ЧУЖАЯ СМЕРТЬ

— С этого случая, — говорил он, — всем нам стало возмутительно слышать, если кто-нибудь радовался чьей бы то ни было смерти. Мы всегда помнили нашу непростительную шалость и благословляющую руку последнего привидения Инженерного замка, которое одно имело власть простить нас по святому праву любви.

Николай Лесков. «Привидение в Инженерном замке»

В тот момент, когда умерла английская королева, пространство вокруг меня наполнилось печалью. Действительно, мало кто знал, как там на самом деле, но её образ был образом уюта, чашечек тонкого фарфора, настоящей стабильности, которую не может нарушить ни увалень-медвежонок Паддингтон, ни какой-то человек, что преодолев все слои охраны, забрёл в королевские покои и был встречен с невозмутимым интересом. Меж тем, мои знакомые из Аргентины, помнящей Фолкленды-Мальвины, говорили, что питейные заведения там были наполнены нескрываемой радостью, более сладкой, чем вино. Это был прекрасный пример феномена, о котором пойдёт речь: отношения к чужой смерти, не смерти врага, которого ты зарезал после долгой возни на полу, а смерти далёкого неприятного человека.

Слово «смерть» в нашем языке — особенное. У него есть множество эвфемизмов, более того, само по себе оно требует заменителей, потому подсознание сопротивляется его употреблению.

Нет, мало кто сейчас думает, что будет жить вечно, и что его жизнь сейчас замечательна. Можно попробовать выстроить мотивацию любого следующего вашего поступка, любой оценки, если на оба эти вопроса вы отвечаете: «Да, и довольно скоро».

В конце концов, все умрут. И мы в том числе – самое удивительное, что это меня как-то даже не печалит. Однако я пытаюсь разобраться именно со своей эмоцией.

Говорят, что лучше помереть здоровым, веселым и богатым в окружении счастливых родных, чем бедным и больным в одинокой мусорной комнате. Однако и тут есть некоторая тонкость – существует масса куда более эстетических вариантов – помереть богатым стариком в доме престарелых, ухоженным и обласканным вышколенной прислугой: прочь, прочь, мерзкие родственники, не оставлю ничего этим дармоедам. А можно, будучи уже немощным стариком, схватиться с Сауроном и пасть в битве. Вороны склюют то, что осталось.

Бывает и так – придет время помирать, а Саурона все нет и нет. Но тогда можно пожить ещё немного, а если уж совсем неймётся, то постучать в другую квартиру:

– Тук-тук, здравствуй, Дарт Вейдер. Час пришёл…

Одна красивая женщина, моя будущая бывшая жена, занимавшаяся тогда фотографией, поехала на тропический остров.

Остров был населён разной живностью, которую туда, кажется, свозили специально. Идя по укромной тропинке, можно было слышать пыхтение и сопение разных зверей, рассаженных в гигантские вольеры нового образца. На городского человека, которому и отечественное коровье мычание непривычно, это производило сильное впечатление. Обезьяны кричали, жирафы вздыхали, хрюкали какие-то свиньи. Наконец, рыкнул лев. «И тут, — сказала эта прекрасная женщина, — стало понятно, что лев — действительно царь зверей. Они все заткнулись: и обезьяны, и жирафы, и свиньи-пекари. Лев рыкнул, и все прочие втянули головы и прикусили языки».

Среди актуальных новостей сообщения о смерти занимают особую, практически львиную позицию.

Смерть — универсальное событие, потому что она неизбежна. По слухам, Илья Пророк был взят живым на небо, но статистику это не меняет. Смерть неизбежна и для праведника, и для тирана. Она никуда не денется, и нам от неё никуда не деться. Оскорблять её бессмысленно.

Поэтому реакция на чужую смерть — довольно точный индикатор вкуса.

Например, 5 марта — странный для смерти день. В этот день умерли Генералиссимус Сталин, писатель Лесков, композитор Прокофьев, поэтесса Анна Ахматова и, наконец, латиноамериканский президент Уго Рафаэль Чавес Фриас. Сейчас он как-то забыт, но я хорошо помню, как это тогда воспринималось. Мир социальных сетей (и современного общества вообще) сильно отличается от тропического зоопарка. В тот день он наполняется гомоном.

Впрочем, каждое 5 марта сетевые издания и просто блогеры публикуют фотографию американского ресторана «1203», который в день смерти Того, Имя Которого Уже Неловко Упоминать, предлагал посетителям бесплатный борщ. Именно что — «In celebration of Stalin's Death». Это, конечно, давнее американское дело, но и тогда, и сейчас стилистически небезупречное.

К 1953 году военное братство победителей давно растаяло, и дядюшку Джо, уже вооружённого Бомбой, средний американец не жаловал. Но уж не так, кажется, чтобы пуститься в пляс. Если бы заключенные на воркутинской шахте, что не видели борща лет десять, невероятным образом разжившись спиртом, отметили смерть вождя, то они были бы куда более органичны, чем нью-йоркский ресторатор.

Но есть и иной пример — из книги Александра Ивановича Герцена «Былое и думы»: «Утром 4 марта я вхожу, по обыкновению, часов в 8 в свой кабинет, развертываю «Таймс», читаю, читаю десять раз, и не понимаю, не смею понять грамматический смысл слов, поставленных в заглавие телеграфической новости: “Смерть русского императора”.

