ДИЕТОЛОГ ПРАТАСОВ
Малыш учился прилежно и с душой. Он мечтал стать врачом, и не просто врачом, а диетологом.
Когда он встречал лентяев, ему становилось физиологически неприятно.
Особенно неприятен Малышу был однокурсник Карлсон. Малыш втайне считал его евреем за фамилию. Впрочем, какой Карлсон еврей? Но нет, еврей-еврей, шептало что-то внутри.
Тем более что Карлсон праздновал Хануку целый год.
На занятиях в институте Карлсон путал кости и мышцы. У него самого мышцы вовсе были невидны: Карлсон был пухл и толст.
И вот однажды пришёл тот час, которого ждёт старшекурсник.
Новоиспечённых медиков распределяли по больницам.
В ночь накануне они шумной компанией отправились гулять по столице. Малыша вела под руку студентка с журфака, она была давней студенткой, не очень красивой, но практичной.
Журналистка решила, что диетолог составит её счастье ― если не всё, так хоть финансовое.
Дешёвая водка лилась Москвой-рекой, и дело кончилось в Александровском саду. Они оскорбили кремлёвскую стену действием. Всё бы сошло с рук (неловкий эвфемизм), но одна студентка завизжала, когда увидела склонившегося из-за зубца часового. Мгновенно сад осветился, и их взяли, как они были ― со спущенными штанами.
Девицы через три дня вдруг осознали себя санитарками в калужской больнице, а Малыш и Карлсон ещё неделю ждали разбирательства.
― А давай поменяемся фамилиями? ― ещё в первый день предложил Карлсон. ― Мне хорошо, да и тебе не плохо. Тебя ещё в Швецию вышлют... А я тут сам справлюсь.
Малыш недолго колебался, ― хмеля в нём ещё было достаточно.
И когда охранник вызвал Карлсона с вещами, Малыш подхватил свой полиэтиленовый пакетик и выскочил вон.
― А ты, Пратасов, сиди, ― мрачно сказал охранник.
Карлсон с улыбкой посмотрел на дверь. Теперь свидетелей не осталось. В тот же вечер он улетел прочь.
Прямо с тюремного двора, во время прогулки.
Это изрядно озадачило охрану.
Но мудрый начальник был не промах, и тут же вписал в список арестантов слово «секретный».
Так обычно делалось в те патриархальные времена, когда сидельца не полагалось показывать лишним людям. Так, один шведский дипломат из Будапешта просидел лет тридцать и был выпущен только, когда окончательно поверил, что он фотограф из города Торжка. И так это его разобрало, что он приехал в Торжок, женился там и умер ― лет ещё через десять. В тамошней рюмочной, не достигая его шведского языка, никак не могли понять, что это он так ругается, когда напьётся. И вроде не матерится, но, видно, забористо разговаривает.
Итак, новый заключённый был секретный и фигуры не имел.
Несколько раз к нему в камеру приходили правозащитники и уныло рассматривали пустую камеру.
Им нечего было предъявить администрации: если ввергнутый в узилище диетолог фигуры не имел, то он не мог бороться, объявить голодовку или составить петицию.
Некрасивая журналистка стала признанным специалистом по этой истории и не реже, чем раз в месяц, публиковала в блоге новости из тюрьмы, а потом и из колонии.
Между тем, Малыш брёл по чужой ему Швеции. Он никому не смотрел прямо в лицо и различал людей по запаху. Пахло Макдональдсом и прочей быстрой едой.
Диета была чужда этой стране.
По запаху Малыш выбирал место для ночлега, причем норовил спать под деревом, потому что под деревом дождь не так мочит.
Он шёл, нигде не задерживаясь, и был тут никому не нужен.
Он проходил шведские деревни, как проходил реку плоский камешек, «блинок», пускаемый мальчишкой, ― почти не задевая. Изредка какая-нибудь шведка давала ему молока. Он пил стоя и уходил дальше. Ребятишки затихали и блистали белесыми соплями. Деревня смыкалась за ним.
Его походка изменилась с тех пор, когда он бодро входил в ординаторскую. От ходьбы она развинтилась, но эта мякинная, развинченная, даже игрушечная походка была всё же походкой врача.
Он не разбирался в направлениях. Но эти направления можно было определить со стороны. Уклоняясь, делая зигзаги, подобные молниям на картинах, изображающих всемирный потоп, он давал круги, и круги эти медленно сужались.
Так прошёл год, пока круг сомкнулся точкой, и он вступил в Стокгольм.
А вступя, он обошёл его кругом из конца в конец.
Потом он начал кружить по городу, и ему случалось неделями делать один и тот же круг.
