СЛОВО О БИТВЕ ОПРЕДЕЛЕНИЙ
Интуитивно всегда понятно, о чём идёт речь, когда мы произносим слово «фантастика».
Но именно что интуитивно. Жанровые определения обычно самые зыбкие, точно так же как зыбко деление людей на национальности. Есть одно историческое обстоятельство — очень долго люди «внутри» фантастики бились за равноправие.
С одной стороны, фантастам было позволено чуть больше, чем другим, в эту нишу можно было уйти — подобно тому как в детскую литературу мигрировали не очень удобные «взрослые» авторы. Но, с другой стороны, за менее придирчивую цензуру и платить приходилось тем, что ниша считалась менее серьёзной.
Разумеется, идеологический контроль никогда и нигде не исчезал, то усиливаясь, то чуть ослабляясь: ведь у вероятного противника тоже была фантастика, и понятно, какая.
Обернулось всё тем, что много лет сами фантасты болезненно воспринимали противопоставление фантастики всей остальной литературе.
К размыванию границ фантастики, помимо естественного перемешивания в котле литературы, приложили руку и сами фантасты. Гоголь, разумеется, фантастический писатель, а уж Гофман — наверняка. К фантастам причисляются Одоевский и Достоевский, а также Милорад Павич. В одном из биографических справочников в списке критиков фантастики значится Михаил Михайлович Бахтин — поскольку книга Франсуа Рабле явно не реалистична. Границы жанра напоминали границы масляного пятна, расползающегося по скатерти. Гоголя и Рабле брали в союзники, чтобы заявить академическому литературоведению и советской идеологической литературе: «Мы — тоже литература».
Теперь времена другие.
Спор об авторитетности жанра и авторитетности фэндома не интересен.
Выходило, что литература равна фантастике.
Я помню, как наиболее радикальные фантасты-критики и фантасты-писатели ставили знак равенства между литературой и фантастикой, вплоть до перевода fiction как вообще «фантастика».
На помощь приходила классика, и в фантасты записывали и Гоголя — ведь у него «фэнтези» (пишется по-разному), — и Свифта с Кампанеллой, и Гофмана с Одоевским.
Классическое определение, что давным-давно давала Большая советская энциклопедия, гласило: «Вид художественной литературы, изображающей в живой, увлекательной манере перспективы научного и технического прогресса, проникновение человека в тайны природы. Предметом изображения научно-фантастической литературы является научное изобретение, открытие, ещё не осуществлённое в действительности, но обычно уже подготовленное предыдущим развитием науки и техники»1.
А братья Стругацкие писали: «Нам представляется, что фантастика есть отрасль литературы, подчиняющаяся всем общелитературным законам и требованиям, рассматривающая общие литературные проблемы (типа: человек и мир, человек и социум, и т. д.), но характеризующаяся специфическим литературным приёмом — введением элемента необычайного»2.
Только тут и вовсе неловкость — потому что нужно объяснять, что это за «необычайное» и какова его доза.
Один из пишущих фантастов и доктор биологических наук Кирилл Еськов определял это так: «Научная фантастика есть литературное направление, изучающее психологические и социологические эффекты (коллективные и индивидуальные), возникающие при столкновении Человека с неизвестными прежде Технологиями и Законами Природы».
Но утопия — тоже научная фантастика. В принципе утопии могут и не включать в себя неизвестные технологии. Кроме технологий социальных, разумеется.
В общем, фраза из другой статьи в Большой советской энциклопедии: «В период упадка буржуазной культуры фантастика находит своё выражение в различных формалистических направлениях искусства и принимает глубоко субъективный характер»3 — постепенно стала справедливой.
Размытость границ жанра как раз и способствует его популярности и жизнеспособности.
Этот жанр нечётко можно разделить на три: собственно «научную фантастику», «утопию» и «фэнтези».
Но тут мы говорим о буквах, собранных в слова: главным отличием фантастики, как интуитивно понимаемого жанра, от прочих является существование фэндома — совокупности писателей, издателей и читателей (фэнов). На Западе, в основном в США, эти сообщества появились ещё до Второй мировой войны, у нас — в тот момент, когда космические ракеты начали брать приз за призом в лунной гонке.
Ни в детективном жанре, ни среди любителей любовного романа такого развитого сообщества не наблюдается.