Не помня себя, бросился я с «Таймсом» в руке в столовую, я искал детей, домашних, чтобы сообщить им великую новость, и со слезами искренней радости на глазах подал им газету… Несколько лет свалилось у меня с плеч долой, я это чувствовал. Остаться дома было невозможно. Тогда в Ричмонде жил Энгельсон, я наскоро оделся и хотел идти к нему, но он предупредил меня и был уже в передней, мы бросились друг к другу на шею и не могли ничего сказать, кроме слов: “Ну наконец-то он умер!” Энгельсон по своему обыкновению прыгал, перецеловал всех в доме, пел, плясал, и мы ещё не успели прийти в себя, как вдруг карета остановилась у моего подъезда, и кто-то неистово дернул колокольчик; трое поляков прискакали из Лондона в Твикнем, не дожидаясь поезда железной дороги, меня поздравить.

Я велел подать шампанское — никто не думал о том, что всё это было в одиннадцать часов утра или ранее. Потом без всякой нужды мы поехали все в Лондон. На улицах, на бирже, в трактирах только и речи было о смерти Николая, я не видал ни одного человека, который бы не легче дышал, узнавши, что это бельмо снято с глаз человечества, и не радовался бы, что этот тяжелый тиран в ботфортах наконец зачислен по химии. В воскресенье дом мой был полон с утра; французские, польские рефужье, немцы, итальянцы, даже английские знакомые приходили, уходили с сияющим лицом, день был ясный, теплый, после обеда мы вышли в сад. На берегу Темзы играли мальчишки, я подозвал их к решётке и сказал им, что мы празднуем смерть их и нашего врага, бросил им на пиво и конфекты, целую горсть мелкого серебра…

Смерть Николая удесятерила надежды и силы. Я тотчас написал напечатанное потом письмо к императору Александру и решился издавать “Полярную звезду”» .

Велик русский язык: «отметить» — не то, что «отпраздновать».

Празднование чужой смерти — дело опасное. Не победы над врагом, не избавления от опасности, а именно чужой физиологической смерти.

Свою смерть заговаривают, подшучивая над чужой. Речь идёт не об окончательной правде истории, а о реакции частного человека.

Например, когда умирал венесуэльский президент, ныне у нас почти забытый, над этим много шутили. Он был «президентом Шредингера», то есть, долгое время был ни жив и ни мёртв, да и в остальном простор для юмора открывался безбрежный. Моих соотечественников, помнящих московские «гонки на лафетах» начала 80-х, этим не удивить. Поразительно другое — огромное количество людей, которые нетвёрдо знали, где на карте находится Венесуэла, стало радоваться тому, что сердце Чавеса остановилось, будто с уходом этого брутального венесуэльца их жизнь отчаянно переменилась к лучшему. Людям казалось, что весь мир ждёт реакции московского блогера.

Этому можно придумать объяснение — человек немудрый, хоть бы и хороший, делит весь мир на своих и чужих. И столкнувшись с непонятным персонажем, норовит вспомнить, не говорил ли он хорошо о каком-нибудь гипотетическом Государе и не говорил ли Государь хорошо о нём. Латиноамериканец, которого через несколько лет все забыли, тут идеально попадал под раздачу — он говорил хорошо не только о нашем Государе, но и об оружейнике Калашникове. И тут уж люди, жившие в тепле и сытости, вдруг заголосили: жаль, что латиноамериканец умер в своей постели, а надо бы так, как в своё время кончил дни ливийский вождь. Некоторые интеллигентные люди и вовсе прибавляли: напрасно покойнику не засунули черенок от лопаты в какое-то не предназначенное для этого место.

Мудрый человек вовсе не задаётся желанием выкрикнуть что-то в общем хоре или уж использует новость как личный шанс понять, кем был покойник, где находится его страна, худо или бедно живут там люди, что выделывают на продажу, что покупают, и отчего половина сопредельных стран погрузилась в траур. О любом покойнике можно узнать массу непарадных вещей. Однако это хоть и малый, но всё же труд, а душа требует немедленной реакции.

Дело тут вот в чём: львиный рык, который время от времени раздаётся где-то в отдалении, пугает. И нам кажется, что нужно что-то сказать, выговориться. Нужно прокомментировать этот звук, и тогда страх уйдёт.

В том случае, когда смерть подошла совсем близко, уже не до психотерапевтического выговаривания. А тут возникает соблазн выдумать шутку, пусть и несмешную, сочинить яркую эмоцию. Проще всего острить — это беспроигрышная стратегия.

Но, что бы мы ни думали о недавних и давних покойниках, задача всё рано остаётся.

Чтобы два раза не вставать, скажу, что это очень важная задача — выработать в себе правильное отношение к чужой смерти. Не той смерти, что заставляет звонить похоронному агенту; не той, что пришла к родным или близкому другу, а именно чужой, отстранённой. Как дохнёт в ухо своя смерть, тут не до стилистики, хрюкнуть не успеешь.

А ведь узнаёшь о дохлом льве, бегемоте, жирафе или свинье, так тянет закричать обезьяной, занервничать.

И чтобы освободиться от этого — говорить, говорить, говорить.

Это касается и выкликания чужой смерти. Лет восемьдесят назад полмира просило богов о смерти фюрера, но мироздание было немилосердно, и история вертела свои жернова не по желаниям людей, а по собственным законам. С чужой смертью не стоит играть, стоит со своей разобраться. Она здесь, рядом, зарычит, так не сумеешь собраться с мыслями и делами.