(бестиарий)

Не занимаясь самостоятельными исследованиями, авторы бестиарий простодушно пересказывали небылицы античных авторов, порой не лишённые мрачного остроумия.

Георгий Келин. У истоков зоологии

Я сидел на дачном балконе и дивился тому, как странно устроена жизнь нашего посёлка.

Чем-то он был похож на саму столицу: вот стоит прекрасный старинный дом с барочными завитками, а рядом с ним панельная девятиэтажка, поставленная в шестидесятые годы прошлого века. Негде было людям жить, вот и выстроил райком или райсовет, не знаю, кто у них там этим занимался, дом в центре. Сразу за унылой панелью стоит пафосное здание, которое должно называться Кембридж или Оксфорд.

Они всегда так называются, если им не присвоят имя какой-то отечественной знаменитости.

И никакой застройщик не сковырнёт советскую панель, уж больно дорого это выйдет, как бы ни была привлекательна земля в центре. Вот до пятиэтажек добрались, да и то с нечеловеческими усилиями, на самом высоком государственном уровне, где, поди, и весь уклад нечеловеческий.

Так и в дачном мире — с одной стороны от меня был изящный дорогой дом, в котором вечером, даже когда хозяев не было, включалась мягкая подсветка и разве что не играла тихая музыка.

А с другой стороны от дома, где я сидел, стояла развалюха, каких не сыскать и в брошенных деревнях.

Меж тем жил там очень симпатичный человек, настоящий старожил.

Был он признанным алкоголиком и нечасто показывался на общей дороге между дачами.

Соседи сами приходили к нему, неся, будто дары, неисправные вещи. Этот человек принимал радиоприёмники и пылесосы у калитки и чинил их как бы забесплатно. Однако ж, помня о том, что ничего бесплатного в нашем мире не бывает, благодарные дачники несли ему жидкую валюту, столь распространённую на Руси.

И чем больше добра делал этот сосед людям, тем больше зла в стекле наносили ему эти люди.

Но, признаться, бывали у него просветления.

Я как-то встретил его в магазине у станции, он был бледен, но трезв. Такое бывает с людьми сильно пьющими: прекратить пить, хоть и на время, они могут, а вот уменьшить дозу — никогда.

Человек этот был удивительно красив — какой-то иконописной красотой, которую не испортишь никаким образом жизни.

Мы вместе пошли обратно к посёлку под грузом купленного, и народный умелец рассказал мне, что настоящий запой сходен с сеансами психоанализа. Он должен быть многодневным, но не слишком, прочувствованным, но не тревожным, в него нужно погрузиться не как в реку, борясь с течением, а будто ступить в тихое озеро. Чтобы потом выйти преображённым, немного шатаясь от открывшихся тайн.

Ну или не выйти.

Что-то подобное я слышал от других людей, что раньше называли себя «бывший интеллигентный человек». Мне эта философия была забавна, но не близка. Алкоголиков я не любил, потому что видел, как они тянут в омут несчастья своих родственников. В этот момент ты понимаешь, что перед тобой не человек, а нечто другое. Некое существо со знакомым лицом, но другое. Не то чтобы зомби, а именно иное. Зомби ведь у нас вроде единорогов — их никто, кроме как в фильмах, не видел, но все знают, как они выглядят. Как увидишь, так сразу признаешь. А безумный алкоголический человек, бывает, и ходит нормально, и руки у него не всегда трясутся, и чёрных пятен на щеках нет — ан плохо дело. Брат мой служил в полиции и говорил, что именно с такими алкоголиками и случаются проблемы: все принимают их за нормальных, а потом они возьмут и сунут родной матери кухонный нож в сердце. Сунут, а потом и сидят за столом, ничего не понимая.

В общем, не приведи бог быть родственником алкоголика.

Но у этого человека родственников, судя по всему, не было.

Как-то живший неподалёку бывший егерь Евсюков сам заговорил об этом дачном Кулибине, и по всему выходило, что без него мир посёлка неполон. Алкоголик был химиком, сыном крупного учёного, тоже химика, от которого и достался ему участок. Но даже большим секретным учёным тогда строили небольшие деревянные дома. Понемногу строение стало врастать в землю, но хозяина это волновало мало.

