СЛОВО О ВЛАДИМИРЕ ДУДИНЦЕВЕ

(два своевременных романа)

Владимир Семёнович Байков (1918 — 1998)

Он смирял тебя, томил тебя голодом и питал тебя манною, которой не знал ты и не знали отцы твои, дабы показать тебе, что не одним хлебом живёт человек, но всяким словом, исходящим из уст Господа, живёт человек.

(Втор. 8, 3)

И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились ещё на малое время, пока и сотрудники их и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число.

(Откр. 6,11)

Писатель Дудинцев был не очень хорошим писателем с точки зрения сноба-стилиста. Но он рассказывал очень своевременные истории. В этом и заключён парадокс — он стал писателем очень нужным, пригодившимся обществу, и оттого — абсолютно состоявшимся. Но при этом художественная сторона двух его главных книг находится в состоянии совершенно неотличимом от обычной литературы его времени. И сравнение идёт не с ярким тропическим царством метафор Олеши, не с особым языком Платонова, не с многослойной сатирой Зощенко, не с историзмом Тынянова, а именно с литературой обычной, разрешённой. Но в этом самом стиле, в которым современные ему писатели описывали конфликт хорошего и лучшего, ему удалось написать два романа, которые, как это ни пошло звучит, «всколыхнули общество».

Итак, человек именем Владимир имел разные фамилии.

Его отцом был Семён Николаевич Байков, штабс-капитан царской армии, которого расстреляли в Харькове красные. Мать его Клавдия Владимировна вышла замуж за землемера Дмитрия Дудинцева, и так будущий писателей стал Дудинцевым.

Владимир окончил Московский юридический институт в 1940 году и тут же его призвали в армию – страна вставала на военные рельсы. Он воевал, был рядовым и командиром роты, сперва вовсе не военюристом. За первых полгода войны он был ранен четыре раза. После этих ранений Дудинцева перевели в тыловую военную прокуратуру. Он дослужил там до 1946 года, а, вернувшись в Москву, стал журналистом.

В 1956 году «Новый мир» напечатал его роман «Не хлебом единым». Там хороший человек, изобретатель претерпевает много бед от бюрократов, но потом справедливость торжествует. Подробнее это выглядит так: молодой выпускник МГУ, который работает сельским учителем и изобретает какую-то машину для производства особых труб (подробности тут не важны, как не важно содержимое секретных бумаг, за которыми гоняются в детективе). Главное в том, что это изобретение ценно, и целью чиновников от науки и производства становится устранение конкурента. Изобретателю дают восемь лет по политической статье, но выпускают через полтора года, пересмотрев дело. К тому же трубоделательная машина, сделанная бюрократами и интриганами, воплощена в жизнь криво и перерасходует металл. Следует грозный приказ по министерству, враги изобретателя посрамлены, а жена одного из гонителей и вовсе уходит от мужа к нему, изобретателю.

Сюжет неудивительный — но дело в том, что он был одновременно своевременным и опасным, номера журнала рвали из рук, и одновременно, автора обвинили в очернительстве.

Роман напечатали за границей, в Мюнхене, и в предисловии говорилось: «Но наиболее политически значительное, наиболее широкое, обобщающее и, мы бы сказали, наименее подцензурное по духу произведение — это роман Дудинцева “Не хлебом единым”»1.

Кстати, несмотря на юридическое образование, Дудинцев был очень практический (как говорили лет двести назад) человек. Он сам строил себе дом, и, как он рассказывал, придумал подъёмные механизмы, сам собрал бетономешалку — и тому подобное. Сейчас, когда говорят «построил дом», то подразумевают, что человек нанял бригаду строителей, а тут нет — строил вместе с женой, при помощи каких-то хитрых приспособлений. Так что прикладного изобретательского таланта писатель был не чужд. Вообще, бытовая, так сказать, история его жизни вызывает симпатию. И ему вовсе не выдали волчий билет, с которым не возьмут и в дворники. Нет, он писал, издавался, но это не отменяет тридцатилетней паузы между книгами, которые теперь воспринимаются как парные.