Шёл он быстро, все тою же своей врачебной, развинченной ординаторской походкой, при которой ноги и руки казались нарочно подвешенными.
Лавочники его ненавидели.
Когда ему случалось проходить по Вазастану, они покрикивали вслед:
― Приходи вчера.
― Играй назад.
О нём говорили, что он приносит неудачу, а шведские феминистки, что держали у русского посольства бессменный пикет, чтобы откупиться от сглаза, давали ему, молчаливо сговорясь, по гамбургеру.
Мальчишки, которые во все эпохи превосходно улавливают слабых и убогих, бежали за ним и кричали:
― Педофил!
Наконец Малыш нашёл лестницу, забрался по ней на крышу и сколотил там себе домик.
Заснув в этом домике, он забыл всё ― жиры, аминокислоты и раздельное питание.
Питался он пойманными голубями.
А в его родном городе дела шли своим чередом.
Секретный арестант под его старой фамилией был освобождён вместе с другими узниками режима.
Когда диетолог Пратасов вернулся из Сибири, о нём уже знали многие. О нём много писали в прессе ― отечественной и зарубежной.
Это был тот самый диетолог, который сделал что-то ужасное под окном Президента во имя свободы, был наказан и сослан в Сибирь, а потом помилован и сделан старшим диетологом. Таковы были вполне определённые черты его жизни.
Министр уже не чувствовал никакого стеснения с ним и просто назначал то в поликлинику, то в больницу. Он был исправный врач, потому что ничего дурного за ним нельзя было заметить.
Диетологу было пора жениться, и нашли журналистку.
Журналистка, сначала обрадовалась, думая, что её соединяют с внезапным любовником. Она подкрасилась и затянула несходившуюся шнуровку на красных хипстерских кедах.
Потом в церкви она заметила, что стоит одиноко, а над соседним пустым местом держит венец сотрудник администрации Президента. Она хотела уже снова упасть в обморок, но так как держала глаза опущенными ниц и видела свою талию, то раздумала. Некоторая таинственность обряда, при котором жених не присутствовал, многим понравилась. Тем более, так уже женился один космонавт.
Через некоторое время у диетолога Пратасова родился сын, по слухам, похожий на него.
Президент забыл о нём. У него было много дел.
Приближались разные испытания, и у Президента были планы. Планов этих было много, и нередко один заскакивал за другой.
Министр опять впал в немилость. Президент все реже смеялся и искал опоры.
Перебирая списки, он наткнулся на имя диетолога Пратасова и назначил его сперва директором поликлиники, а в другой раз начальником городского здравозахоронения.
Скоро он стал главным санитарным врачом.
Потом Президент снова забыл о нём.
Жизнь врача Пратасова протекала незаметно, и все с этим примирились.
Его предшественник был человеком громким и шумным, и от него многим хотелось отдохнуть, а тут всё было тихо и спокойно, что всем нравилось.
Дома у него был свой кабинет, в городской Думе своя комната, и иногда туда заносили донесения и приказы, не слишком удивляясь отсутствию санитарного диетолога.
Лучше всего чувствовала себя в громадной двуспальной кровати журналистка.
Муж продвигался по службе, спать было удобно, сын подрастал. Иногда супружеское место диетолога согревалось каким-либо бизнесменом, капитаном или же вовсе лицедеем. Так, впрочем, бывало во многих чиновничьих постелях столицы, хозяева которых были в отлучке.
Однажды, когда утомившийся любовник спал, ей послышался скрип в соседней комнате. Скрип повторился. Без сомнения, это рассыхался дорогой бразильский паркет, оказавшийся подделкой. Но она мгновенно растолкала заснувшего, вытолкала и бросила ему в дверь одежду.
Опомнившись, она смеялась над собой.
Но и это случалось во многих чиновничьих домах.
А потом муж умер. Так часто бывает даже с врачами.
Похороны диетолога долго не забывались Москвой ― верно, с неделю об них помнили.
А в тех журналах, что выходили раз в две недели, помнили и того дольше.
По Тверской ехала вереница машин с мигалками.
На подушках несли ордена.
За чёрным тяжёлым гробом, втиснутым в машину «скорой помощи», ехала в кабриолете жена, прижав к себе великовозрастного сына.
И она плакала.
У крематория стреляли солдаты в белых перчатках, а потом ещё стрелял караул на кладбище.
Стреляли все ― даже дагестанцы, торговавшие цветами у ограды.
К незарытой могиле с некоторым обычным опозданием приехал Президент и, кашлянув, произнёс:
― У меня умирают лучшие люди.
Следы Карлсона же с тех пор затерялись. Но это немудрено с такой путаницей в фамилиях.