Работавшему по дереву и металлу человеку было как-то не до собственного жилища, где он обитал круглый год. Квартира в городе была не то сдана, не то отдана детям.

Всё это я узнавал обиняком, в случайных разговорах. Как-то я спросил Евсюкова, правда ли, что у химика жена сошла с ума от скуки и повесилась. Сперва три дня кричала: «Скучно, скучно мне», и вот...

Евсюков даже как-то испугался и сказал, что всё это — бред. Не было у моего соседа никакой жены никогда и детей не было. Отца многие знали, суровый был, как-то чуть не прибил прежнего председателя. Да не предыдущего, а того, что был тут много лет назад, когда меня ещё на свете не было.

Вдруг Евсюков прервался и сказал, сурово глядя мне в глаза:

— Только ты не суди его строго, и вообще не лезь к нему. И лучше, когда он в запое, на участок к нему не заходи. Официально тебе говорю.

— Что, зарежет?

— Зарежет не зарежет, а заходить не надо.

Это было похоже на наказ Синей Бороды, но я вдруг остановил себя. О чём я думаю?

Я приехал сюда поработать, пока хозяйка в отъезде. И она, кажется, что-то такое мне говорила. Когда же я буду более собранным?

Тем более поработать, конечно, не получалось. Я писал свою часть заявки на грант, коллеги мои ругались и тоже особенно не напрягались с сочинением. Все понимали, что грант всё равно не дадут, но начальство требовало подать бумаги, вот мы и стучали по клавишам своих компьютеров, сидя в разных местах.

На третий день у нас вдруг вышел довольно убедительный текст, и я вылез на балкон погреться на солнышке.

Тут я сообразил, что уже три дня не слышал ничего из-за забора.

Соседский участок был пустынен. То есть, конечно, он зарос всякими сорными кустами, в разных местах на нём лежали гнилые доски, чугунные ванны и торчали пнями ржавые железные бочки.

Но никакого движения там не было.

Я понял, что, пока я занимался высокой наукой, вернее, клянчил на неё низкие деньги, у соседа начался запой.

Однако из старого дома шёл странный прерывистый звук. Какой-то он был тревожный и неприятный, именно оттого, что прерывистый.

И тут я догадался, что это храп. Сосед храпел, и, если уж я слышал это с балкона, представляю, что творилось у него в доме.

Но в конце концов, что мне до него?

Когда я пошёл гулять к озеру, то встретил одну из дачниц, которая сразу пожаловалась на этот храп. Оказалось, что она слышит его через несколько участков. (Тут я не очень поверил.)

Молодящаяся дачница неодобрительно покачала головой:

— Еврей, а спился. Это очень нехорошо. Еврею так не положено.

Оказалось, что у соседа моего в доме стоял идеальный дистиллятор, это и объясняло его перманентный алкоголизм. Химические знания он не растерял, точно считал дачникам, сколько соли нужно класть в рассол, понимал толк в удобрениях, а починка приборов была как бы хобби.

На следующий день я услышал на соседском участке треск. Заинтересовавшись, я опять полез на балкон и всмотрелся вниз и наискосок, как бездушный дрон, производящий разведку.

Действительно, там, среди борщевика и высокой травы, кто-то бродил. Наверное, это химик в своём безумии ползает туда-сюда на четвереньках.

Теперь совет Евсюкова показался мне абсолютно здравым.

Соваться туда было совершенно не нужно.

Но тут же стало ясно, что что-то тут не то.

Храп (или то, что я считал храпом) не прекратился, перешёл на какую-то высокую ноту.

В этот момент странное существо выскочило из травы и перебежало мусорную полянку.

Это была довольно большая собака. Очень большая собака, величиной с телёнка.

Нет, даже телёнок.

«Дачникам же, кажется, запрещено держать скот, — вспомнил я. — Или теперь всё можно?»

Очень странный телёнок... Но видение пропало, и больше я уже не слышал ни свиста, ни шума, и всякое движение прекратилось.

Я вернулся к работе, а потом вдруг заснул, будто компенсируя напряжение этих дней. Проснулся я посреди ночи, от яркого лунного света.