Единственное, с чем можно сравнить это движение — авторская песня. Там были свои авторы, свои внутренние кумиры. В одной сфере существовали Клубы самодеятельной песни (КСП), в другой — Клубы любителей фантастики (КЛФ). В мире лесного ля-минора аналогами концерта и партийного съезда являлись слёты, среди фантастов — конвенты. Оттого последний слог в их названиях звучит как «кон» — «Роскон», «Зиланткон», «Интерпресскон» и многие другие, в России и за рубежом.
И там, и там возникала структура обслуживания: свои звуковики и умельцы договориться с лесниками у одних, книготорговцы и умельцы прописать ораву любителей фантастики в пансионате у других.
И там, и там прорастали школы, заточенные под конкретного кумира, выстраивалась иерархия слётов и конвентов.
Особенно пышно это расцвело в смутное время перемен: СССР имел высокоразвитую сеть издательств, книгооптовых баз, книжных магазинов, чрезвычайно высокое, хоть и инерционное, уважение к литературе. Высокий статус писателя был подкреплён материально.
Конечно, экономика фантастов и каэспэшников была различной — искусства ведь разные, — но история их возвышения и последующего упадка, увы, никем не описана.
Это тот самый предмет, который называется «социология литературы» и которому так много времени уделяли теоретики в двадцатые годы прошлого века.
Вот если бы кто-нибудь написал пару мемуаров о тех временах! Но не в духе «Мы посидели и выпили, а потом выпили ещё, а потом мы потеряли нашего товарища в трамвае» — таких-то воспоминаний много, и они скучны. Скучны оттого, что люди, которые их пишут, думают почему-то, что ценности их занятий приняты другими, но жизнь течёт быстро, и следующим поколениям не так важны обстоятельства написания романа «Двое на Венере» и песни «Снежинка».
Интересно же примерно то, что сделал Дубов в книге «Большая пайка» о времени ЛогоВАЗа и лихой приватизации. Понятно, что тут навар оказался бы пожиже, но люди везде одинаковы. О, какие там вскрылись бы драмы! Какие поучительные рассказы! Притчи, объясняющие практически всё — от первоначального накопления капитала до прошлых и нынешних политических безумств, от импорта литературных стилей до состояния современного кинематографа.
И вот двери гетто оказались незапертыми.
Фантасты вышли из них, озираясь, и обнаружили, что пресловутый элемент необычайного пророс повсюду. Оказалось, что никакой монополии фэндома на жанр нет, вольный ветер литературы веет где хочет. Причём это касалось и литературы развлекательной — того, что с некоторым пренебрежением звалось «массовой культурой», — и того, что именовалось культурой высокой.
На фантастических конвентах ещё пытались номинировать на премии какого-нибудь Пелевина, но уже стало понятно, что это как-то неловко.
А истории с элементом необычайного продолжили свою жизнь, распространившись повсеместно.
Высокий имущественный статус писателя сменился необходимостью выбирать между двумя стратегиями — быть клоуном или сценаристом4. Где клоун — писатель, постоянно находящийся в контакте с аудиторией, высказывающийся на совершенно разные темы и в разных форматах, а сценарист — не всегда публичный работник в межавторских проектах (часто под псевдонимом) и сочинитель настоящих сценариев. Хотя он, как правило, обезличен, однако его работа «гарантированно востребована» — с известными оговорками.
Не только фантастика, но и весь современный литературный процесс описывается через движение и развитие этих двух стратегий.
Три кита фантастики — утопия, фэнтези и НФ — перераспределили свои места согласно читательскому спросу, но по сути дело мы имеем с двумя типами литературы: древний развлекательный сюжет и маргинальные эксперименты.
В конечном итоге оказалось, что чёткое разделение жанров занимает только участников схоластических споров и тоскующих о былом величии фэнов. Остальные удовлетворяются тем жанровым делением, что претворяют в жизнь работники книжных магазинов. Вот они и расставляют по разным полкам: «Город Солнца» — сюда, «Гулливера» — туда, а «Битву с космическими пауками» (это название нам ещё пригодится) — вот на эту полочку.
Итак, научная фантастика, фэнтези, альтернативная история, фэндом…
Нам-то эти термины понадобятся для продолжения разговора.