(слово о бесплатном труде)

Григорий с досадой пожал плечами:
― Это называется ― опять за рыбу деньги. Не подходит это мне.

Михаил Шолохов. «Тихий Дон».

Как-то я был свидетелем споров писателей об оплате труда. Нет, речь шла не о гонорарах, с ними как-то всё понятно. Современный писатель, как известно, живёт не с гонораров, и где-то работая, кормит свою возможность что-то написать. Часто жизнь расплачивается с писателем какими-то поездками, участием в жюри, платными лекциями или чем-то похожим. Говорят, что в России есть сто человек, которые могут себе позволить жизнь с гонораров, но, кажется, в их число входят наследники знаменитостей прежних времён.

Пройдёт время и литература вернётся на круги своя, к той ситуации, что описана Пушкиным:

То есть писатели будут ещё и приплачивать своим читателям, чтобы хоть как-то оправдать своё ремесло. Сейчас мы находимся в удивительной точке перехода от старой системы к новой, и в ней есть старинный институт встреч с читателями. Я тоже принимал участие в таком, и это был род писательского туризма — гонораров за выступление не платили, но ты мог заехать в то место, в какое сам бы не заехал, получить там кров и пищу и рассказать что-то о себе и коллегах. Но у мироздания стали кончаться деньги на еду и билеты.

Раздражение стало вызывать то, что некоторые библиотекари стали ругаться на моих коллег за зазнайство. Спору нет, провинциальные библиотеки бедны, но и не все писатели могут себе позволить поездку в далёкий город за свой счёт. Да и выступление — это работа. К нему нужно готовиться, а не рассчитывать, что остроумие и хорошо подвешенный язык вывезет всегда. Хороших лекторов немного, и этот дар не всегда совпадает с писательским. Но я наблюдаю (не только в литературе) типичную болезнь нашего времени — решение задачи с недочитанным или недоопределённым условием.

Понятно, что есть (или должна быть) оплата в связи с рынком. И понятно, что существует институт волонтёрства, равно как ситуации, описанные в гениальном (без преувеличения) рассказе Джека Лондона «Как вешали Калтуса Джорджа». В этом рассказе говорится об индейце, что всеми силами хочет стать настоящим белым. Он прекрасно водит собачьи упряжки, и ему предлагают довезти продовольствие до умирающего с голода племени. Он спрашивает «Сколько?» и ему объясняют, что разные люди скинулись на еду для таких же как он, индейцев, и бесплатно отправляются в путь. Но лучший погонщик говорит «Сколько?», потому что помнит, что в мире белых, пусть и на Аляске, всякий труд должен быть оплачен. Слово за слово, он приводит в ярость окружающих и, натурально, его хотят повесить. Из петли он хрипит «Сколько?», потому что не верит, что в мире белых может быть по-другому. Индеец этот в итоге сдаётся и приходит со своим грузом первым. Но рассказ Джека Лондона тем и хорош, что не даёт ответов раз и навсегда.

Все мы делаем массу вещей, не требуя за них оплаты. Подсказываем дорогу на улицах, помогаем попавшим в беду, селим у себя приехавших из другого города друзей. Но есть работа, на которую мы не соглашаемся: противоречащую нашим убеждениям или малооплачиваемую. Да мало ли, отчего она нам не нравится. Но иногда у нас на пороге, как у профессора Преображенского, появляется человек, предлагающий что-то сделать в пользу голодающих детей Германии, скинуться на домики для бездомных поросят. Для того, чтобы отказать, нужно иметь стойкость булгаковского персонажа. Отказывать вообще сложно, даже когда неизвестный человек присылает свой роман и требует рецензии. «Вы же всё равно пишете рецензии», написал мне один из таких авторов.

Как-то я как-то оказался в другом городе, в одном музее. Там нужно было подписать бумагу со смешным канцелярским оборотом типа «стороны провели это мероприятие без всякой выгоды друг для друга» — это нужно было для налоговых органов. В тот момент, когда я достал ручку, одна из сотрудниц произнесла: «Как хорошо, что вы пришли. А то мы хотели договориться с N., а он сказал, что работает от суммы в сто пятьдесят тысяч и выше». Я испытал укол зависти, и ответил, что сто пятьдесят тысяч и мне бы не помешали.

И тут же увидел, что сотрудники музея бледнеют: ведь моя рука замерла над документами.

«А, нет-нет, всё нормально», — пробормотал я, вспомнив случай с индейцем на Аляске, расписался, где нужно.