За забором было опять шумно.

Поднявшись на свой наблюдательный балкон, я аккуратно посмотрел вниз. Подо мной на лужайке раскачивались несколько человек.

Они были похожи на пьяных, вышедших из пивной, но не в силах расстаться, стоящих на мостовой. Что-то в них ощущалось необычное, и, присмотревшись, я понял, что у них были пёсьи головы. Ну, то есть какие-то маски с собачьими головами.

«Значит, сосед пьёт не так уж одиноко», — решил я и отправился спать дальше.

Сон мой совместил увиденное с текстом моего бюрократического сочинения.

Однако никакой казёнщины в этом сне не было. Передо мной возник Евсюков и, подняв назидательно палец, сказал:

— Как давно известно, Геракл, охотясь за златорогой ланью, добрался до страны гипербореев, где обитали люди с пёсьими головами. Диодор Сицилийский сообщал, что с амазонками воевал некий волчий народ. Плиний же пишет, что собаколюди носили в качестве одежды шкуры, общались лаем и жили в горах Индии.

Лучше звать этих людей кинокефалами, а не псеглавцами, и запись о них есть в заявке Александра Македонского на финансирование военного похода в Индию. Однако заявка эта должна быть отклонена, так как не представлен полный список работ соискателей, относящихся к теме. А также отсутствует подробное изложе...

Но тут за спиной соседа появились какие-то коровы, быки, в общем, целое стадо, которое принялось визжать совершенно не по-коровьи.

Я открыл глаза, и оказалось, что уже утро.

Где-то рядом работала бензопила, голова у меня трещала, как после пьянки, что было совсем обидно. Сосед, значит, пьёт, а страдаю я.

Надо было вновь осмотреть сопредельные территории, что я и сделал, захватив наверх кофейник.

Хорошо, что я сразу поставил его на балконный столик, потому что наверняка выронил бы или облился. По соседскому участку скакали зайцы. Нет, я слышал, что зайцы тут бывают и визиты их неприятны. Ушастые гости объедают яблони и вишни, да так, что гибнут не только саженцы, но и укоренившиеся деревья.

Но я видел каких-то неправильных зайцев.

Более того, они прыгали в разные стороны так, что рябило в глазах. Их не пугали ни борщевик, ни ржавые арматурные пруты. Главное было в том, что зайцы имели ярко-синий цвет.

Я отступил назад, опрокинул плетёный стул и прикрыл глаза.

Всё это выглядело очень нехорошо и напоминало отравление. И добро, если отравление.

Отравление можно вылечить, даже если ты случайно наелся спорыньи, а вот прочные и продолжительные видения переменят мою жизнь навсегда.

Снова подойдя к балконным перилам, я увидел, что зайцев внизу больше нет.

Зато у ржавых бочек сидела гигантская рыжая лиса.

Я малодушно решил, что если лиса нормального цвета, то я встал на путь исправления.

Поэтому я сел и принялся за кофе. Признаться, руки у меня несколько дрожали. Когда я снова проверил обстановку, то на чужом участке было пусто, только ветер качал борщевик. Не было слышно и храпа.

В обед сосед захрапел снова.

Сучья за забором трещали, будто там паслась лошадь. Так и вышло, но лошадь была странная, похожая на кентавра. Нет, не кентавра, конечно, но какое-то былинное животное.

Я вспомнил, что антилопу гну иногда считали прообразом китовраса. Гну имеет странную морду, оснащённую бородкой, и вообще выглядела она слишком необычно в глазах древних путешественников.

Я позвонил Евсюкову, но у него, как на грех, было занято.

Тогда я оделся и осторожно вышел из дома. Соседская калитка открылась сразу, там не было даже задвижки. Отсюда храп соседа был слышен гораздо сильнее.

Телёнок, которого я видел раньше, стоял у забора. Голова его была опущена, и он объедал белую смородину.

Я осмотрелся. Вроде ничего необычного не было вокруг, но когда я поднял глаза кверху, то обнаружил, что на крыше дома сидит огромная синяя птица.

Это была даже не птица, а целый птеродактиль.

Такая клюнет — костей не соберёшь.

