За окном у персонажа, который читает популярный в двадцатые годы журнал «Форум» (даже непонятно, с каким эстетским журналом его соотнести), дождь со снегом, а «далеко-далеко, в Париже, Маскaр уложил Дэнни Фришa в нокдаун во втором раунде. В далёкой Месопотамии навалило на двадцать один фут снегу. На другом конце света — там, в Австралии, английские игроки в крикет отрабатывают удары по воротцам. Вот она где, романтика».

Персонаж читает новости и рассуждает о литературе.

«А тем временем в далёких осклизлых от влаги джунглях Юкaтaнa раздавался стук топоров, которыми дровосеки рубят эвкалипты.

Кто нам нужен — сильные личности или культурные люди? Вспомним Джойсa. Вспомним президента Кулиджa. Какую путеводную звезду должно избрать себе наше студенчество? У нас есть Джек Бриттон. У нас есть доктор Генри Вaн-Дaйк. Как сочетать этих двоих? Вспомним молодого Стриблингa.

А как быть с нашими дочерьми, которым предстоит самим сделать промеры глубин? Нэнси Готорн должна сама сделать промер жизненного моря. Отважно и трезво решает она задачи, встающие перед каждой девушкой в восемнaдцaть лет.. <...> А к чему мы идем в 1925 году? Нaйдётся ли хоть одна двусмысленная стрaничкa в истории Пуританизма? Можно ли подметить оборотную сторону у Покaхонтaс? Было ли у нее четвертое измерение?

А современная живопись — и поэзия? Искусство ли это? И да и нет. Вспомним Пикассо»...11.

Тем временем в своём испанском доме умирает от пневмонии знаменитый тореадор: «Все андалузские газеты посвятили специальные приложения его смерти, ожидавшейся уже несколько дней. Взрослые мужчины и мальчишки покупали на память о Мaэре его многокрасочные портреты во весь рост, и эти литографии стирали воспоминания о нём настоящем. Матадоры облегченно вздохнули, узнав о его смерти, потому что он всегда делал на арене то, что получалось у них лишь изредка. Все они шли под дождем за его гробом, и все сто сорок семь проводили Мaэру на кладбище, где его похоронили рядом с могилой Хоселито. После похорон провожающие разошлись по кафе, прячась от дождя, и в тот день было продано много цветных портретов Мaэры, и люди скатывали их в трубочки и рассовывали по карманам»12.

Герой иронизирует над стилем интеллектуального журнала, чрезвычайно популярного в двадцатые годы среди интеллектуалов, и, говорят, огромное количество риторических вопросов пародирует сам стиль «Форума». Перед читателем мелькают Джойс, президент Кулидж, спортсмены, герои романов — а кончается всё это смертью.

Логично предположить, что вероятный автор истории читал Хемингуэя и недаром ввёл его в свой сюжет.

Впрочем, Хемингуэй — это символический американский писатель.

Вместо Моруа мог появиться Сартр, а вот Хемингуэй тут так же естественен, как его фотография на стене — бородатый, в толстом свитере. Англичане в этой конструкции не предусматривались — американец, француз и немец.

То есть народная логика ставит в круг писателей, что на слуху в России, игнорируя не только реальность, но и сам их стиль — причём в этой цепочке логичен Джойс, который действительно дружил с Хемингуэем и даже дрался вместе с ним в парижских барах.

Ну и, конечно, тут двое русских — причём в некоторых вариантах мальчик тоже имеет имя Вася, а фамилия его — Аксёнов. Совершенно неважно, что в ту пору Василий Аксёнов жил либо в Костроме, либо (после 1948 года) в Магадане, ни о каком «папином кабинете» речи быть не могло — отец сидел в лагере, впрочем, как и мать до ссылки.

Но это очень верная расстановка западных и отечественных писателей — вкупе и мальчика-наследника литературного мяча.

Есть другой текст со схожей конструкцией, но совершенно иной интонацией, написанный десятью годами позже. Это рассказ Хармса «Связь». Другое его название «Письмо к Друскину от 14 сентября 1937 года», и этот текст был напечатан в 1 июля 1970 года в «Литературной газете»13.

Так что он мог вполне быть в обороте у человека, что придумал первоначальный вариант истории про дворника с разбитым окном.

«1. Пишу Вам в ответ на Ваше письмо, которое Вы собираетесь написать мне в ответ на моё письмо, которое я написал Вам.

2. Один скрипач купил себе магнит и понёс его домой. По дороге на скрипача напали хулиганы и сбили с него шапку. Ветер подхватил шапку и понес её по улице.

3. Скрипач положил магнит на землю и побежал за шапкой. Шапка попала в лужу азотной кислоты и там истлела.

4. А хулиганы тем временем схватили магнит и скрылись.

5. Скрипач вернулся домой без пальто и шапки, потому что шапка истлела в азотной кислоте, и скрипач, расстроенный потерей своей шапки, забыл пальто в трамвае.

6. Кондуктор того трамвая отнёс пальто на барахолку и там обменял на сметану, крупу и помидоры.

7. Тесть кондуктора объелся помидорами и умер. Труп тестя кондуктора положили в покойницкую, но потом его перепутали и вместо тестя кондуктора похоронили какую-то старушку.

8. На могиле старушки поставили белый столб с надписью: «Антон Сергеевич Кондратьев».

9. Через одиннадцать лет этот столб источили черви, и он упал. А кладбищенский сторож распилил этот столб на четыре части и сжёг его в своей плите. А жена кладбищенского сторожа на этом огне сварила суп из цветной капусты.

10. Но когда суп был уже готов, со стены упала муха прямо в кастрюлю с этим супом. Суп отдали нищему Тимофею.

11. Нищий Тимофей поел супа и рассказал нищему Николаю про доброту кладбищенского сторожа.

12. На другой день нищий Николай пришёл к кладбищенскому сторожу и стал просить милостыню. Но кладбищенский сторож ничего не дал Николаю и прогнал прочь.

13. Нищий Николай очень обозлился и поджёг дом кладбищенского сторожа.

14. Огонь перекинулся с дома на церковь, и церковь сгорела.

15. Повелось длительное следствие, но причину пожара установить не удалось.

16. На том месте, где была церковь, построили клуб и в день открытия клуба устроили концерт, на котором выступал скрипач, который четырнадцать лет назад потерял своё пальто.

17. А среди слушателей сидел сын одного из тех хулиганов, которые четырнадцать лет тому назад сбили шапку с этого скрипача.

18. После концерта они поехали домой в одном трамвае. Но в трамвае, который ехал за ними, вагоновожатым был тот самый кондуктор, который когда-то продал пальто скрипача на барахолке.

19. И вот они едут поздно вечером по городу: впереди — скрипач и сын хулигана, а за ними вагоновожатый, бывший кондуктор.

20. Они едут и не знают, какая между ними связь, и не узнают до самой смерти»14.

Разумеется, «Связь» — один из множества таких сюжетов. Чего стоит один «Фальшивый купон» Льва Толстого, назидательная история, превратившаяся в авангардную прозу.

В истории с разбитым окном писатели тоже не видят круговой связи, которая видна читателю (слушателю) — они видят лишь фрагмент замкнутой цепочки.

Это тайна обыденного.