Другой роман, «Белые одежды», вышел только в 1987 году. Речь там шла вот о чём: в момент борьбы с буржуазной лженаукой генетикой в провинциальный институт посылают эмиссара столичного начальства, посланного неким академиком (похожим на Лысенко) приезжает в селекционный институт с ревизией, но подобно первохристианским святым из числа римских военнослужащих, переходит на сторону гонимых генетиков. Их арестовывают, сам он бежит из города и спасает выведенный коллегами чудо-картофель. Эта тема была особой для 1988 года — страна зачитывалась гранинским «Зубром», и воспоминания генетиков о знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 года шли кучно.

Этот роман пришёлся ко двору во время Перестройки, ему сразу же присудили Государственную премию. И по первой, и по второй книге сделали сериалы.

После того, как первый роман официально разругали, когда вышли «Белые одежды», разошедшиеся миллионными тиражами, казалось, что общество расплачивается за многолетнюю опалу.

Это очень правильная иллюстрация того, что писатель в России должен жить долго, потому что он может дождаться не только до издания своих неиздающихся книг, но и до настоящей популярности. И Владимир Дмитриевич, проживший восемьдесят лет, всё же застал эпоху, противоположную той, что описывал. Он, поразительным образом, два раза оказался в нужное время в нужном месте, но, самое главное, он оказался там с двумя нужными романами.

Почему оба романа были так своевременны и в этом качестве состоялись? Паустовский на обсуждении романа «Не хлебом единым» (всё это происходило в большом зале Центрального дома литераторов), говорил, что всё дело в том, что Дудинцев пишет о причинах репрессий, то есть о том механизме, который поднимает наверх самые низменные человеческие желания — отнять, задавить, уничтожить «во имя собственного вонючего благополучия». Паустовский считал, что если бы не было этих ужасных людей, «то в нашей стране были бы такие великие талантливые люди как Мейерхольд, Бабель, Артем Веселый, многие, многие другие... Мы не можем себе представить, почему такая бездна талантливых и прекрасных людей исчезла, а если бы не исчезла, а если бы они существовали, у нас бы был полнейший расцвет культуры»2.

С Паустовского, кстати, началась литературная биография Дудинцева: он послал свой рассказ на конкурс, устроенный газетой. Первое место не дали никому, а второе разделили знаменитый писатель и никому неизвестный военный юрист.

Спустя тридцать пять лет после того собрания Дудинцев говорил: «…главный чародей (Он имел в виду Маркса — В. Б.) спит в могиле. Ученики забыли или не понимают его заклинания. На наших глазах происходит заключительный акт. Природа, общество изгоняют из своего тела много лет точившую их болезнь» 3.

Что происходит с обществом и его болезнями – вопрос спорный, но самого Дудинцева болезнь нагнала, болел он долго и тяжело, и так и не написал свой третий роман. Зато осталась автобиографическая повесть, которая так и называется «Между двумя романами».

В общем, писатель должен жить долго — тогда он видит написанный им мир, да и много чего другого, о чём не подозревал, садясь за письменный стол.

Казалось бы, это история со счастливым концом. Но тут вступает безжалостность мироздания, которую не было бы так видно, если Дудинцев прожил незаметную жизнь. А у него была огромная слава, и когда оба своевременных романа пришли к читателю, то оказалось, что читателей – миллионы. А прошло всего лет десять-пятнадцать, эти читатели разбрелись, всё стало другим. Будто на площади после митинга ветер гоняет скомканные бумажки.

Романы Дудинцева сейчас не на слуху. Если их перечитать сейчас, то понимаешь, что пьянящего вещества литературы в них нет. Есть честное отношение к сюжету и деталям. Тексты, что называется, «добротные». Но заставлять их читать современного молодого человека – напрасный труд.

Оба романа больше известны яростной политической борьбой вокруг них, а не метафорами и ритмом слов. Это честный социалистический реализм с человеческим лицом. И в интервью своих автор прекрасен, но говорит в общем-то известные вещи. Сообщает, что когда плохо, это не очень хорошо, а надо хорошо. Ну так в конце восьмидесятых все так говорили.

В лучшем случае потомки вычленяют из этих книг мелодраматическую историю. Время вобще ведёт себя совершенно цинично, особенно с художественными произведениями.

А нам интересно другое: что остаётся в общественной памяти и почему.

Вопрос этот прекрасен и бессмысленен, потому что нет и не будет на него ответа.