В этот момент кто-то действительно меня клюнул, причём очень больно.

У моих ног стояла какая-то курица. Впрочем, нет — это был настоящий петух, только очень странный. Присмотревшись, я понял, что петух этот был ощипан, будто уже приготовлен к супу.

При этом определённо он был жив, о чём и сообщил, ещё раз пребольно клюнув меня в ногу.

За домом пробежал кто-то, пока невидимый.

Что-то ухнуло и упало в дальнем углу. Так падает только живое существо, потому что упавшее принялось ворочаться и отряхиваться.

В этот момент я чуть не умер от ужаса, потому что меня взяли в захват со спины и, придушив, потащили куда-то.

Опомнился я только за калиткой. Рядом стоял Евсюков.

— Я тебе что говорил, дубина? А?

Я молчал, отдуваясь.

— Я тебе говорил: не ходи сюда, когда у него запой. И вообще не ходи. Даром, что ли, он никого в дом не пускает. Меня просили тебя предупредить, а я, старый дурак, решил, что ты с первого раза поймёшь. И баба твоя наверняка советовала.

Мы пошли ко мне. Всю дорогу я молчал, будто примериваясь, можно ли мне что-то спрашивать.

Наконец мы сели за стол, и Евсюков полез в хозяйский холодильник. Откуда-то он знал, что где лежит. Как-то неприлично подробно он был осведомлён о жизни чужого холодильника. Евсюков выудил оттуда несколько бутылок, посмотрел на них, будто контролёр на зайцев, выбрал водку и налил себе и мне по половине стакана.

Я выпил водку, как воду, и стал ждать объяснений.

— Объяснений тебе? Не будет тебе объяснений. Сам должен понимать, не маленький.

Дачная земля — место святое. Дачный покой неприкосновенен. А ты полез в чужой мир, к тому же нечеловеческий.

— Животный?

— Нечеловеческий, дубина. Хорошо я тебя оттуда вытащил. Ты заметил, как он храпит?

Я покивал головой, как тут не заметить.

— Будить его нельзя. Лучше Герцена будить. Впрочем, и Герцена не стоит — вона что из этого вышло. Ты понял, что всё необычное случается в тот момент, когда он храпит?

И точно, так всё и было — всё это зверьё появлялось одновременно с этим ужасным звуком.

Тут до меня начало доходить, что и зайцы-попрыгайцы, и лиса-патрикевна, и псеглавцы-молодцы, все они появлялись, когда сосед спал.

Сон разума рождал чудовищ, и они толклись, как в зоопарке, за соседским забором, встречаясь, братаясь и милуясь. У них был замкнутый мир в пределах шестнадцати соток старой академической дачи.

Евсюков внимательно смотрел мне в глаза.

— Дошло, кажется. Вижу, понял.

Понял, да. Не всё, конечно. Я спросил про китовраса.

— Нет, это не китоврас, а катоблепас. Несколько букв, а сколько разницы. Катоблепас значит «смотрящий вниз». Он жил в Африке и был очень опасен — но не рогами и копытами, только взглядом. Ты Плиния читал, учёный человек?

В этот момент Евсюков стал похож на персонажа моего сна. И точно так же, как и во сне, продолжил:

— Так вот у Плиния в «Естественной истории» есть предупреждение о том, что нельзя смотреть ему в глаза, иначе помрёшь. Чем-то он этим похож на василиска. Одни говорили, что он плюётся огнём. Другие — что его дыхание отравлено. Так или иначе, экспериментировать тебе не стоило. Именно поэтому я тебя оттуда утащил.

Про катоблепаса теперь я тоже понял. Петух этот ещё... И тут я вспомнил, откуда я по мню этого петуха. Это его философ выдавал за человека. Но человек в этом странном мире был один.

Я так и сказал Евсюкову, но он только покачал головой.

— Нет на том участке никакого человека.

Там вообще ничего человеческого нет, кроме таблички с номером, да и то я не уверен.

— А кто ж этот химик, чей сон всё это порождает?

Евсюков многозначительно посмотрел на меня и сделал движение открытой ладонью, будто говоря: «Ну, ну же, понял ведь, только сам себе признаться не можешь».